Avalanches

      Из неоткуда взявшиеся синяки и ссадины — такие отметины были с Драко Малфоем с самого детства. Начиная примерно с двух-трёх лет практически ни один день из его жизни не проходил без новой стигматы на мраморной бледной коже. Очередной рубец вырисовывался в любое время суток, уродовал кожу, чем крайне настораживал чету Малфоев, ведь сын рос спокойным, не особо физически активным. Мальчик был болезненным, с нездоровым острым взглядом, которого сторонились ближайшие подруги Нарциссы Малфой, исключая, разумеется, её сестру Беллатрису: в Драко она не чаяла души и пророчила его в наследники Тёмного Лорда.       Миссис Малфой любила сына сильнее жизни, потому беспокоилась о появлявшихся на теле ребёнка синяках. Он подрастал, чаще сидел за книгами, изучая проклятия и зельеварение, нежели выбирался на улицу, чтобы полетать на подаренной отцом метле, хотя, признаться, и последнее ему вполне удавалось. Удавалось настолько, что он не получал травм, которые необъяснимым образом появлялись по ночам.       — Это проклятие? — Нарцисса сидела в кабинете мужа. — Ты разговаривал с…       — Это не проклятие, — ответил Люциус, переплетая пальцы рук меж собой, хмуря лоб и озадаченно покачивая головой. — Это какая-то древняя магия, Цисси. Настолько древняя, что даже Тёмный Лорд и его самые лучшие маги-историки не знают об этом достаточно. Есть какие-то упоминания, они где-то об этом слышали и только.       — Древняя магия? — переспросила миссис Малфой.       — Да, — кивнул мужчина. — Что-то о связях между душами. Крепкой, предрешённой задолго до появления их в физическом облике. Историки сказали мне, что это встречается крайне редко и такие симптомы, как у Драко, свойственны как раз им. Но это бред. Древняя магия давно мертва, как и все древние, поэтому забудь об этом, Цисси.       — Забыть об этом? — вспыхнула женщина, глядя на мужа. — Наш сын просыпается с синяками, вчера у него оказалась сломанной лодыжка. Если тебя это не настораживает и ты не собираешься ничего с этим делать, то как ты можешь называться его отцом, Люциус? Он — всё, что у нас есть.       — У нас есть имение, влияние и…       — Всё богатство, накопленное столетиями, никак не может сравниваться с жизнью нашего ребёнка. — Нарцисса со злостью выплюнула слова мужу в лицо. — За что ты такая бессердечная сволочь, Малфой? Как я вообще решилась выйти за тебя.       — Цисси, будь спокойна, пожалуйста. Я делаю всё, что в моих силах, — холодно ответил Люциус. — Я хочу вырастить из Драко достойного преемника и наследника, ищу решение этой проблемы. Но магия древних…       — Что не так с этими древними?       — Поговорив с магами-историками, которых мне предоставил Тёмный Лорд, я решил взять это дело в свои руки, — начал мистер Малфой, щёлкая пальцами: вызвал эльфа, тот налил ему крепкий, горячий кофе и тут же исчез. — В детстве матушка рассказывала мне красивые сказки о том, что у волшебника есть родственная душа. Она есть у каждого, но у того, в чьих жилах течёт магическая кровь, шансы обрести её куда выше, нежели у маглов: притяжение душ работает слабо, они могут даже не догадываться об этом. Всё это идёт из одного мифа Древней Греции. Ты слышала о мифе об андрогинах, Цисси? Во времена правления олимпийских божеств по земле ходило три рода: мужчины, женщины и люди с двумя парами ног, рук и двумя головами. Они представляли собой идеальное сочетание завершённости. В один момент андрогины посчитали, что способны свергнуть богов, чем разозлили Зевса. Громовержец расколол их на двое и разбросал по всей Земле, обречённых вечно скитаться в поисках своей недостающей части. Кто-то находил свою родственную душу, воссоединялся с ней и успокаивался. А некоторые переходили из тела в тело, из ипостаси в ипостась, покуда не найдут того, кого в них больше всего не хватает, словно самого себя. Их родство настолько тесное, что они чувствуют физические недуги друг друга. Чем они ближе друг к другу — тем увечье проявляется сильнее. С возрастом это перетекает в духовную эмпатию, они ощущают друг друга на ментальном уровне. И если по мере взросления физическое отражается сильнее только при условии, что они близко друг другу, то ментальное проявляется в любом случае. Самое ужасное в том, что чем дальше родственные души друг от друга, тем сильнее ментальная боль.       — От этого можно избавиться? — настороженно спросила Нарцисса, делая глоток чая из маленькой фарфоровой кружки.       — Цисси, дорогая, древняя магия древнее самого мира. От этого можно избавиться только одним путём.       — Смерть?       — Верно.       — Не позволю!       — Никто и не говорит, что наш сын должен умереть. Ты заметила, что теперь порезы и синяки не так явно проявляются? Это значит, что родственная душа нашего сына далеко. Будем надеяться, что на ментальном уровне ничего не проявится, и он сможет жить спокойной жизнью, как и мы с тобой. — Люциус криво и печально улыбнулся жене, поднявшись из-за стола. — Мне не всё равно, что происходит с ним, но я не могу исправить магию, понимаешь? Никто не может. Мы способны только облегчить эффект.       — Каким образом? — Нарцисса поднялась навстречу мужу.       — Заглушающие заклятия, — ответил мужчина. — Я попрошу Северуса приготовить зелья, которые помогут облегчить Драко ментальную боль. Со временем он научится справляться с этим и переживать.       — Ты хочешь сделать нашего сына зависимым от заклятий и зелий? Это ты называешь выходом из ситуации?       — У тебя есть другие предложения? — Люциус вопрошающе взглянул на Нарциссу. — Если это и вправду магия древних, то это лучшее, что мы можем сделать для Драко. Мы не можем увезти его. Разумеется, это можно сделать сейчас, однако в дальнейшем это сыграет с ним не самую хорошую шутку, дорогая.       Миссис Малфой озадаченно вздохнула.       Джинни Уизли росла всеобщей любимицей под надёжным покровительством старших братьев — особенно Билла — и бесконечно обожавших её отца и матери, ведь Молли так долго мечтала о дочери. Она рано научилась ходить и лезла везде, куда только могла забраться, из-за чего постоянно получала выговоры за синяки и порезы. На удивление они быстро затягивались, и наутро усыпанная веснушками кожа девочки становилась ровной, словно ничего и не было.       Младшая Уизли любила тайком убегать из дома, пока мать отвлекалась на уборку и готовку, и летать на метле. Временами её снимали с деревьев, осматривали руки и ноги, изрезанные, искусанные. Временами забирали с лужайки соседей, где она ввязывалась в драку с местными магловскими мальчишками, дразнившими её за рыжий цвет волос. Их удача, что у Джинни не проявились магические способности, иначе мистеру и миссис Уизли пришлось очень несладко.       Билл читал ей сказки на ночь, а она рисовала его на любом попавшемся под руку листе бумаги.       — Что ты нарисовала, милая? — Артур садился подле дочери, на диван, пока та, согнув коленки, стояла у журнального столика и что-то быстро-быстро черкала на листе.       — Смотли, — девочка улыбалась во весь рот и протягивала отцу рисунок.       Мистер Уизли внимательно изучал изображённое Джинни семейство: отец и мать стояли слева, держась за руки, потом шли Чарли, близнецы Фред и Джордж, Перси и Рон, а с краю над всеми возвышался широко улыбавшийся Билли, крепко сжимавший руку совсем крохотной сестры. Закончив рассматривать рисунок, Артур гладил дочь по голове, возвращал ей творение и принимался за чтение газеты.       Позже она начала рисовать портреты кого-то незнакомого всей семье молодого человека. Джинни говорила, что почти каждую ночь видит его во сне. Образ был абстрактным, поэтому время от времени она что-то да меняла в его облике: то проведёт чёткие острые линии, которые миссис Уизли приняла за скулы, то сделает светлее волосы, глаза чуть затуманенные. Она не могла объяснить, кто это. Он просто есть, и она просто видит его.       — Тебе не кажется, Артур, — Молли спустилась на кухню к мужу после того, как уложила детей спать, — что этот человек похож на Люциуса Малфоя?       — Что ты такое говоришь, любовь моя? — мистер Уизли откладывал газету и недоумённо взирал на жену сквозь толстые стёкла роговых очков. — Джинни слишком мала, чтобы настолько детально изображать Малфоя. Тебе просто кажется.       — А что если нет?       — Где она могла его видеть? — спросил мужчина. — Сновидения строятся из того, что мы видим каждый день, бессознательно. Наша дочь ни разу в жизни не встречалась с Люциусом, поэтому это абсолютно беспочвенно.       — Ты так уверен?       — Ты слишком переживаешь, Молли, — мягко проговорил Артур. — Пойдём лучше спать, — он чмокнул жену в пухлую щёчку и приобнял за плечи.       — Ох, не знаю, не знаю, дорогой, — миссис Уизли озадаченно покачала головой.       — Не забивай голову ерундой.       Билл сидел в изножье кровати Джинни и расчёсывал длинные огненно-рыжие волосы сестры.       — Билл.       — Да?       — Ты расскажешь мне сказку? Ту самую, про волшебника и волшебницу.       — Которые искали, искали и наконец нашли друг друга? — брат отложил гребень и отстранился от сестры.       — Да, её, — быстро закивала девочка, забравшись под одеяло. — Мама не рассказывает её мне. У неё не получается, как у тебя.       — Ты недооцениваешь маму, — ухмыльнулся Билл.       Он рассказывал ей древнюю легенду, услышанную от сокурсников в один из годов пребывания в Хогвартсе. Легенду о родственных душах, обречённых на вечное скитание, покуда они не обретут друг друга и не сольются в единое целое.       Ещё до начала времён они были вместе. Мир ещё не принял свою законченную форму, а они уже были. Их душа была старше самой Вселенной, их связь была прочнее любого материала, который только можно было найти. Таких, как они, были сотни. И однажды они решили свергнуть древних богов и занять их место, ведь только такие идеальные люди могут править остальными, обычными мужчинами и женщинами. Главный бог прогневался и разъединил их души надвое, разбросав по разным уголкам света.       — Да не будет вам покоя, покуда не отыщите вы свои части и не поймёте, что нельзя бросать мне вызов, — так и сказал несчастным верховный бог.       Если они не находили друг друга в этой жизни, они начинали новую. Перерождались в разных странах, в разные времена, любили других, умирали не за тех, мучились от сильных болей, которых не понимали, ведь забыли, с какой именно из расколотых частей они были едины. Порой они соединяли свои жизни с теми, у кого не было части, кто просто жил и не печалился о том, что ему чего-то недостаёт.       Одна волшебница с детства рисовала одного мужчину. Он приходил к ней во сне, говорил с ней о музыке, о книгах, о театре, помогал решить проблемы, с которыми волшебница не справлялась. Она считала его своим ангелом-хранителем, но он был настолько человечен, что в это с трудом верилось. Год за годом она рисовала всё лучше и лучше, пока не создала его окончательный, полный портрет. И тогда поняла: она должна найти его.       Один волшебник часто просыпался от тяжёлых болей. На нём появлялись ссадины и синяки, словно по ночам он жил не своей жизнью, а какой-то другой. По прошествии лет в его груди поселилась невыносимая тоска, он познал одиночество. Ни одна женщина не нравилась ему, ни одна красавица не могла успокоить его бесконечно истерзанное сердце. Не находил он утешения и в дружбе, связях с мужчинами. Все люди были ему чужды, от того он стал угрюм, неласков и замкнут.       Однажды волшебница отправилась на рынок, что находился недалеко от её дома. Она любила магловские лавочки и палатки с овощами и фруктами, всегда приветливо улыбалась и узнавала, как дела у торговцев и их семей. В тот день она увидела того, кого всегда рисовала: он оказался высоким, статным, брезгливо озирающимся по сторонам.       Однажды купец, поставлявший волшебнику продукты, не смог приехать, поэтому, решив прогуляться, волшебник сам отправился на рынок за продовольствием. Неудача, но поблизости был только магловский рынок, который он постоянно пытался обходить стороной. Но делать было нечего, и он направился туда. В тот день он увидел ту, кого всегда хотел найти: она проходила меж рядов с забитой овощами корзинкой и мило улыбалась предлагавшим ей купить что-нибудь ещё маглам. В груди стало легче, что-то больно кольнуло сердце и тут же отпустило.       Они встретились и поклонились друг другу. Без лишних слов, как будто знали друг друга уже целую вечность. Или даже больше.       — А дальше, Билл?       — А что дальше? — спросил брат. — А дальше они поженились и стали жить вместе. Они стали первыми, кто обрёл свою родственную душу и доказал богам, что можно воссоединиться. Хотя мне кажется, что те боги давно уже мертвы.       — А они живы?       — Волшебник и волшебница? Конечно. Мораль сказки поняла?       — Наверное. — Джинни пожала плечами.       — И какая же она? — улыбнулся Билл.       — Не знаю, — сестра спрятала нос под одеяло и смущённо взирала на старшего брата.       — Мораль, Джин, в том, что тот, кто нам нужен, бывает намного ближе, чем нам кажется, — его слова звучали не по-детски мудро и взросло, как будто ему не шестнадцать, а намного больше.       — У каждого есть такая часть? Даже у меня?       — Кто знает, — он пожал плечами. — Ты же рисуешь какого-то странного человека почти каждый день. Вдруг так оно и есть. — Билл подмигнул Джинни.       — И я буду как волшебница из сказки? — младшая Уизли выбралась из-под одеяла и подползла к брату.       — Да, ты будешь как волшебница из сказки. Главное, будь доброй, приветливой, хорошо учись и не расстраивай маму.       — А у тебя так может быть?       — Не знаю, — признался он. — Я не просыпался с чужими ожогами или ранами, никого не рисовал. Я, наверное, из тех, кому такое счастье не достанется.       — Как жаль, — огорчённо выдохнула Джинни.       — Это не так страшно, — брат приобнял сестру за худенькие плечи, — у меня есть семья и такая хорошенькая ты. Не переживай за меня.       — Я постараюсь, — она кивнула, чмокнула брата во впалую щёку и спряталась под одеялом. — Спокойной ночи, Билл. Я тебя люблю.       — И я тебя люблю, Джинни. Спи крепко.       Она поймала на себе колкий взгляд в Трёх мётлах, куда пришла после провалившегося матча по квиддичу. Её команда проиграла, остальные разъехались по домам в поисках утешения в объятиях любимых. Джинни же ехать было некуда: семья отправилась к родственникам в Шотландию, Рон и Гермиона путешествовали по Австралии, а со знаменитым Гарри Поттером её больше ничего не связывало: они разошлись несколько лет назад, когда Мальчик-Который-Выжил не смог больше терпеть её постоянных кошмаров. Всё бы ничего, он бы мог справиться, если бы Джинни не стала звать Драко по ночам. Гарри узнал всё от Билла, потому что только старший из детей Уизли знал о существующей между сестрой и ребёнком Малфоев связи.       — С этим нельзя ничего сделать?       — А что ты сделаешь, Гарри? — Билл сделал глоток чёрного чая с бергамотом из кружки, выполненной из тончайшего французского фарфора. — Это то, что мы не решаем.       Джинни почувствовала, как вспыхнули её щёки, когда она увидела исхудавшую фигуру Драко, его потерянные глаза со стальным отблеском и костлявые пальцы, покрытые свежими царапинами.       — У тебя сегодня была игра? — спросил Малфой, поднимая правую руку, демонстрируя расплывшийся по правому предплечью синяк. — И в тебя попал бладжер, я прав?       Её ссадины — мои ссадины. Его боль — моя боль.       — Прав, — кивнула Уизли как можно более непринуждённо и села рядом. — Как ты здесь оказался?       — Решал дела за отца, — ответил слизеринец и протянул бармену пустой стакан для огневиски. — Не хочу возвращаться в поместье, поэтому и решил остаться здесь.       — Какое совпадение, — иронично заметила гриффиндорка. — Мне сливочного пива, будь так добр, Квентин.       Бармен дружелюбно улыбнулся Джинни и налил ей пинту пенившегося напитка. Следом добавил огневиски в стакан Драко и удалился в другой конец бара к завсегдатаю Трёх мётел.       — А ты похорошела, — ехидно обронил Малфой, искоса поглядывая на Уизли. Та едва было не залилась краской, однако вовремя взяла себя в руки и лишь коротко улыбнулась.       — Спасибо. О тебе этого, увы, сказать не могу.       — Да и не стоит. Я знаю, что выгляжу паршиво. Понятия не имею, как меня такого возьмут под венец.       — Ты женишься? — девушка крепче сжала в руках кружку со сливочным пивом, пытаясь не выдать бившую кисти рук дрожь.       — Должен, но… Я не создан для этого. — Драко сделал ещё глоток, поглубже затянулся сигаретой и уныло сбросил истлевшую часть в пепельницу. Его руки била неровная судорога. — Я могу жить с этим, но не более. Вся моя жизнь за последние пять лет выглядит как неудачно поставленная пьеса в дешёвом театре, где я в главной роли. На мне держится всё действие, и при малейшем промахе декорации рухнут и…       — Тебе так нравится драматизировать? — перебила его Джинни и ухмыльнулась, смахнув со лба прямые огненно-рыжие пряди и отпив из своего бокала. — Не усложняй, станет намного проще.       — Ты не понимаешь, — отмахнулся Малфой.       — Чего я не понимаю? — Уизли внимательнее присмотрелась к его напряжённому лицу. — Что не так, Драко?       Она знала, что не так. И знала настолько хорошо, насколько была знакома с душой Драко. Вопрос был вынужденным, как необходимое и органичное продолжение складывавшейся беседы двух старых знакомых. Но известно ли было ей, какие они старые знакомые.       Он не видел её долгих пять лет, и все пять лет в груди бесновалась невыносимая неугомонная тоска, время от времени смешивавшаяся с тяжёлым огневиски и — если улыбнётся удача — хорошими магловскими сигаретами. В магловских сигаретах был особый шарм, который никак не удавался волшебным папиросам. Признаться, даже наркотики, добытые в забытой всеми богами лондонской подворотне, были куда более впечатляющими, нежели все зелья, что можно сотворить при помощи магических трав и собственных возможностей, коими тебя наделила Вселенная ещё при рождении. Эффект был сильнее, чем у маглов, приход и состояние жёстче. В один из таких пару лет назад в Малфой-Мэноре случился пожар: Драко просто не рассчитал с дозой. Артефакты, что много лет хранились в подвалах поместья, были бы полностью утрачены, если бы не нашлось обратного заклятия, потребовавшего немалых затрат.       Он не видел её долгих пять лет, и эти пять лет камнем повисли на его шее. Нехватка чего-то острого, будто себя самого. Распахиваешь рубашку на груди — а там клочок за клочком распадается твоё тело. Но ничего такого не было. Он чувствовал всё, что с ней происходило: порой он просыпался ночами от сладкой неги, разливавшейся по телу. У этой неги была обратная сторона: она превращалась в дикие спазмы и переползала в головную боль. Драко знал, что с этим делать. Драко понимал, как это прекратить. Только ничего так и не предпринял.       Ему рассказывали о таких случаях. Это шло из древности, самые первые чары, какие только появились в этом мире. Магия Древних. Прямых потомков Древних уже не осталось, их магия утратила себя, растворилась, расползлась по миру и поблекла. Древние считали, что все в мире связаны. Но только двое связаны настолько, что могут чувствовать друг друга. О таком слове как «любовь» Древние и понятия не имели. Они знали о «душах», «связи», «эмпатии», но не о любви. Связанные между собой люди — а точнее их души — физически ощущают свою близость. Согласно преданиям, чем ближе они находятся, тем острее проявляются повреждения на теле одного, полученные вторым. Древние исходили из античного учения о единстве двух человек: однажды все были едины, но спустя столетия они решили свергнуть богов, чем крайне прогневали Зевса, который разделил их на двое: вместо андрогинов, мужчин и женщин остались только вторые и третьи. Первые же были обречены на вечные скитания в поисках своей недостающей части. Кто-то даже не осознавал этого, продолжал жить обычной жизнью, связывал себя не со своей частью и отходил в мир иной. Но если кому-то доводилось почувствовать присутствие родственной души, они не находили себе покоя, переходили в иную ипостась, меняли физическое пристанище одно за другим, пока не воссоединялись.       В преданиях и сказках это звучит красиво и идеализировано. На деле же всё оказывалось не столь хорошо.       Драко Малфой знал о своей недостающей части. Драко Малфой видел недостающую часть себя в младшей Уизли: рыжей, кареглазой, с играющей на чуть полноватых губах заговорщической улыбкой и скрытой в тени Золотого Трио. Со временем он начинал понимать, что его синяки и ссадины такие же, как и на её теле.       Это выяснилось на третьем курсе, когда слизеринец решил показать всем, что Гарри-чёрт-его-дери-Поттер не настолько совершенен и любой может справиться с гиппогрифом, ведь это просто тупое животное, не более. Тогда Клювокрыл оставил на плече Драко глубокие порезы. Порезы, внезапно исполосовавшие тоненькое крепкое плечо Джинни Уизли, которая в этот момент сидела на Трансфигурации и увлечённо слушала профессора МакГонагалл.       — Профессор! — мирная тишина кабинета прорезалась высоким голосом Полумны Лавгуд — второкурсницы Равенкло. — У Джинни кровь!       — Кровь? — Минерва МакГонагалл удивлённо обернулась, взглянув на Лавгуд, перевела взгляд на рухнувшую на пол Уизли и обращённых к ней испуганных глаз второкурсников.       Громко охнув, профессор бросилась к девочке, подхватила её на руки и побежала к лазарет к мадам Помфри.       — Поппи! — выдавила она, пронося потерявшую сознание девочку к ближайшей больничной койке. — Поппи, девочка потеряла сознание, нужно остановить кровь.       Профессор МакГонагалл положила Джинни перед мадам Помфри и взглянула на возвышавшуюся над соседней кроватью величавую фигуру Хагрида.       — Что у вас, Хагрид? — она подошла ближе.       — Вот, мальчишка вздёрнулся на Клювика, — великан указал на точёную фигурку Драко Малфоя, лицо которого заметно побледнело от кровопотери. — Клювик… он… он… он защищался… он хотел сказать ему, что так вести себя нельзя, особенно с такими созданиями, как гиппогрифы. Что же с ним сейчас будет. — Хагрид утёр нос манжетом своей грубой стёганой куртки и шумно вздохнул.       — Мы разберёмся с этим, — пообещала профессор МакГонагалл.       — Вы пришли наказать меня?       — Мерлин с вами, Рубеус. Я принесла сюда Джинни Уизли: девочке неожиданно стало плохо на моём уроке. На плече открылись рваные раны, словно от когтей животного, и она потеряла сознание.       Минерва на мгновение замерла и посмотрела на хлопочущую вокруг гриффиндорки мадам Помфри. Рука Малфоя была не перевязана: на ней были наложены необходимые лекарства и заклятия, чтобы остановить кровь и сгладить края повреждений. Точно такие же пересекали плечо младшей Уизли.       Попрощавшись с мадам Помфри и попросив её известить о состоянии ученицы, как только та придёт в себя, волшебница утешительно похлопала Хагрида по руке и направилась к кабинету директора.       Альбус Дамблдор сидел на своём прежнем месте, разглядывал лимонные дольки в солнечных лучах, падавших на его стол через витражи окон, и что-то едва слышно напевал своему фениксу.       — Альбус, — профессор МакГонагалл рухнула на кресло перед директорским столом и пыталась перевести сбитое дыхание, — Альбус, мне кажется, у нас проблемы.       — Что случилось, Минерва? — директор отложил лимонную дольку, протянул тарелку с лакомством преподавателю Трансфигурации, но та только сморщилась и жестом отказалась от угощения.       — Во время моего урока Джинни Уизли упала без сознания от полученных рваных ран на плече. Но она не единственная, кто сейчас находится в лазарете с тем же увечьем: Хагрид принёс туда Драко Малфоя, возомнившего себя, что можно пренебречь правилами общения с гиппогрифом.       — И что вы думаете, моя дорогая?       — Не может быть так, что у мисс Уизли просто так открылись раны в тот же момент, что их получил мистер Малфой. Они связаны.       — Полагаете, это та самая древняя магия, от которой остались только красивые легенды и сказки о долгожданной любви?       — У вас есть другие предположения? Дети ещё слишком юны, чтобы осознать это.       — Кажется, у нас будет ещё одна красивая история о том, как дети враждующих семейств полюбили друг друга, — мечтательно проговорил директор.       — Не думаю, что будет красиво, если они кончат, как Ромео и Джульетта, Альбус, — язвительно заметила МакГонагалл.       — В этом вы правы, Минерва. Но что мы можем сделать? Магия древних не поддаётся никакому воздействию, ибо она является самыми сильными связующими чарами, которые только известны в нашем мире.       — Дети будут мучиться, — покачала головой волшебница.       — С чего вы это взяли? — удивлённо спросил директор.       — Вы не знали, что не все обретшие друг друга родственные души заканчивали жизнь счастливо и в согласии? Это в сказках и преданиях всё звучит красиво и идеально: они встретились, поняли, что искали именно друг друга, и умерли в один день. Так не бывает, Альбус. Те первые волшебник и волшебница встретились, это чистая правда, но они были разлучены тяжёлым роком, что лёг на их плечи. Не то ссора, не то недопонимание, не то смерть одного из них. Известно лишь то, что волшебник остался один и его душе пришлось снова и снова перерождаться, искать ту, кого он потерял. Он обретал её в разных обличиях, всегда узнавал, но всё ускользало из его рук. Он был юной девушкой, пожилым старцем, крепким мужчиной, работавшим в шахтах, но ни в одной из жизней…       — …не смог найти свою родственную душу? — закончив, спросил Дамблдор. — Вы мыслите слишком пессимистично, дорогая.       — Это погубит детей, — оборвала МакГонагалл.       — С чего вы взяли? Связь — не самое, с вашей точки зрения, плохое, что могло с ними случиться.       — Во имя Мерлина, Альбус, да они родились с этим. Если они не поймут закономерностей всех случайностей, в которые они — а я уверена, что такое было и в детстве — попадали, то боль уничтожит их. Всё повторится снова.       — Я бы предложил вам оставить это детям, Минерва. Они разберутся, я уверен.       МакГонагалл недовольно посмотрела на Дамблдора из-под опущенных ресниц. Её костлявые, изрезанные венами руки отчаянно тряслись.       — Не злитесь на меня, прошу вас. Дело в том, что мы не способны как-то изменить положение дел. Дети связаны и это факт. Облегчить их боль мы тоже не можем: ведь вам известно, что на расстоянии ментальное будет слишком сильно сказываться на их общем состоянии. Мы должны отдать это в их руки, покуда они не вырастут и не осознают сами всю значимость и опасность своего положения.       Тем же вечером профессор МакГонагалл всё в доступной форме изложила мадам Помфри. Целительница время от времени охала. Говорили они тихо, полушёпотом, чтобы не разбудить Малфоя и Уизли. Однако Драко не спал: он слышал всё, каждое слово. В один момент у него перехватило дыхание: родственные души? Я и Уизли? Да чёрта с два, такого и быть не может. Если я и могу быть с кем-то связан, то это должен быть некто могучий и влиятельный. Под стать мне. К тому же, неизвестно, случайность ли то, что мы оба лежим в лазарете, или же предопределённая закономерность.       Постепенно он забыл о тех нескольких днях, проведённых в лазарете под мирное дыхание младшей Уизли, и о том, что они — хотя быть такого не может, разве он способен ошибаться — связаны.       Их первая с Пэнси Паркинсон ссора выдалась из-за не пойми откуда взявшегося засоса на шее Драко Малфоя. В свои шестнадцать он не смог внятно объяснить ей причину появления кровоподтёка, из-за чего девушка устроила жуткий и неприятный скандал, который бы удалось замять, если бы однажды она не обнаружила на его плечах следы укусов. Засосы то и дело продолжали появляться на шее, ключице, груди. Он долго рассматривал отметины, стоя перед зеркалом в своей комнате. Они ему не принадлежали. Это было уродством. У него были сбиты костяшки пальцев, мелкие царапины и зазубрины покрывали тонкую бледную кожу предплечий и икр. Он не мог объяснить этого, не мог найти причину той боли, что забиралась в подкорку его мозга и пускала там корни. Это пожирало, сжигало Драко изнутри, сливалось с его естеством, уничтожало до основания, переплавляло и выплёвывало в новый день. Вот, пожалуйста, иди, куда хочешь. Это твоя война.       Временами ему становилось невыносимо не то одиноко, не то тоскливо. Он присматривался к собственному отражению в зеркале, убеждал себя, что единственной его проблемой может быть лишь принадлежность к Пожирателям Смерти, невозможность выйти из порочного круга, начало которому было положено Люциусом задолго до рождения Драко, однако ничего не менялось. Эти чувства ему не принадлежали.       По совету матери и Северуса Снейпа, он продолжал принимать зелья, позже научился готовить их сам — главное было вовремя прийти к наставнику за необходимыми ингредиентами и не попасться на глаза всё той же Пэнси Паркинсон, которая усиленно следила за каждым шагом Драко после их самой шумной ссоры. Кровоподтёки легко убирались с помощью магической целебной мази — на это им было достаточно и пары дней. Раньше они так быстро его не покидали.       Упадок, грызущая тоска и неизмеримая печаль объяснялись матерью следствием возраста и меланхоличного характера сына. Малфой пытался убедить себя в этом, но никак не удавалось: что-то словно твердило ему, как сильно он заблуждается.       Она поняла, что что-то не так во время матча по квиддичу. Гарри был в лазарете, Джинни пришлось подменять его в качестве ловца. Они с Драко оба помчались за снитчем, и Уизли словно током поразило, когда Малфой, пролетая мимо, задел её рукой. Электричество прошло от кончиков пальцев, до самого сердца. Все портреты, на которых был изображён незнакомый ей человек, создаваемые ещё с раннего детства, сложились в одну полноценную картину: острое худое лицо, очерченные скулы, ровная линия губ, колющие серые глаза и пепельно-светлые волосы.       — Драко Малфой, — только и выдавила гриффиндорка, падая с метлы.       Слизеринец упал следом.       Каждое слово из сказки, рассказанной Биллом, прорезало ей мозг, вырывало сердце. Вот он, тот самый волшебник, вот она, та самая волшебница, которые так и не могли соединиться ни в одной из своих жизней. Так неужели финал сказки был выдуманным, неправдоподобным? Знает ли Драко о том, что мы связаны? Почувствовал ли он всё так же, как это почувствовала я? Из-за этой связи я видела его во сне? Из-за этой связи мои порезы и синяки проходили быстрее обычного? Из-за этой связи мне порой бывает так невыносимо, а в груди устраиваются чуждые мне ощущения?       — Уизли? — голос Драко прорезал тишину, повисшую в лазарете мадам Помфри.       — Чего тебе, Малфой? — Джинни старалась унять дрожь, пробравшуюся в голос. Он не должен знать, если сам не заговорит.       Она хорошо помнила их последний разговор, трещиной разломивший её нутро. Джинни ещё долго возвращалась в тот день, подсознание с каждым разом всё глубже и глубже окунало её в вечер, когда Драко отказался от неё, когда она ушла от него. Боль жила где-то в подкорке головного мозга, такая свербевшая и неприятная, ползавшая, подобно самому опасному и ядовитому василиску, по сосудам, изрезавшим её тело. Она просыпалась по ночам в холодном поту, тяжело дыша, пытаясь унять ноющие колики в груди. Джинни выдавливала его имя, задыхалась в слезах и безутешно падала обратно на подушку.       — Драко, мы всё можем исправить. Пойдём со мной, — она протянула ему раскрытую ладонь.       — Не стоит, — он отпрянул, словно перед ним была не Джинни, а заклятый враг. — Я должен уйти. Ты не сможешь спасти меня, смирись с этим.       — Да с чего ты это взял? — охнула Уизли. — Профессор Дамблдор обещал тебе укрытие. Тебе и всей твоей семье. Только пойдём со мной, прошу тебя. Ты ведь знаешь, что долго не протянешь, если мы… если мы сейчас разойдёмся.       — Тебе пора прекращать верить в бредовые сказки, которые тебе в детстве рассказывал старший брат, — выплюнул Малфой. — Я думал, что ты умнее. Как иногда неприятно ошибаться.       — Что ты такое говоришь, Драко? — девушка подошла ближе. — Всё ведь было в порядке до того момента, как… как…       — Как я сказал тебе, что должен убить его? — закончил парень. — Ты ошибаешься, до этого тоже не всё шло гладко. Ты должна понимать, что мы слишком разные, чтобы быть вместе. Нам нельзя. Я не хочу, чтобы ты…       — Не хочешь, чтобы я что, Драко? — её голос становился твёрже.       — Чтобы ты ввязывалась в это, Джин, — тихо ответил он. — Это, — слизеринец закатал рукав рубашки, обнажая перед её взглядом Метку Пожирателя Смерти, — не должно навредить тебе.       — Думаешь, я не знаю, какую боль ты испытываешь? — вслед за ним она закатала рукав своего платья, показывая бледный шрам, в точности повторявший чёрную Метку. — Мы связаны, чёрт бы тебя побрал.       — Да, мы связаны, — кивнул Драко, — но это не значит, что дальше мы должны идти вместе. У меня своя дорога, у тебя — своя. Нам нужно разойтись, прошу прощения.       — Не веди себя как последняя срань, Малфой.       — Не ходи за мной как последняя идиотка, Уизли.       — И не подумаю, — буркнула гриффиндорка. — Если ты такой глупый, то это… это не моя забота, — она развернулась на каблуках и направилась в сторону башни своего факультета.       Слизеринец остался на месте, долго смотрел ей вслед. Каплей за каплей разрывавшая грудь тоска наполняла его. Ещё капля. И ещё капля. Я сделал это для того, чтобы уберечь тебя, дурочка. Узнай Тёмный Лорд о нашей связи, пойми он, что ты — самое уязвимое во мне, он непременно использует тебя для манипуляций. Я не хочу, чтобы ты пострадала. Я хочу, чтобы ты была жива, здорова и счастлива. Это не твоя война.       И вот он сидел буквально в полуметре от неё, живой и практически невредимый, если не считать тех пяти лет, мрачным отпечатком лежавших на его остром лице, и меланхоличных глаз. Дотянись рукой — почувствуешь тот же ток, что пробежал много лет назад по каждому сосуду и застрял в подкорке головного мозга. Ты не должен был уходить, чёртов ты идиот. Ты должен был остаться и сражаться вместе со мной.       — Отец хочет, чтобы я женился на Астории Гринграсс, — начал Малфой, уныло растягивая слова, как, впрочем, и всегда это делал. — Мы не особо хорошо сошлись, однако это был бы выгодный союз.       — Зная, как твоя семья относится к выгоде, я бы спросила, чем ты так недоволен, но не буду, потому что знаю тебя, — она сделала ещё один глоток сливочного пива и дружелюбно улыбнулась Квентину, вернувшемуся с другого конца бара и протиравшему стеклянные стаканы запятнанным вафельным полотенцем.       Его жизнь и правда напоминала неудачно поставленный дешёвый спектакль с потрёпанными декорациями и непроработанными репликами. Драко притворялся, что ему интересно с Асторией, что его не раздражает её высокий переливчатый смех и постоянное «что с тобой не так, расскажи мне». Не хочу я ничего тебе рассказывать, как ты не можешь этого понять, неужели ты такая бестолковая? Он выдумывал отговорки, рисовал не существовавшие образы и заставлял в них верить. И ведь Гринграсс верила, потому что без памяти влюбилась в холодную отстранённую кривую полуулыбку Малфоя, его озлобленный взгляд и угловатые движения.       Отец старался восстановить былое положение в обществе, но всё удавалось из рук вон плохо. Ему никто не доверял, не хотел иметь дела с бывшим Пожирателем Смерти. Власть была приятным бонусом от связи с Тёмным Лордом, а не личной заслугой Люциуса Малфоя.       Восстановление авторитета семьи легло на плечи Драко. Если он женится на дочери Гринграссов, будет активно продвигать идею о том, что его семья сменила направление мысли, то всё можно вернуть.       Всё и правда можно было бы вернуть, если бы ему не было на всё наплевать.       — Тебе стоит как можно скорее жениться на Астории, сын, — примерно с этих слов Люциус начинал завтрак, который проходил в глухой холодной гостиной Малфой-Мэнора.       — Я не хочу говорить об этом, отец, — сухо замечал Драко. — Спасибо за участие.       Малфой смотрел на Уизли и не мог отвести глаз. Вот ведь она, настоящая и живая, прямо перед тобой. Так чего же ты ждёшь, тупица? Признайся ей, что ждал все эти чёртовы пять лет случайной встречи с ней, что просыпался с её именем на губах. И что понял, насколько она сейчас близко, когда предплечье пронзила боль, отдалённо напоминавшая удар бладжера.       — Скажи мне, что не так, Драко, — мягко проговорила Джинни, неуверенно накрывая его ладонь своей, от чего вверх по предплечью до самой ключицы пронеслось забытое тепло. — Я чувствую, что ты не в порядке.       — Ты знаешь, почему я не в порядке, — вяло ответил он, всё-таки отводя глаза. — Я…       — Я тоже ждала встречи с тобой, правда, — призналась девушка, отодвигая от себя пустую пинту сливочного пива. — Эта тоска грызла изнутри, я не могла и не могу с ней справиться. Это сильнее меня, Драко.       Нельзя сказать, что её жизнь за последние пять лет сложилась лучше. Неудачный роман с Гарри Поттером, бесконечные поиски места, где она смогла бы пригодиться. Она продолжала рисовать: начала изображать пейзажи, кафе, заполненные беспечно беседовавшими людьми. Но в каждом из её полотен мелькало едва узнаваемое острое лицо. Она всегда находила его, всегда останавливала на нём пальцы, проводя уверенную линии подбородка и скул.       — Джинни, тебе пора прийти в себя, — примерно так начиналось её утро в Норе. Обеспокоенная миссис Уизли открывала дверь в спальню дочери, заносила на подносе завтрак из свежеиспечённых блинчиков и крепкого чёрного чая. — Поговорила бы ты с Гарри…       — Я не хочу с ним говорить, мама, — жёстко обрывала Джинни. — Спасибо за завтрак.       Она вошла в сборную женской команды по квиддичу и, казалось бы, наконец могла отвлечься и успокоиться. До сегодняшнего дня, когда почувствовала близость чего-то прежде забытого и бесконечно близкого. Того, что всякий раз вырывало и размазывало сердце по любой горизонтальной поверхности, оставляло не заживавшие рубцы и вставляло обратно.       Малфой поднялся с барного стула, на котором сидел, накинул на плечи пиджак, взял свою дорожную мантию и протянул Уизли руку.       — Драко? — она тяжело выдохнула его имя, словно оно ломало ей рёбра. Джинни пыталась восстановить сбитое поцелуем дыхание, однако ничего не получалось. В комнате было темно и душно. Они наконец-то были одни, чёрт побери.       Его руки лежали на её разгорячённых бледных плечах, усыпанных мелкими-мелкими веснушками — приятное дополнение вкупе с её огненно-рыжими волосами. Он не помнил цельной картины того, что произошло. Он просто на этом не останавливался: всё шло так, как должно было идти. Настолько гладко, что даже не стоит задумываться о шероховатостях и погрешностях. Он знал, что наспех наложил несколько заклятий на дверь, пока Джинни отвлекала его обжигающими короткими поцелуями. Постепенно поцелуи становились глубже, тяжелее, что начинаешь задыхаться от нехватки кислорода. На пол полетела его идеально отглаженная новая дорожная мантия, после вслед за ней отправилась мантия Джинни, пиджак и рубашка Драко, её ярко-красное платье.       Джинни не помнила в целом, что было между ними. Она знала лишь об ощущениях, о том, как Драко уронил её на кровать, как коснулся губами её живота, а она притянула его ближе и повалила на спину, как она спускалась ниже и ниже, как щёлкнула резинка презерватива. Всё остальное кануло в небытие. Они потеряли счёт толчкам, укусам, рваным поцелуям, оставленным на губах, шеях, плечах, запястьях, спинах. Уизли растворилась в Малфое настолько, насколько никогда прежде ни в ком не терялась. Она словно жила в нём всё это время, чувствовала лишь его, лишь его боль, лишь его радость, лишь его печаль.       Драко запомнил, как Джинни охнула, когда он вошёл в неё, когда сделал первый уверенный толчок, и она притянула его за затылок, вцепилась в губы тяжёлым поцелуем. Он продолжал двигаться, сжимая в кулаках простыню, опускаясь к шее Уизли, целуя её грудь. И тут всё пропало. Только ощущения наполняли его тело и разум.       — Я искал тебя, Джинни Уизли. Я нашёл тебя, Джинни Уизли. Я чувствую тебя в этой жизни, — слова сами собой слетали с его губ вперемешку с колкими поцелуями.       — Я искала тебя, Драко Малфой, — вторила она, наклоняясь к нему, оставляя кровавые полумесяцы на его льняно-бледной груди.       Они кончили одновременно. Драко навалился на спину Джинни, придерживая её за живот, возвращаясь в реальность вместе с её судорогами, расползавшимися по их телам. Это был лучший оргазм, смекнул он. Ни Пэнси Паркинсон, ни Астория Гринграсс, ни какая бы то ни было другая девушка не была способна доставить ему такого удовольствия. Он вновь впился губами в шею Уизли, оставляя грубый кровоподтёк. Она улыбалась ему, зарывая пальцы в спутанных светлых волосах, так ясно различавшихся в полумраке номера.       Джинни прежде не знала, что оргазм бывает настолько ярким. Она почувствовала, как сжалось тело Драко одновременно с её. И острый пик пронзил её от низа живота до самых кончиков пальцев, задержавшись там приятным покалыванием.       — Все простыни мокрые, — констатировал Малфой, падая на подушку. Уизли смотрела на него сверху вниз, продолжая сидеть в изножье кровати. Она поправила нависшие на глаза волосы привычным жестом — таким, каким его запомнил Драко ещё со школьных времён. Он видел этот жест чуть ли не сотни раз: в Большом Зале, на тренировках по квиддичу, на матчах, во время их первой и последней ссоры…       Почему они разошлись тогда? Почему он не смог ничего сделать? Почему он был заперт и не вышел к ней? Не схватился за протянутую руку? Ведь она — та, кто всегда был ему нужен. Она — та, кого он всегда искал. Она — та, кого ему не хватало. Она — сам он.       Драко мысленно похвалил себя за то, что перестал принимать заглушающие зелья и сжёг все ингредиенты во время последнего наркотического прихода в Малфой-Мэноре. Иначе бы он не почувствовал её так, как это было несколько минут назад. Да, мне было хуже, да, я зарывался в острой боли, ощущал, как её пальцы сжимали мне горло изнутри, но всё это было не зря.       Он видел перед собой испуганные глаза юной пятнадцатилетней гриффиндорки, отчаянно протягивавшей ему руку и ожидавшей, когда же он возьмётся за неё. Соглашайся, Драко, пойдём со мной. Дамблдор поможет тебе и твоей семье. Я спасу тебя.       Джинни довольно и умиротворённо улыбалась, наблюдая за тем, как Малфой потянулся за распечатанной пачкой сигарет, выудил одну и дымно закурил. Примерно так же она улыбалась во время их первого совместного похода в Хогсмид. Всё происходило тайно, никто не должен был узнать, что коронованный принц Слизерина и одна из самых привлекательных и острых на язык гриффиндорок Хогвартса проводят воскресный выходной вместе. Они прятались в Визжащей Хижине, кидались снежками неподалёку от деревни, где никто не смог бы их заметить, ели чересчур холодное мороженое и разливали излишне горячее какао по истерзанным подушкам сломанной когда-то Люпином кровати.       Это было подобно видениям из прошлой жизни, где Драко Малфой был по-настоящему счастлив, искренне и тепло улыбался. Казалось, что он первый из своего рода, кто способен на это.       — Драко? — Уизли переползла в изголовье кровати, отгоняя от себя сигаретный дым. — Что не так?       — Всё хорошо, — коротко ответил он, обнимая её за плечи, когда Джинни мирно уложила голову на его тихо вздымавшейся груди. — Ты можешь мне не верить, но я впервые за долгое время счастлив.       — Я знаю.       Билл однажды сказал, что волшебник и волшебница должны встретиться. Неважно, в какой из жизней, неважно, кем они будут, неважно, как сложатся обстоятельства. Если им суждено найти друг друга, они это сделают. Джинни смотрела на чёткую линию подбородка Драко и вспоминала, как изображала её день за днём на любом попавшемся под руку клочке бумаги. И теперь она может дотронуться до всего его тела, прочувствовать каждой клеточкой своего и облегчённо выдохнуть.       Билл говорил, что всё это сказки, что нет никаких гарантий встретить свою родственную душу. Но как тогда можно назвать это?       — Уизли.       — М, — протянула девушка.       — Не смей оставлять меня. Ещё одного разрыва я не переживу.