Вечная память

Первая формула памяти вспыхнула перед глазами на инстинктивном уровне. Паутинка, нити которой местами двоились и троились, рассказывала многое. То, что я - Никифор Ларионович Обжорин. 1723 год рождения. Живу в Петербурге, на улице Космической. Работаю следователем в Тайной канцелярии Российской Империи. Разбудивший меня звонок в дверь повторился, но прежде чем открывать, надо просмотреть все стартовые формулы. Первый символ вызвал второй. Я дома, в своей квартире. Сегодня среда, четвертое января 2017 года. Из-за долгой жизни мой мозг засорен всевозможной информацией, в которой постоянно теряется нужная. Для этого и пользуюсь формулами. Вспомнил. Вот теперь можно встречать гостей. За дверью оказался Петр Емельянович. Его я вспомнил только благодаря формуле. Никогда не знаешь, что преподнесет память в следующий миг. Одно время даже действовала банда воров, которые приходили посреди ночи, представлялись родственниками жертвы, а затем выносили все ценное. Системы запоминания Толстого в нынешнем виде тогда еще не было, этим бандюги и пользовались. - Здравствуйте, Петр Емельянович, - поздоровался я и пожал ему руку. Вроде как он улыбался при рукопожатии, но не сейчас. Серьезное дело, значит. - Мы данные из Китая получили. - Что? - спросил я. - Доподлинно неизвестно, но наша разведка языка выловила. Тот сказал, мол, на этой неделе что-то случиться должно. Что - он сам не знал. Формулу перед допросом вытереть успел. Но сегодня британский министр в город приезжает. - Значит, на британского министра замахнулись, - вздохнул я, еще раз всмотревшись в лицо Емельяновича, в котором читалось что-то неуловимо-необычное. - Сейчас, оденусь. - Убьют они Адамсона, на его место Хартман придет, который Китаю сочувствует, - добавил Емельянович, помня, про мою память. Во время одевания, умывания и бритья я вспомнил еще пару формул. Как министр выглядит, зачем он сюда прибыл, маршрут его следования. Нужные формулы давали толчок к воспоминаниям, которые как клубок нитей, разматывались, стоило найти конец. Прибытие министра в десять, размещение в гостинице, затем интервью на камеру, после официальная часть и подписание договора, затем прием в Зимнем дворце. Китайцам договор о нашей с британцами общей колонии на Марсе ой как невыгоден. Тогда их импорт на красной планете никому не понадобится, а экономика и без того рвется. Семь миллиардов человек им и так кормить нечем, они всю промышленность на колонизацию Солнечной Системы поставили, а Леонид Восьмой решил, что лучше с Британией дело иметь. Оно и правда, перспективнее, у тех и технологии лучше, и проблем, как у Китая, нет. Бывал я в Поднебесной. Чуть ли не вся территория - один сплошной многоярусный город, большая половина которого в нищете живет. У нас-то две войны с Богемским союзом прошли. Хоть их и организовали намеренно, чтоб население почистить, но зато критического перенаселения избежали. Все это я вспоминал, надевая узкий клетчатый пиджак и держа в памяти историко-политическую формулу вкупе с мнемограммой опыта и стабилизатором Шарикова. Без них можно и сопереживать поднебесникам начать, и на сторону их встать. Долгой жизни Льву Николаевичу Толстому за то, что уберег долгожителей от сумасшествия, придумав формулы памяти, которые хорошо запоминаются и трудно забываются. Вместе с Петром Емельяновичем спустился вниз, мы сели в черную служебную машину с правительственной пометкой и висящими на капоте и багажнике рефлексограммами, которые заставляли других водителей незамедлительно пропускать нас. За рулем сидел мужчина лет тридцати. Больше, конечно, первый формульный период, а может, уже и второй. Возраст по взгляду видно. - Здравия желаю. Капитан Борис Майский, если не помните, - представился он и завел машину. - Располагайтесь. Я вспомнил, точнее, формула подсказала. Мороз стоял лютый, даже в утепленном автомобиле холодно было. Стоило тулуп взять. В воздухе пролетали снежные пушинки, блестя и переливаясь, они аккуратно ложились на дороги, дома и деревья. Сколько же тратят всего на то, чтобы снег выглядел как в сказке. Молодые, не помнят ни войны, ни голода. Рядом с огромной новогодней елкой катались на санках и лыжах дети, рядом беседовали их родители, неподалеку расположилась новогодняя ярмарка с заморскими фруктами и сладостями. Все меньше и меньше детей становится. Вот и огромный плакат с двумя обнимающимися мужчинами и одинокой женщиной с надписью "Гомосексуалист и Асексуал! Пройди тест и получи премию!", а рядом с ним еще один "С нового года налог на детей увеличится на двадцать процентов". Еще десяток лет - и не будет кому у нас Новому году радоваться. - Тут Сергей, знакомый мой, рассказывал, - прервал гул мотора Петр Емельянович, - что было бы, если б мы бессмертными не стали. Каким было бы государство. - Антигосударственная пропаганда? - Не, - покачал головой коллега. - Сосед вообще часто говорит что думает. Но дядька умный. - И что было бы? - без интереса спросил я. - Говорил, что империи не существовало бы, вместо неё - куча стран, и колонию на Луне мы бы не построили. - Говорю же, пропаганда. Этим отдел Павла Путина занимается, вот ему и передай. - Да я просто интересную теорию рассказываю. А ты - будто кроме работы не знаешь ничего. Вовки, кстати. - Что? - Путина Владимиром зовут. Доживешь до моих лет - сам таким станешь. Вслух я это не сказал, но ему-то и ста не было, в его возрасте я тоже без формул обходился, интересовался всем вокруг, пытался за прогрессом следить. А потом как-то оказался неизвестно где, неизвестно как, не представляя, кто я такой. Тот момент хорошо запомнил. Иду куда-то, и тут бац, не помню куда, а вокруг непонятное место. Благо таких случаев много было, формулы памяти только придумали, люди сразу поняли, что со мной, и отвели куда надо. Сейчас перегружать память неохота. Она и без того забитая. Иногда вспомню что-то - не знаю, со мной это было или рассказывал кто, а может, вообще историю эту я в книжке вычитал. Как тот милиционер, что по подозрению в убийстве объявил в розыск Родиона Раскольникова. Люди моего возраста уже давно на пенсии сидят, но тайной канцелярии это не касается. Государь считает, что молодых станет больше половины - переворот устроят. К Зимнему мы подъехали с черного хода. Вышли из машины, прошли мимо двух часовых с саблями на поясах, но под их синими парадными кителями просматривались пистолеты. К приезду министра нарядили всех - начиная с государевых советников и заканчивая уборщиком. - Думаешь, тут что-то случится? - спросил я, когда мы входили в длинный узкий коридор. - Если что и будет - то до подписания договора. В правительственном аэропорту повышены меры безопасности, по пути - вряд ли, - ответил Петр Емельянович. - Он едет в ничем не примечательной гражданской машине по неизвестному даже мне маршруту. Официальный кортеж пустой. - То есть тут, в Зимнем, есть крот? - догадался я. - Не исключено, - вздохнул Петр Емельянович и пригладил свои пышные усы. - Парадный китель, надеюсь, надевать не придется? - Пока пересмотри досье всех, кто будет на приеме. Можешь сделать это без кителя. И без формул. - Значит, я самый старший в отделении? А Афанасьевич где? - спросил я, вспомнив, с помощью инструктажной формулы, конечно же, что подобным должен заниматься самый старший по возрасту человек в отделении. Потому что тот, кто прожил три сотни лет, не всегда может вспомнить то, что было вчера. Он не скажет "ну как Степан мог продаться? Мы же с ним на прошлой неделе на свадьбе у Аньки гуляли. Да и Анька не предательница. Давняя подруга ведь". Просто не вспомнит. А если и вспомнит, то это будет восприниматься как кино. - Артемиевич его отчество было. Он год как ушел на пенсию. Ты самый старший. А в памяти мы будто вчера пили с ним водку и обсуждали результаты Прусской олимпиады. Конечно, благодаря системе Толстого вспомнить я мог, а вот удержать воспоминания было проблемой. В голове из-за переизбытка информации все мешалось и путалось. Господь или дьявол дал нам вечную молодость, но забыл, что разум к такой долгой жизни не приспособлен. Без формулы можно позабыть все - от социального строя государства и до собственного имени. Петр Емельянович провел меня в небольшой кабинет на втором этаже. Я не помнил ни массивного, уставленного книгами шкафа, ни кресла с массажером, ни слегка поцарапанного на краю стола, на котором стояла спецмодель ЭВМ, но чувствовал, что нахожусь тут далеко не впервые. Усевшись за компьютер, я обменялся взглядом с Ломоносовым, взиравшим на меня с огромного портрета на стене, просмотрел формулу работы на компьютере и запустил машину. Кажется, на месте Ломоносова раньше государь висел. И зачем сняли? Британцам показать, будто у нас культа государевого нет? ЭВМ была большой и неудобной, зато взломать такую почти невозможно. Я принялся перебирать досье всех, кто должен был быть в здании во время подписания договора, стараясь ни на ком не концентрироваться излишне долго. Могут внезапно всплыть какие-то воспоминания, которые помешают работе. С кем-то поспорили, а кто-то помог, кто-то нравился, кто-то нет - такие вещи нужно держать подальше. Тем более напутать что-то с моей памятью - легче легкого. Первым в список подозреваемых попал повар, который работал тут недели две - пришел на смену сломавшему ногу коллеге. К нему присоединился один из охранников - у того была жена китаянка. Конечно, не факт, что они как-то причастны, но на сегодня их лучше отстранить. Я направил рекомендацию устроить сегодня обоим выходной в соответствующий отдел и продолжил работу. Следующее досье меня заинтересовало. Человек этот занимался разработкой некой формулы памяти, содержимое которой оказалось засекреченным. Оно и не странно - с помощью формул можно заставить человека увидеть в себе друга и выдать секретную информацию, перейти на сторону врага, а то и вообще посчитать себя кем-то другим. Изобретение для поддержания памяти нашло себе применение и в разведке. Я всмотрелся в черты лица человека на фотографии. Знакомое лицо. Ладно, какая разница? Стоит предупредить и работать дальше. Я снял трубку аппарата внутренней связи, тыкнул по кнопке. - Слушаю, - ответил мне женский голос. - Тут еще один подозрительный. Сейчас пришлю досье, - ответил я, потянулся к клавиатуре и краем глаза заметил того самого человека. Лет тридцати пяти с виду, впрочем, старше по внешности людей не существует. Темноволосого, с резковатыми чертами лица, а вот усов, как на фото, у него не было. Смотрел он на меня из зеркала. - Я ошибся. Извините, - сказал я и опустил трубку. Затем поднялся, достал из закромов памяти формулу своей внешности, сверил - все-таки я. Эх-х, возраст. Не буду же сам себя подозревать. Правда, будь я кем-то другим, однозначно посчитал бы досье подозрительным. Хотя бы то, что год назад, судя по нему, я посетил Шанхай. Зачем - не ясно. Эти данные не засекречивали, их просто не было. Формула сказала мне, что нужно было обеспечить выезд перебежчика. Один из китайских ученых тогда решил предать свою переполненную родину, прихватив с собой данные о её новой космической программе. Только на такие задания посылают кого-то помоложе, того, кому не надо вспоминать все по формулам. А значит, это неправда. Но тогда и все остальное - фикция. Раз в месяц консультация с психиатром, который проверяет формулы, такая у меня была неделю назад. Вот там-то мне и могли зашить что хотели. Господи! То есть я пришел сюда убить... Нет, никого мне не надо убивать. Да и вообще... Но тело уже само делало свое дело. Ладонь щелкнула ручкой двери, взгляд устремился в коридор и заметил троих человек. Все в парадных кителях и все с пистолетами наготове. В другую сторону посмотреть не получилось, пришлось бы высунуться, но шаги оттуда слышались отчетливо. А значит, Емельянович предал государство! Кто еще мог такое сделать? Почему мне не поручили провести досмотр перед праздником? А может, я его и провел, но забыл. Нужен был кто-то, на кого можно будет повесить всех собак. Меня арестуют, начнут проверять формулы, увидят, что в Китае я был... А тем временем Емельянович спокойно подберется к министру. Пока я раздумывал, мои пальцы, движимые спецформулой действия в такой ситуации, защелкнули кабинет и открыли окно. Лицо защипал мороз, ветер бросил в мое лицо горсть снега. - Откройте! Именем государя! - крикнул кто-то за дверью. - Вышибай! - прозвучал второй голос. Ударили с такой силой, что аж в ушах засвистело, но дверь выдержала. Еще один-два таких - и они будут здесь. Вид из окна мне не нравился - до земли метров восемь, но внизу белел большой снежный сугроб. Или туда, или мной воспользуются. Я вылез, повис на руках, которые сразу же окоченели от мороза, и услышал, как дверь треснула. Топот ног тонул в завывании ветра. Пальцы не выдержали, да и висеть дольше было нельзя. Секунда падения - и белая каша залепила рот и глаза, затем по телу пронеслась пронизывающая боль. Только бы не перелом. Откатившись в сторону, я поднялся - благо, кости оказались целыми. Левая нога сильно болела, но доползти на четвереньках до угла здания, оберегая себя от пуль сверху, получилось. - Он из окна выпрыгнул! - крикнул кто-то. Сейчас они сообщат вниз и меня перехватят. Раздумывать не было времени, а неподалеку стояла машина - та самая тридцать седьмая Волга, на которой мы сюда приехали. Был здесь и Борис - стоял рядом с автомобилем, смакуя сигарету. Медленно, по протоптанной дорожке, я пошел к нему, боясь, что скрип снега меня выдаст. Зато свистящие порывы ветра и эффект неожиданности были на моей стороне. Подкравшись к нему, я левой рукой обхватил Борисову шею, а правой выхватил его пистолет. Пристукнуть бы его, забрать ключи и уехать, но времени на вспоминание формулы вождения не было, да и машина новая - не факт, что такой вообще смогу управлять. - Садись за руль! - скомандовал я тихо, но строго и тыкнул ствол в его спину так, чтобы он почувствовал. - Вы чего? - послышалось в ответ. - Садись и поехали, а то убью! Он послушался, сел за руль, я же нырнул на заднее сиденье. - Вперед! Из-за угла уже бежали охранники с винтовками. Один из них, с красными командирскими погонами, жестом приказал открыть огонь. - Поехали! Послышалось несколько выстрелов, глухие удары, треск, но ни одна пуля в салон не попала. Благо машину бронировали на славу. А Борис тем временем выехал через служебные ворота. - Куда? - спросил он. Я вспомнил формулу карты, сверился с ней. Не факт, что не напутал в спешке, но хоть что-то. - Налево, там через двор, на Григорова, - если формула не обманывала, то та улица была широкой и почти всегда, а тем более в праздники, пустой. Преследование там сразу замечу. К тому же от неё шла целая сеть переулков, в которых можно затеряться. На правительственной машине, конечно, не покатаешься, её за километр видно, отъеду недалеко, оглушу Бориса и пешком уйду. - Что вы делаете? - спросил он. Я не ответил. Оглянулся, проверил, есть ли хвост, но нас никто не преследовал. Пока заведутся - далеко буду. Пока заведут машины - смысла не будет. Правда, вертолет вот-вот появится над головой, а район оцепят еще быстрее. - Сверни налево, потом направо, выезжай на Лермонтова, - сказал я, понимая, что это самый быстрый путь из района. Емельянович, чего же ты китайцам продался? Формула не рисовала его предателем, даже наоборот - патриотизма ему было не занимать. Во время малороссийского путча он даже спас жизнь первому советнику, за что был приставлен к ордену. Так чем же китайцы смогли его соблазнить? Или же они ни при чем? Британский министр в столице, идет подписание договора, как раз самое время, чтобы убить.... Царя. Если это удастся, то все решат, что за этим стояли китайцы. Это не иностранная агрессия, а заговор. "Царизм устарел", "Долой единоличную власть", "Царь ведет страну к погибели". Такие лозунги стали проникать в общество. Естественно, открыто против государя не выступал никто, но идеология смены политического строя вполне могла пролезть и в тайную канцелярию. Тот же Емельянович своими глазами видел и богемскую демократию, и переворот в Ватикане с дальнейшей постройкой аристократии, и американский ограниченный вождизм. Видел он и падение турецкого ханства, где монархия довела до распада, а наш государь этим воспользовался, присоединив их территории к империи. Петр Емельянович мог решить, что или он на стороне родины, или на стороне государства, и сделать вполне патриотичный выбор в пользу первой. Формулы как дельфины выпрыгивали из памяти и снова скрывались в глубине разума. Вспоминать и думать становилось все труднее - мозг противился, подсовывал что-то ненужное. То перед глазами возникала картина летнего леса, то мысли уводили куда-то в сторону прочитанных книг. Надо сосредоточиться. Я хлопнул ладонью по своему лицу, снова всмотрелся в формулы. Попробуй пойми какая из них настоящая, а что мне подсунули. Я был уверен, что буквально на днях виделся с Артемиевичем, формула же говорила что он год как на пенсии. Да и вообще, почему он ушел? Мне тоже хотелось уйти - я это помнил, да и формула подтверждала. Но государь тогда пожаловал мне квартиру в центре, чтобы только заставить меня остаться. Артемиевич от такого подарка точно не отказался бы. Конечно, чтобы анализировать память и формулы, нужен психиатр, но несостыковки чувствовались кожей. Может, и мой побег запрограммирован? - Борис, - окликнул я своего пленника. То ли он был слишком спокоен, то ли воспоминания заглушили мое восприятие эмоций. - Что? - спросил он. - Что бы ты сделал, если бы сам пытался скрыться? - Бросил бы эту машину, - ответил он и был прав. Я посмотрел на улицу, сверился с формулой, через метров пятьсот можно будет выскочить. Но что дальше? А ведь если Емельянович замыслил переворот, то убить царя недостаточно. В чем смысл, если раз в неделю с него снимаются формулы, и в случае его смерти они будут зашиты в голову преемника. Конечно, ему нужны царские формулы! Но где они хранятся, он не знает, зато знаю я. Знал и Артемиевич. Похоже, не уходил он на пенсию. Его пытали в попытке выведать местоположение хранилища. И если узнали... Узнали, конечно. У каждого есть свой предел. - Останови, - крикнул я, и Борис резко затормозил. - Дай сюда телефон. Он посмотрел на меня искоса, может, надеялся, что я со своей памятью забуду про телефон и, как только мы с ним расстанемся, он позвонит начальству и скажет где меня искать. Металлический спецтелефон упал на сиденье рядом со мной. - И куртку снимай, - приказал я. Хорошо, что он не успел переодеться в парадный китель. Куртка у него была неброская, размеры схожи, вполне подойдет. Одевшись и засунув телефон в карман, я ударил Бориса рукоятью пистолета по макушке. Пусть поспит. Затем вылез из машины, побрел во двор, через который мог выйти на соседнюю улицу, не оставив следов. Мои наручные часы показывали без пяти двенадцать. Через час у государя начнется встреча с британским министром. Раньше времени заговорщики туда не лезли: уничтожь они формулы - уже сняли бы новые. Надо было сделать это более-менее одновременно с убийством государя. Значит, у меня есть возможность им помешать. Я нашел такси, заскочил на заднее сиденье. - Александровская, 12, - назвал адрес. - Сто двадцать, - ответил бородач-таксист, явно перегнув палку, а я вспомнил, что оставил удостоверение в пальто. Торговаться времени не было, пришлось отсчитать деньги и вручить водителю. Езды тут было минут двадцать-тридцать - значит, еще успеваю. И только разместившись на сидении и почувствовав себя пусть и во временной, но безопасности, я понял, что делаю все машинально, словно на каком-то невиданном рефлексе. Как те роботы, что строят колонии на Луне. Мышление перестало быть человеческим и превратилось в формульное? Или государь ради того и обставляет себя стариками, что обойтись без формул они неспособны, а в те можно вложить что угодно? Вот хотя бы механизм защиты правителя, который я беспрекословно выполнял, не думая о своей шкуре. Управлять человеком, который не всегда может вспомнить вчерашний день, проще. Что-то навсегда стерлось из его памяти, что-то можно воскресить с помощью формул, если приняться умышленно в этих формулах копаться. Только воспоминания - как чужие. Ни эмоций, ни переживаний. Расстрел трех пропагандистов несколько лет назад. Один из них молил о пощаде, второй принял смерть с гордо поднятой головой, третьему вообще словно было плевать. Что они тогда чувствовали? А главное - что ощущал я, отдавая солдатам смертельный приказ? Не вспомнить. Все как в тумане. Эмоции в формулы кодировать еще не научились. Может, это стариков следовало отвезти на Луну, а не молодых? По физическому состоянию мы от них не отличались, зато они не разучились думать и чувствовать. Такси остановилось именно там, где я сказал - в переулке рядом с улицей Менделеева. Может, не зря тот, кто изобрел топливо для первого космического двигателя, тайно работал над лекарством против вечной молодости, а затем, когда понял, что не получится, покончил с собой? Нужное мне здание виднелось через улицу. Ничем не примечательный научный центр, в котором в одной из комнат на пятом этаже хранились госпрограммы как самого царя, так и ближайших его подручных. В выходной, конечно, научный центр не работал, но вот на нужном этаже, отданном под военные исследования, всегда дежурила вахта и была установлена система сигнализаций. Допуск у меня был, но Емельянович наверняка понял, куда я пойду, и, конечно же, озаботился аннулированием пропуска и выдачей охране ориентировки. Погода играла мне на руку, снег и ветер усилился, и в двух метрах от себя разглядеть что-либо было трудно. Значит, издали не заметят. Я перебежал улицу, устремился к черному ходу, который, как говорила формула, должен был быть закрыт, но охранники часто курили рядом с ним. Двух курящих я увидел сразу, они стояли в небольшой беседке, прячась от снегопада. Пройти за их спинами и нырнуть в открытую дверь не составило труда, но тут же в голову постучала мысль - "Как-то слишком все легко". Ладно, допустим, у заговорщиков не было никого, кто знает, где хранятся формулы. Здешние охранники сами не знают, что охраняют, потому в повышенную боеготовность не пришли. Но тогда они следят за мной, зная, что я буду действовать именно так и приведу их сюда! Уроды! Нужно скопировать формулы раньше, чем до них доберутся они. Я пулей метнулся по лестнице, позабыв про меры предосторожности. По мелькающим под ногами ступенькам добрался до пятого этажа, на котором не было никого. Такое возможно только если кто-то специально отозвал часть охраны, а дать им отпуск во время праздников проще простого. Вдруг я опоздал? Формулы уже уничтожены, а спасти правителя не успеть. Добравшись до нужной двери, я открыл её своей карточкой, которую не успели или не захотели аннулировать, бросился к компьютеру, включил его при помощи карты, по уникальному идентификатору сразу же нашел искомое. Рядом на столе обнаружилась металлическая флэшка, которую я воткнул в разъем и начал копирование. Если у меня будет копия, то уничтожение оригинала ничего не даст. А дальше останется передать её тем, кто верен государству. Через окно я выглянул во двор, прикидывая план отхода, и тут же ощутил удар в спину и повалился на пол. Кто-то прижал меня ногой, заломил руки за спину. Почему я не обнаружил слежку? Формулы выпрыгнули из подсознания, и я, игнорируя боль, пытался найти ответ. Конечно же, они прицепили на меня следящее устройство. Память ни к черту. Молодого так не проведешь. Куда там мне работать в тайной канцелярии? А значит, или существует копия царских формул, о которой мне не сказали, или мы проиграли. - Ты? - спросил я, посмотрев на Бориса, который забрал у меня флэшку, вставил в компьютер и нажал несколько клавиш, очевидно, запуская форматирование. - Зачем? - Ради родины, - ответил он. - Не понимаешь? Все эти расстрелы за инакомыслие, бюджет, большинство которого тратится на армию и освоение космоса, кто не нужен государству, отправляется на работы в ужасных условиях, люди голодают. Тем временем царь купается в роскоши. - А что было бы, будь все иначе? Ты предлагаешь дать власть народу, который перенаселит Землю, как это сделали китайцы? - спросил я. - Не расстреливай мы инакомыслящих, не отправляй людей в колонии - нас было бы больше, чем узкоглазых. Мы только выбираем лучших. Решаем сами, кому жить. - Это решает один человек, который всего лишь родился с нужной фамилией и в нужной семье. Кто дал ему право решать? - прошипел Борис, а потом обернулся к спутнику, которого я не видел. – Проверь, что в Зимнем. - Что по коду альфа? - спустя несколько секунд спросил Емельянович. Голос принадлежал ему - я и без формул его узнал. - Царь мертв. Советники отстранены. Зимний захвачен. Вот и все. А что впереди? Неизвестность. Может, оно и лучше для них, молодых. Может, оно будет лучше для всех. Ну а меня... - Казните меня? - Мы никого не собираемся казнить, - ответил Борис. - Ты уйдешь на заслуженную пенсию и больше не будешь иметь отношения к государству. Мне было плевать, как плевать инструменту, с которым не смог совладать мастер. Когда-то, может, я бы лез из шкуры, чтобы не допустить переворота, а может, наоборот, присоединился к заговорщикам, но в возрасте триста лет все до лампочки. Просто одни имена и формулы сменятся другими. Громкий звук выстрела будто поставил во всем точку. Я даже не думал, кто в кого стрелял, только увидел, как Борис упал на пол. Еще один выстрел - и державший меня захват ослабел. В коридоре послышался топот не меньше двадцати сапог, а спустя секунду в комнату влетели несколько солдат с винтовками наготове. Я повернулся, подумав, что кто-то мог просто воспользоваться заговорщиками, чтоб единолично прийти к власти, а затем рефлекторно схватился за протянутую мне руку Петра Емельяновича. - Вольно, - отдал он приказ окружившим нас солдатам, а затем достал из кармана пальто телефон, вызвал кого-то и холодно приказал начать зачистку. - Что происходит? - поинтересовался я. - Обычный процесс, который мы повторяем регулярно. Ты ведь уже участвовал в подобном. - Процесс? - Ах, да. Извлеки формулу 38-БК. Я извлек. И сразу же узнал Петра Емельяновича. Повторно. - Милостивый государь! - сказал я, в растерянности поклонившись. Нет, это был не он. Государь полнее, с родинкой на высоком лбу, но сходство очевидно. Форма лица, носа, разрез глаз. Может, кто-то и не обратил бы внимание на такие вещи, но меня всю жизнь учили смотреть на детали. Он не государь, а вот его родственником вполне мог бы быть. - Сын, - процедил я. - Петр Леонидович. - А ты мог бы править страной? В твоем возрасте? При том, что без формул у тебя в голове сплошная каша? Давно нашелся бы какой-нибудь серый кардинал, и не один. - А потому сын каждый раз организовывает переворот против отца... Я стоял, склонив колени перед будущим монархом, пытаясь понять ситуацию. Будь мне немного меньше лет, скорее всего, вникнул бы сразу. А так не получалось. - То есть Емельяновичем все время были вы? - Никакого Емельяновича никогда не было. Обычно наследник только организовывает все, сам не вмешивается, но мне захотелось взглянуть поближе. В твою формулу вложили память о Емельяновиче. Еще нескольким людям, которые нас видели. Он, - будущий монарх показал жестом в сторону Бориса, - организовал заговор, найдя тех, кто недоволен государством. У такой смены власти есть еще одно достоинство - можно выявить тех, кто способен пойти против царя, и уничтожить их. Не всех, конечно. Кто-то сбежит, кто-то спрячется. Но основные зачинщики у нас, они выведут на своих коллег, а те, до кого мы не доберемся, спрячутся и долгое время не высунут нос. - Значит, никаких царских формул нет? - Нет. Все это для того, чтобы заговорщики знали, что нельзя просто взять и убить правителя. Иначе государству давно пришел бы конец. - Но кто-то же знал об этом всем, - пробормотал я, всматриваясь в его лицо. - Знали те, кому много лет. Они воспитали и подготовили меня. Извини, мой верный слуга, но тебе и таким, как ты, в голову можно вбить что угодно. Вы не предадите. Формулы не позволят. Поднимись. Потом мы организуем небольшое мероприятие принесения присяги. А еще народу расскажут о подавлении восстания и неудачной попытке покушения на царя, устроят публичную казнь, чтоб никто не захотел пойти по стопам неудавшихся революционеров. Я встал. И почувствовал огорчение. Всего лишь инструмент, которым пользуются и будут продолжать пользоваться. Бесконечно. Завтра меня еще куда-то пошлют, дав мне совершенно другие формулы. Вот она, плата за бессмертие - полное отсутствие памяти, на место которой можно положить что угодно. У нас нет характера, нет жизненного опыта. Мы неспособны принимать решения. Можем лишь выполнять, а кукловоду, кем бы он ни был, очень просто дергать за ниточки. - Как же британский министр? Резкое изменение внешности правителя? - Британский министр только восемнадцатого приедет, а для публичных выступлений надо мной немного поработают гримеры. Все-таки мы с отцом похожи, много работы у них не будет. - Он, - я кивнул в сторону лежащего с простреленной головой Бориса. - Он же где-то моего возраста. Молодым мозги не помыть. Борис Артемиевич? - озарила меня внезапная догадка. - Он был не против взять на себя эту роль. Честь для него. Ты же тоже добровольно согласился. Не против или это решение вдолбили в его голову? Воспользовались, как и мной, только еще более жестоко. Он убил Бориса, просто чтобы тот случайно не вспомнил заложенное сейчас и не начал уже настоящий переворот. - И ты спокойно убил своего отца? - я сам не заметил, как схватил за руку своего правителя на ближайшие несколько десятков лет, как обратился к нему без почестей. - Не смей! - он резко оттолкнул меня в грудь. - Только так можно сохранить власть в стране, где никто не стареет! Со мной сделают то же самое когда-то, но я к этому готов! Стоит ли её сохранять в таком виде? Нужно ли бессмертие, которое дало нам совсем не то, чего мы ждали, а марионеток, память которых можно изменить когда угодно? - За мной! Я пошел за ним. Пошел, принимая решение на основании жизненного опыта, которого у меня давно не было. Его заменили формулами. А где нет памяти - нет и личности. Или же мной руководила другая формула, заставившая меня поднять с пола уроненный Борисом пистолет и прицелиться его милости в спину. Нажатие на спуск, падающее на пол тело, чей-то призывающий поднять руки и бросить оружие крик. Я поднял. Только одну, ту, в которой было оружие, прислонил холодный ствол к виску. Интересно, слышит ли человек звук выстрела, когда стреляет себе в висок? Я услышал.