Профилактика счастья

Разбитое состояние — самое противное тянущее чувство из всех. Это тот момент, когда ты даже толком не можешь понять, что не так и что сможет вернуть тебя в привычную череду жизненных событий. Происходит такое с каждым, и мы не знаем, когда подобное случится, что послужит причиной и как это все развернется. Просто сидеть и умирать изнутри — вот, что хочется сделать, а так же не реагировать на внешний мир никаким образом. Вернулась я домой именно в таком состоянии, буквально завалившись за порог. Брат даже несколько раз спросил всё ли со мной в порядке, ибо на его глупые шутейки и оскорбления я никак не отреагировала ни разу. Заварив чайник по привычке, я пошла к себе, заперев на замок дверь в комнату. Хотелось ненадолго уединиться и написать что-то, потому что сейчас мне только это может помочь. На телефоне высветились пара пропущенных от подруг, а затем я его выключила, отложив в сторону. Тяжело вздохнув, всё же достала из сумки испорченный блокнот, пытаясь аккуратно разъединить листочки и не порвать их. Сколько я уже тянула с этим? Неделю? Многовато. Однако сложно смириться с тем, что почти все труды канули в воду, причём в буквальном смысле. Записи были сильно размыты и покорежены, но разобрать слова возможно, если потрудиться. Вот было у меня как-то такое же состоянии, как сейчас, но тогда я была маленькой и глупой, обижалась на всё подряд и ходила надутая. Алексей Михайлович ходил таким же: не оглядываясь на зов с чьей-либо стороны, не говоря лишнего, иногда подолгу молча на парах, словно раздумывая над чем-то очень важным и серьезным. Это настораживало и одновременно пугало. Напряжение на его занятиях так и витало в воздухе, чего не заметили остальные. Я даже начала думать, что у меня паранойя по этому поводу, но потом забила. Просто, вдруг он знал, а я зря мучаюсь угрызениями совести? Из головы как-то не выходил образ хмурого преподавателя. Уж больно помятым и измученным он выглядел все это длительное время. Возможно, у него что-то другое случилось, но он старается справиться с этим в одиночку. Хотя мне-то какое дело? На следующий день вставать снова пришлось с трудом и через силу. Желание свалиться пришло с большей силой, и бороться было сложнее, но будильник и кошка умело делали свою работу. В голове, откровенно говоря, была каша, густая и тягучая, мысли в которой глупо утопали, смешиваясь в клубок. О вчерашнем происшествии было решено забыть, а там будь, что будет. В конце концов, не так сложно игнорировать порцию ненужных размышлений и лишний раз тревожить попусту совесть, взывая к помощи вселенской. С утра я без договоренностей наткнулась на подругу, злую и напряжённую. Встретились мы во время перерыва в коридоре около цветных стендов с объявлениями. Кто бы мог подумать, что я позже пожалею об этом месте встречи. — Привет, — Даша подошла ко мне со спины, и я уже развернулась, когда почувствовала на себе пристальный холодный взгляд. И точно знала, что он принадлежал нашему новому преподавателю, о чем мне говорили мурашки и странное покалывание в области лопаток. Этот человек — странная смесь эмоций и лиц, в прямом смысле. Обернувшись обратно, я лишь убедилась в подозрении, но Алексей Михайлович уже удалялся прочь. — Привет, — я попыталась улыбнуться подруге, но получилось едва ли не натянуто. — Мы с Катей кому вчера звонили, а? Какого чёрта ты телефон выключила? — Даша развела руками, жестикулируя ими в воздухе. — Добрую половину вечера. Что случилось? — она заглянула в мои глаза, примирительно и заботливо положив ладонь на мое плечо. — Ты сама не своя, Насть. — Да просто... — я сжала губы в полоску, чувствуя натяжение чего-то тонкого в своей голове, что скоро порвётся, и молча достала из сумки мятый и усердно высушенный блокнот со стихами. — Почти половина размылись так, что не разберешь, вот всю ночь и переписывала, — совсем тихо проговорила я, протягивая предмет своей грусти подруге. Она осторожно взяла его в руки и, пролистав, сочувствующе обняла меня, когда я же почувствовала такую боль, что словами бы передать не смогла никогда. Ужасно знать, что половина твоих работ, труда и потраченного времени улетели в пустоту из-за одного взмаха руки. — Слушай, — Даша вдруг оживилась, а улыбка вновь расцвела на ее лице, что меня не то, чтобы смутило, нет, просто у неё редко происходят такие резкие перемены настроения, но сейчас что-то и правда заставило ее повеселеть. — Я знаю, что тебя сможет вернуть к нормальному человеческому состоянию, — я скептически подняла бровь, пока подруга потащила меня к одной вывеске на стенде и восторженно ткнула пальцем прямо в нее. «Конкурс стихов на свободную тему». — И? — либо я так долго соображаю, либо это и правда как-то с чем-то связано. Даша закатила глаза, потерев переносицу. — Сочинишь что-нибудь новое и поучаствуешь в конкурсе хоть раз, а потом, вот увидишь, тебе понравится, — она пожала плечами, улыбаясь мне, словно это ей нужно. Мало того, что я в конкурсах редко учувствовала, так еще и стихи почти никому не читала. А тут столько человек его услышат. Увидев мое замешательство, Даша смело раскрыла блокнот, усердно листая его и вчитываясь в строчки. Возразить я даже не успела, когда под моим носом уже была открыта страница со стихом в несколько четверостиший. — Ну вот же, прекрасный стих! — я взяла его в руки, несмело глянув на свое творение, словно впервые разглядывая его. — Давай же! Вот увидишь, ты сможешь победить там. Надо же оживиться? Так смелей, действуй, — она ободряюще сжала моё плечо, а я вздохнула, решив, что и пытаться не стоит, ну нет у меня желания делиться этим со всеми, неужели не ясно? Помотав головой, я уныло дернула уголки губ вверх, и мы спокойно ушли от стендов в аудиторию. Сидя за партой, я отсчитывала минуты до конца пары, чтобы поскорей избавиться от огромной стопки документов. К моему сожалению, их следовало отнести именно мне во время большого перерыва. Как сообщалось, это дело повышенной важности, которое не требует долгих отлагательств. Вот только я здесь при чем? Согласиться пришлось через силу, тем более, планы на перерыв имелись. Аудитория 305 встретила меня непривычной прохладой и запахом табачного дыма. А я думала, что тут курить запрещено, да и Виктор Степанович вроде не имел этой вредной привычки. Старичку здоровье бы поберечь, а не сигаретами баловаться. — Извините, — негромко окликнула я, но никто не отозвался. Вокруг никого и не было. Лишь тишина и спокойствие, когда же за дверью были слышны крики и возня учащихся, покидающих свои аудитории. Не найдя преподавателя на кафедре, я решила пройти в его лаборантскую за соседней дверью, хоть и чувствовала себя при этом не очень удобно. — Виктор Сте... — замолчав на полуслове, я с открытым ртом наблюдала за Алексеем Михайловичем, стоящим у раскрытого настежь окна и держащего в руке тлеющую сигарету. По ногам тут же ударил сквозняк, а я так и продолжила сверлить взглядом препода, который смело стоял в брюках и рубашке с закатанным рукавом на ветру. Выглядел он хуже некуда: бледная кожа, отросшая щетина, взъерошенные черные волосы, синяки под глазами и болезненный мутный взгляд. Из-под рукава выглядывала тату... Тату? Что я ещё о нём не знаю? Вообще-то ничего. Впрочем, это не мое дело, как и правда об измене жены. Неприятный ком застрял в горле, мешая нормальному дыханию. Не могу нормально и спокойно воспринимать предательство, пусть и меня не касающееся. — Простите, я думала, Виктор Степанович тут, — промямлила я, уже выходя за дверь, как тут же услышала щелчок дверного замка. Нас только что закрыли снаружи? И логично, ведь сейчас перерыв на обед, да и у препода свободное время. Смачно выругавшись про себя, я все же попыталась дернуть ручку входной двери прямо на себя, но ничего не вышло, только документы чуть не выронила. Со стороны лаборантской послышался смешок. Алексей Михайлович стоял, облокотившись спиной о косяк, и молча наблюдал за моими тщетными попытками. — Что? — я не выдержала, всплеснув руками и с вызовом глядя на преподавателя. Так, спокойно, Анастасия, не взболтни в порыве раздражения лишнего. — Между прочим, у меня скоро пара, — недовольно пробурчав, я стукнула кулаком по двери и обреченно вздохнула. — Платонова, успокойся, нас откроют до начала занятия, если ты эту дверь не снесешь, — спокойный и холодный тон, словно ничего не случилось. Отлично, мне торчать тут с ним какое-то время. Какого-то черта забил крупный озноб, укутывая тело мурашками. — Как вы еще не превратились в лед? Так и заболеть можно, — кинув сумку и документы на одну из парт, я зашла в лаборантскую и, встав у подоконника, захлопнула окно. Бежевое строгое платье тоже не сильно согревало, хоть и доходило почти до колен. Я всё-таки вернулась в аудиторию, заметив, что преподаватель культурологии уселся за стол Виктора Степановича, откинув голову назад и скрестив руки на груди. Пришлось спокойно пройти к партам и облокотиться на край стола, ожидая, когда нас наконец отопрут. — А что ты здесь делаешь, Платонова? — спросил Высоцкий, а я искала способ спрятаться от его пронзающего взгляда хоть куда-то. — Документы принесла. Он лишь коротко кивнул в ответ, отходя к окну. И что его тянет все время туда идти? — А вы тут какими судьбами? — пытаясь поддержать разговор, неизвестно для чего, спросила я. Препод посмотрел на меня таким взглядом, а-ля «совсем дурочка», аж не по себе стало. — Курю, Платонова, представляешь! — и глаза наигранно шокировано выпучил, что мои сами закатились. Тоже мне, остряк нашёлся. — А вообще, Витя мой хороший знакомый, вот и пришел поболтать, только никому. А я и не слушала. Нутром мне стало до жути жалко мужчину. Он и так выглядел неважно, так еще и жена ему изменяет за спиной. Хотя, может от того и неважно выглядит, что изменяет? А я-то что сделаю? Подойду и скажу, мол, видела, как ваша Светочка сосёт другого в парке? Так он и поверит. В попытке сменить тему, я полезла в сумку, доставая новый блокнот со старыми переписанными стихами и исписанную практически полностью ручку. Рука удобно подпёрла голову, пока другая чуть ли не автоматически выводила строчку за строчкой.

Это черный роман, забытая песня, Все судьбой за нами предрешено Твоими ступенями искренних лестниц Сердца влюбленных истерлись давно Ты дьявольский ангел, стреляющий пеплом, Тепло твоих рук никому не дано, Ты не Купидон, всё мечешься с ветром, Обходя век любви другой стороной Ты забыт был и брошен на улице злобной, На асфальте ты мерз, умирал, но тогда Не подумал вовсе, что на чувства способен, И прибудет молитва с тобой навсегда Это черный роман, забытая песня Она нашла тебя там, у моста через реку. Хоть ты птичкой о клетку отчаянно бейся, Но простой человек не живет дольше века.

— Бессмыслица какая-то, — пробурчала я, будучи недовольной получившейся работе. А Даша меня ещё на конкурс стихов пыталась впихнуть. Какой уж тут конкурс? — Что ты делаешь? — упс, а я и забыла, что не одна в аудитории. Подняв голову, я встретилась с уставшим прищуренным взглядом преподавателя. — Да так, — пришлось отложить блокнот в сторону. — Это был стих, — чёрт, он ведь даже не спросил, а констатировал факт. А я всё так же пыталась придумать хоть какую-то отмазку, глупо открывая и закрывая то и дело рот. — Не обязательно так пугаться, Платонова, я тебя не казню за это, а наоборот похвалю. Полезно для молодого умишка писать хоть что-то, молодец, — преподаватель произнёс это таким тоном, что даже меня гордость взяла, словно я награду какую-то получала. Может, пока есть возможность, спросить его как-то так осторожно, что происходит с ним? Вот только как это сделать более незаметно? И вариантов-то, зараза, не было. Ладно, отдам ответственность за это своему мозгу. — Алексей Михайлович, — он вопросительно хмыкнул, уставившись на меня. Тут вроде я должна задать вопрос. Но молчу. Долго молчу. Мужчина даже бровь вскинул. — Что с вами происходит? И тут мне захотелось провалиться сквозь землю. И это ненавязчивость, и осторожность, Платонова? Как я вообще это сморозить смогла? Преподаватель как-то покосился на меня, еще сильнее пугая. Вот залупа... — В смысле? — Вы слишком бледный и задумчивый в последнее время, — ага, а ещё он молчит, игнорирует, злится, грубит и выкуривает сейчас пятую сигарету подряд, даже думать боюсь, что с его лёгкими творится. И тут я вообще пожалела, что спросила его об этом. Преподаватель сразу стал хмурым, словно облако за окном, и отвернулся. — Давай ты просто помолчишь или спросишь что-нибудь другое, — и голос такой грубый. Мурашки невольно поползли по коже. — Тогда лучше помолчу, — тихо промямлила я. — Совсем спросить нечего? — нет, ну а что я у него ещё спрошу? Как там зарплата препода? Или, что нам нужно учить к следующему занятию? Хотя... — Тату, — уверенно произнесла я, повернувшись к нему. — Какое у вас тату? Мужчина впервые искренне улыбнулся, оторвавшись от сигареты, и посмотрел на меня. — Вороны, — ответил он. Что-то в его глазах изменилось с момента начала разговора. Он больше не был похож на того злого препода культурологии, а на простого человека с нейтральным настроением. Даже интересно стало, что его так изменило резко. Может, воспоминания хорошие, связанные с этой самой татуировкой? — Это вороны, — снова повторил Высоцкий. — И, кстати, стих жизненный, даже слишком, хотя меланхоличный, — от этой похвалы хотелось помереть. — Откуда вы... — Смотри внимательней по сторонам, когда пишешь, я сзади стоял, а ты даже не заметила, — уже в открытую засмеялся Алексей Михайлович, замечая мои краснеющие щеки. Что за чёрт? Я бы хотела начать распинаться по поводу тактичности, раскрыв было рот, но в тот же момент дверь аудитории отпёрли. И наш разговор прервался. И какой-то маленький мир исчез. Стало почему-то пусто. Только потом до меня как-то ненароком дошла сказанная им фраза «жизненный, даже слишком». Что это могло значить?