Довакин-неудачник

— Довакин! Во имя Талоса всемогущего, ты должен… — Каджит хочет ску-умы. А ведь все начиналось так хорошо. «Нет, ты просто забыла, что тебя собирались казнить, так что быть Довакином — твоя плата за спасение». Она сбежала из Хелгена, сбежала от блядского дракона («Откуда он вообще взялся? Ах да… из гребанного прошлого»), была свободна и даже почти цела. Пара царапин не в счет — на Довакине все заживало, как на собаке. Хотя, фактически, она была котом. — Довакин! Дракон снова сжигает наши поля и деревни, ты обязана нам помочь!.. — Каджит хочет вернуться в теплые пески Эльсве-ейра. На самом деле, Ра’тари была самым недостойным Довакином, которого можно было только придумать. Ее не интересовало уничтожение драконов или добывание золота. Хускарлы ненавидели эту каджитку, потому что хорошо у нее получались только две вещи: распитие скумы и скуривание горноцвета. Даже биться она толком не умела — Лидия потратила достаточно времени, чтобы обучить бесполезного каджита хоть каким-то приемам самообороны. Ра’тари — это когда хускарл забирает бухую каджитку из тюрьмы за распевание песен на драконьем языке (а это очень травмирует окружающих не только душевно, но и физически). Ра’тари — это биться головой о стену, услышав от стражника очередное: «Это у тебя мех из ушей торчит, что ли?» Ра’тари — это бег наперегонки с волками и медведями от великана. Ра’тари — это возможность побухать с драконом за компанию. Ра’тари — это одна сплошная проблема. Заставить ее убить Алдуина было сложнее, чем научить паука танцевать. Мало того, что она всячески уклонялась от своих прямых обязанностей, так она еще и всячески этому вредила, каждую гребанную неделю попадая за решетку. Среди обвинений были довольно обыденные: драка за место на медоварне, неудачная попытка залезть в карман к местному колдуну, убийство курицы, кража сладкого рулета, попытка пронести в город мешок скумы и лунного сахара, поджог здания в результате алхимической неудачи. Но кроме этих обвинений, были также предъявлены следующие: уклонение от прямых обязанностей Довакина, призыв призраков посреди улицы и вступление с ними в оживленный спор, применение ту’ума во время чихания, въезд в город на лошади, въезд в город на украденной лошади, угон повозки с целью сбежать от дракона, осквернение храма Мары похабными песнями и многие-многие другие. Даже драконы удивлялись пофигистичности и удаче Довакина. Еще бы — заявить первенцу Акатоша, что он лох, потому что спас Драконорожденную от казни, могла только эта особа. Спасая свою драгоценную шкуру от огня Алдуина, каджит услышала немало неизвестных ей слов на драконьем языке (у нее было предположение, что это он так ругается, а потому она всячески пыталась их запомнить). Конечно же, она ничего не запомнила. Более того, она не помнила и следующие несколько суток, празднуя сначала в самом Совнгарде, а затем — в Нирне. Праздновали все без исключения. Даже противные Седобородые (слишком правильные, фи, «нельзя ругаться на драконьем в храме, Довакин», «не лазай по стенам храма, Довакин», «не используй Крик для того, чтобы сбивать вазы в Храме, Довакин»…) в этот раз позволили себе повеселиться от души. Хотя, на самом деле, они как были скучными, так и остались, просто на этот раз даже разрешили себе потанцевать. Танцующие монахи — то еще зрелище. На самом деле, Довакин даже не верила во всех этих богов. Акатош-шмакотош, Алдуин-фиглиин, Мара-шмара… Вот только сами боги, казалось, тянулись своими тентаклями (фу-фу-фу, чертов Хермеус) к Довакину, как сами Довакин тянулась к скуме. Некоторые вообще сочли ее своим «инструментом». Например, Ситис. Или Ноктюрнал. Или Азура. Ра’тари не представляла, что будет после ее смерти. Казалось, что у богов нет совершенно никакой связи между собой, а потому в своей загробной жизни будет служить всем и сразу. Иногда, когда действие скумы ослабевало достаточно, чтобы не видеть радужных драконов, но не достаточно, чтобы появилась ломка, Довакин думала о том, что же ей делать. Потому что служить в жизни и смерти ей как-то совершенно не хотелось. А что поделать? Договор-то подписала, не читая. И с этими организациями тоже получилось как-то странно… Казалось бы, не делает них… ничего, но постоянно появляется везде, успевает посраться со всеми, выкупить ящик скумы за пару драконьих костей, взять несколько невыполнимых заданий и свалить в закат на месяц-другой. Затем вернуться, сдать задания, получить вместо монет лунный сахар и скуму (реже — брала уроками), помириться со всеми, набухаться, вновь посраться, пообещать всем скорой смерти и свалить в ближайшую тюрьму. Правда, последней ссоры обычно никто не помнит, поэтому Довакин обычно возвращалась через недельку за новыми заданиями. Жизнь каджита была наполнена приключениями, которых она вовсе не хотела. И она спрашивала себя: «За что мне это?!» А после вспоминала — у нее же осталось всего два бутылька скумы! Что ж, это было главным в повествовании истории этого Довакина. Пожалуйста, Боги, не шутите так больше — Нирн этого не выдержит. Боги хитро молчали.