Что вы знаете о любви?

Нескончаемые минуты тянулись в тягостном ожидании. Анжелика возилась с раненым, но то и дело посматривала на дверь потайного хода, за которой, как ей казалось, уже целую вечность назад скрылись ее муж и Никола Перро. Тело эфенди, аккуратно завернутое в один из гамаков, было решено перенести в общий трюм, чтобы освободить место в тесной каюте и как можно комфортнее расположить там Язона. С помощью Эриксона Анжелика зажгла небольшую горелку и поставила на неё глиняный котелок с водой. Постелив возле себя кусок выцветшей, но довольно чистой парусины, молодая женщина разложила на ней все, что отыскал боцман и что как-то могло пригодиться ей на первое время, пока не вернулись мужчины: ножницы, ножи разных размеров, кусачки, кухонные щипцы, бутыль с ромом. Здесь нашелся даже кусочек жира, хранившийся в запасах корабельного кока для особого случая. Анжелика как следует прокипятила и прогрела над огнём лезвия инструментов, которые могли понадобиться, но когда она захотела для надёжности еще обработать их ромом, раненый протестующе простонал: — Только не вздумайте попусту тратить ром, мадам… я и так уже не жилец, — он жадно сглотнул. — Смогу ли я выпить хоть в последний раз?.. Молодая женщина бросила на Язона быстрый взгляд — всегда угрюмый и немногословный помощник капитана впервые обратился к ней с просьбой, а не сухим приказом, и ей даже показалось, что она увидела промелькнувшую в его глазах мольбу. — Неплохая идея, месье Язон, — участливо ответила она. — Это поможет вам выдержать болевой шок. Анжелика протянула раненому фляжку из черного стекла с узким горлышком, наполовину заполненную превосходным ромом с островов, о чем можно было судить по тому запаху, который исходил из бутылки, когда она вынула пробку: — Так оно будет лучше. Глотните это и держитесь, сколько можете, потому что скоро вам придётся несладко. — Что, будет очень больно? — прохрипел раненый. Сделав вид, что она не расслышала его слова, молодая женщина поднялась и подошла к стоящей на столе лохани с водой, чтобы тщательно вымыть слегка трясущиеся от волнения руки. — Время играет не в нашу пользу, — жестом подозвав к себе боцмана, негромко сказала Анжелика. — Мы должны быть готовы сразу же приступить к операции. Позовите ещё пятерых матросов, тех, что посильнее, а сами помойте руки и садитесь по правую сторону от меня, вы будете мне помогать. — Я? — ошарашенно переспросил коренастый коротышка. — Но я… — Нам некогда препираться, господин Эриксон. Или вы поможете мне, или ваш товарищ умрет! — в ее словах и взгляде было столько силы и стойкости, что мужчина не посмел ей перечить, поспешив выполнить указания. Анжелика вернулась к своему пациенту, в широко открытых глазах которого отразились одновременно и надежда, и ужас, когда он увидел, как она опустилась на колени у его изголовья и склонила над ним свое обрамленное светлой шевелюрой лицо с выражением такой решимости, что он чуть не лишился чувств. Но взгляд этого закалённого в штормах моряка оставался осмысленным. — Дайте мне умереть спокойно, — прошептал Язон. — Говорил же я капитану, что женщина на корабле не к добру… — Помолчите, — сказала Анжелика, стараясь оставаться спокойной, — вы слишком болтливы для умирающего… — Что с вами, дорогой друг? Никогда бы не подумал, что вы так боитесь женщин! — раздался за ее спиной насмешливый голос Никола Перро. Анжелика чуть не подскочила от радости, обернувшись и увидев траппера с небольшим сундучком в руках, с тем самым, с которым эфенди не расставался все время лечения Онорины. Через плечо у него висела толстая сумка, набитая, судя по выглядывающим через края корешкам и листве, разными травами. — Как же вы вовремя! — она поспешно протянула руки к его ноше, и уже в следующий миг в котелке кипели тонкие иголки, на парусине раскладывались нитки, а из сумки вытряхивались баночки, порошки и свертки. Пока Эриксон под ее чутким руководством аккуратно смазывал нитки жиром, Анжелика быстро просматривала и откладывала в сторону ненужные травы. — Вот они! — радостно воскликнула молодая женщина, выудив наконец из запасов Абд-эль-Мешрата горсть толченых засушенных стручков акации. Этот лечебный порошок обладал дубильными свойствами и использовался в качестве пластыря, который препятствовал распространению в теле больного болезнетворной жидкости после закрытия раны. Дело было в содержащемся в нем танине, который способствовал стягиванию ран, их заживлению, боролся с воспалением и, наконец, благодаря своему тонизирующему действию, ликвидировал нагноение, из-за которого они очень долго заживали. Прокипятив, как следует, иголки, Анжелика забросила в воду порошок для приготовления таниновой примочки. — А где капитан? — вопрос боцмана отвлёк ее от этого занятия. Она посмотрела на дверь, потом быстро пробежалась взглядом по комнате. В и без того небольшом помещении было очень много народу: Эриксон, Никола Перро, матросы, которых позвали помочь с операцией, она и сам раненый, но, увы, мужа она нигде не видела. Обрадовавшись тому, что траппер принёс ей запасы арабского врача, она не заметила, что Жоффрей не пришёл вместе с ним. — Где он? — внутри у Анжелики все оборвалось. — Монсеньор распорядился, чтобы я отправился назад сразу же, как соберу все необходимое, а сам остался, сказав, что у него ещё есть кое-какие дела, — ответил Перро. — Остался?.. Какие дела? — Анжелика теперь казалась бледнее полумертвого Язона. — И вы бросили его там одного? — она подскочила и кинулась к двери. — Нужно пойти за ним… — Мадам, не забывайте, что на корабле приказы капитана не подлежат обсуждению, — траппер решительно шагнул ей наперерез в своих огромных сапогах из тюленьей кожи, загораживая дверь, словно грозный страж, — Рескатор предупредил меня, что вы можете поступить подобным образом и просил напомнить, что сейчас ваша первоочередная задача — спасение жизни Язона, — она, словно не слыша его, уперлась ладонями мужчине в грудь, желая сдвинуть его с места и выйти, но не преуспела в этом. Никола Перро осторожно взял Анжелику за плечи: — Не переживайте, сударыня, наш капитан выходил и не из таких передряг. К тому же, я ни за что не оставил бы его, если бы не был уверен в нем, — и, наклонившись к ее уху так, чтобы было слышно только ей, произнёс: — Ему есть, ради кого вернуться живым. Ободряюще сжав предплечья молодой женщины, траппер внимательно посмотрел ей в глаза и дружелюбно произнёс: — А теперь постарайтесь успокоиться, нам понадобятся все ваши силы и нервы, чтобы достичь успеха. Иначе, мадам, эти братья милосердия рухнут от переживаний прямо возле раненого, и пациентов у вас станет в разы больше, — он мотнул головой в сторону молоденьких матросов, которым было поручено держать Язона на случай, если он будет сопротивляться, и которые не знали, куда деть глаза от зияющей в его боку раны. — Вы готовы? Анжелика неуверенно кивнула и, все ещё поддерживаемая крепкой рукой траппера, подошла к Язону. Силы больного иссякли, и обтянутое прозрачной кожей бледное лицо с красными обводами вокруг воспалённых глаз все больше и больше стало походить на череп. Но покрасневшие от притока крови края его век свидетельствовали о том, что организм всё ещё сопротивляется. Опустившись на колени, она положила руку на его воспаленный и липкий от пота лоб. «Я сделаю это. Он выживет, — подумала Анжелика и сжала губы, будто принимая вызов, — иначе и быть не должно…». Для начала ей нужно было промыть рану, и поскольку ничего подходящего, кроме рома, у нее не было, она дала указание Эриксону и остальным матросам держать раненого как можно крепче. Ему дали сделать еще несколько глотков, и в полубессознательном состоянии он позволил двум другим матросам раскинуть его руки в стороны и крепко прижать к полу запястья. Анжелика вставила ему между зубов обмотанную парусиной деревяшку, которую боцман заранее подготовил по ее просьбе, затем положила под затылок немного соломы, чтобы ему легче было дышать через нос. Сделав глубокий вдох, она взяла бутылку с оставшейся жидкостью и стала тонкой струйкой направлять ее на края зияющей раны, не давая залиться внутрь, чтобы не обжечь слизистую. Как только она прикоснулась к ране в первый раз, хотя и сделала это очень осторожно, больной простонал и попытался вскочить. Его удержали на месте сильные руки Эриксона, буквально вцепившиеся Язону в плечи, после чего он потерял сознание. Анжелика велела здоровенному пирату лечь поперек бедер своего товарища, лицом к земле, а второй держал его за лодыжки. С другой стороны от больного стоял на коленях Николя Перро, заменивший выдохнувшего с облегчением Эриксона. Действуя под чётким руководством Анжелики, траппер взял кухонные защипы и с их помощью стал сближать края раны. Полностью это было почти невозможно сделать, но решительными движениями руки Анжелика протыкала иглой с виду дряблую, но в действительности плотную и упругую ткань, удерживая пальцами края раны в натянутом состоянии, в то время как неуловимым, но требующим больших усилий и ловкости движением кисти она протягивала смазанную жиром нить и потом завязывала ее узлом. Она работала быстро, четко, без колебаний. Слегка наклонившись, она оставалась совершенно неподвижной; ни на секунду не прекращались размеренные и ловкие движения ее рук. Николя Перро работал с ней в одном ритме, помогая при помощи защипов или пальцами, когда защипы не могли удержать истерзанные ткани. Язон был без чувств, но по его телу постоянно пробегала дрожь, и временами сквозь кляп во рту слышалось глухое хрипение, которое, казалось, каждый раз было последним. И тогда клубок дурно пахнущих, липких и непрерывно шевелящихся внутренностей набухал и снова готов был вывалиться наружу. И нужно было снова его вдавливать обратно в полость живота. На беловато-лиловых кольцах кишечника часто образовывались вздутия, и каждый раз возникало опасение, что они могут лопнуть или окажутся случайно продырявленными, после чего — и Анжелика хорошо это знала — неизбежно наступит фатальный исход. Но, в конце концов, последний стежок был наложен. Язон казался мертвым. Молодая женщина взяла таниновую примочку, которую ей подал Эриксон, и уложила ее на всю поверхность живота, затем крепко стянула и завязала концы полотнища, которое она перед началом операции протянула под поясницей больного. Ему теперь оставалось лишь снова привыкать к своим внутренностям, которые его чуть не покинули, но вовремя были водворены на место, и надеяться, что все обойдётся. Анжелика встала, разогнув наконец-то спину, и обмыла кровавые пальцы в воде. Она не знала, сколько длилась операция, но, судя по ярко светившему в небольшое окошко солнцу, можно было предположить, что около часа. После того, как они с Никола Перро аккуратно сложили все инструменты на место, она приоткрыла веки раненого и послушала сердце. Он по-прежнему был жив. — Теперь мы можем только ждать и молиться… — устало бросила она. Помогавшие ей матросы были вымотаны как морально, так и физически, но не смели показать своей слабости перед этой хрупкой женщиной. Покидая больного, они тихо перешёптывались между собой, и как только за ними закрылась дверь в общий трюм, кто-то громко присвистнул, обратившись к остальному экипажу: — Ну и ну, я вам скажу! Вот это женщина! Анжелика в изнеможении опустилась на прикрученную к столу скамью и, оперевшись затылком о стену, закрыла глаза. От переживаний последних часов и нервного перенапряжения во время операции ее вдруг пробил озноб. Промокшее во время бури платье прилипло к ней, словно вторая кожа, и она никак не могла унять дрожь, сотрясавшую ее тело. — Где же он?.. Почему его так долго нет?.. Нужно пойти за ним… — как в бреду, шептала она. Зубы негромко постукивали друг о друга, а из-под прикрытых век текли неспешные слёзы кратковременного облегчения и опустошающего отчаяния. — Мадам, выпейте это, — в нос ударил резкий запах алкоголя. Анжелика открыла глаза и увидела перед собой флягу с ромом. — Ну же, смелее, и нервишки успокоите, и согреетесь, — подбадривал ее Никола Перро. — За здоровье нашего раненого сам Бог велел. Молодая женщина взяла бутыль трясущимися пальцами и сделала небольшой глоток. Обжигающая жидкость огнём пробежалась по гортани, отчего Анжелика громко закашлялась, хватая ртом воздух. — А теперь ещё парочку, за здоровье нашего капитана, — траппер ловко подтолкнул горлышко к ее губам, заставив сделать несколько больших глотков. Привыкшее к горечи горло уже не так протестовало против рома, позволив ему ущипнуть пищевод и теплом разлиться по желудку. — Вот и умница, и в третий раз, — она поспешно замахала руками и отрицательно замотала головой. — Не хотите? Ну как же так, мадам, ведь этот тост самый важный?! — Почему? — спросила она и к своему удивлению отметила, что ее язык стал немного неповоротливым. — Потому что он за любовь! Анжелика смотрела на мужчину захмелевшим взглядом. В животе у неё было тепло, щеки горели, а голова, немного закружившись, вдруг стала совсем легкой, словно в ней не осталось ни одной тягостной мысли. На мгновение она забыла про бунт, про Жоффрея, про Онорину, про убитых и раненых… Какое прекрасное чувство! Молодая женщина протянула руку к фляге и выпила остаток под одобрительную улыбку траппера. Она хотела встать, чтобы проведать больного, но ее ноги стали ватными, и, чтобы не упасть, она схватилась за стоявшего рядом мужчину. — Вот и хорошо, — подхватил ее под локоть Никола, жестами давая Эриксону распоряжение как можно скорее размотать скрученный и сложенный в прикрепленную к стене сетку гамак, — теперь и отдохнёте, как следует. Мужчины ловко развернули парусину и, подхватив Анжелику под руки, осторожно опустили на плотную ткань, укрыв самым лучшим одеялом, которое только могли найти среди скудных запасов экипажа. Как только ее тело приняло горизонтальное положение, молодая женщина, закрыв вмиг отяжелевшие веки, машинально натянула одеяло на плечи и, находясь уже где-то между явью и сном, тихо прошептала: — За любовь… *** Анжелика спала, как младенец. Впервые за долгое время ей не снились сны. Она была словно в забытьи, в безвременье, где нет ни боли, ни страхов, ни смерти, только всеобъемлющее ощущение невероятной лёгкости. Она не знала, сколько прошло времени, может, одна минута, а может, и целые сутки. Так спят дети, когда, невероятно уставшие после полного увлекательных открытий дня, тут же проваливаются в царство Морфея, едва их голова коснётся подушки, и выныривают из него, казалось бы, в следующий миг, чтобы вновь продолжить познавать все оттенки красочной и ещё такой беззаботной жизни. Сознание потихоньку начало пробуждаться, возвращая телу ощущения в виде покалывания в ногах и нытья в перегруженной пояснице. В каюте было тихо и темно, лишь неуверенный огонёк лампы не давал мраку окончательно поглотить все вокруг. Сколько она спала? Слух снова стал выхватывать окружающие звуки плеска волн и чьего-то сопения, а грудь сдавило, словно на неё положили что-то тяжёлое. Анжелика медленно приподняла веки, пытаясь сфокусировать нечёткий взгляд, но увидела перед собой лишь клубок рыжей паутины. Она опустила взгляд ниже и заметила среди рыжеватой пены маленькие белые пальчики. Молодая женщина дёрнулась, и вдруг паутина перекатилась ей подмышку, открыв спрятанный за ней курносый носик, усыпанный веснушками, и полуоткрытые пухлые губки. — Онорина! Девочка моя! — воскликнула Анжелика, не веря своим глазам, прижимая к себе спящего ребёнка и в то же время отклоняясь, чтобы как следует рассмотреть и расцеловать ее сладкие щечки. — Как ты здесь очутилась? — Мммм, — промычала девочка, сонно причмокнув. — Чёрный человек привёл меня… — Чёрный человек?.. Он здесь? Но как? Анжелика была так рада видеть ее, что ещё не до конца сориентировалась в пространстве, всколыхнув гамак, в котором они лежали в обнимку. — Мама, дай поспать, — недовольно сморщилась Онорина, не открывая глаз. Головка девочки покачивалась на быстро вздымаемой груди Анжелики, а пухлая ручка обнимала её за талию. Молодая женщина зарылась носом в пушистую макушку и с жадностью вдохнула запах своего ребёнка. — Иди ко мне, сердечко мое, — шепнула она, — и ничего не бойся. Одному Богу известно, что пережила и чего натерпелась ее девочка с тех пор, как Анжелика покинула палубу в разгар беспощадной бури, так быстро сменившейся не менее разрушительной стихией - человеческой ненавистью. Испугалась ли она выстрелов и криков? Видела ли, как мучали эфенди?.. Но теперь ее дитя здесь, рядом с ней, какое же это счастье! И это он привёл ее! До Анжелики только сейчас дошёл смысл происходящего: «Он здесь, он вернулся, слава всевышнему!». Когда она подумала о капитане, то мысленно сказала: «Он». Она не могла больше решиться назвать его Жоффреем, настолько он теперь казался ей непохожим на того, кого она некогда звала этим именем. Но он уже не был для нее и Рескатором, таинственным незнакомцем, который отчего-то так ее притягивал. Но это был ОН! Ее муж, которого она столько лет оплакивала, — теперь уже не далекая тень, не призрак, скитающийся где-то в неведомом и недостижимом уголке земли, нет, он здесь, он рядом, всего в нескольких шагах от нее!.. Их встреча теперь казалась ей такой мимолётной, почти нереальной, и она могла бы засомневаться, а не плод ли это её воображения, если бы не поцелуй, который, казалось, все ещё горел на ее губах. Анжелика поднесла пальцы ко рту, словно пыталась ощутить на их кончиках его присутствие. Разве это возможно? Как давно запретила она себе будоражить память о муже! Как давно перестала надеяться встретить его в этом мире! Ей казалось, что она уже смирилась с тем, что никогда больше его не увидит. Однако эта несбыточная мечта, несмотря ни на что, продолжала жить в ней. Жизни не удалось стереть в ее памяти то далекое время, когда она была упоительно счастлива. Анжелика закрыла глаза, силясь воскресить в памяти те прекрасные и вместе с тем мучительные воспоминания. Перед ее мысленным взором вновь предстала прекрасная Тулуза и сеньор в красном, вышедший навстречу ей, своей юной супруге… Пусть черты его лица немного стерлись из ее памяти, но она ясно видела густые, вьющиеся черные волосы Жоффрея, чьей красоте она так удивилась, когда узнала, что это не парик. И другое, главное — прихрамывающую походку, которая так испугала ее тогда и из-за которой его прозвали Великим Лангедокским хромым… А теперь он стал совсем другим: короткие волосы, уверенная походка, надломленный хриплый голос. Его голос… «У него был удивительный, несравненный голос. Что-что, а его я помню очень ясно…». Перед ней вдруг необычайно явственно возникла картина из далекого прошлого: напротив нее, у другого конца длинного банкетного стола, сидит человек в черном бархатном камзоле; его лицо скрыто маской, белые зубы сверкают в улыбке, и под сводами старинного дворца в Тулузе звенит его волшебное бельканто… Ах, как ясно она сейчас слышит его! На мгновение Анжелика снова ощутила то восторженное исступление, которым некогда наполняло ее душу пение супруга, и ее охватила невыносимая тоска по тому, что было, и по тому, что не сбылось… Неудивительно, что она не узнала его. Ни тогда, в Кандии, ни сейчас. Воспоминания кружились перед Анжеликой, словно красочные узоры в калейдоскопе, перепрыгивая с одного на другое, сменившись сначала наброском их встречи на берегу Ла-Рошели и затем сложившись в оживший рисунок того вечера на «Голдсборо», когда Он приподнял рукой ее подбородок и сказал, как мог сказать один только он: «Вот что бывает, когда гоняешься по ландам за пиратами». А ведь тогда она могла бы его узнать. Ведь в этом был весь он, несмотря на маску и изменившийся голос! «Почему я была такой слепой, такой дурой? Правда, тогда я не могла думать ни о чем, кроме одного: что завтра нас всех арестуют и нам во чтобы то ни стало нужно бежать». А потом? Его слова, жесты, объятия… Она вспоминала о своём погибшем супруге и тут же гнала от себя эти мысли, чтобы не успеть поверить во вновь зарождающуюся надежду и затем в очередной раз разочароваться в своих напрасных мечтах… Но он жив! И она, в конце концов, узнала его, но прежде все же почувствовала. Ее тело, осквернённое, растерзанное, испуганное, каждый раз отзывалось на его прикосновения, напоминая Анжелике о былой страстности ее натуры. Эти давно позабытые ощущения одновременно и радовали, и пугали ее своей неожиданностью и необъяснимостью. Почему ее тело так реагирует на этого пирата? Как удаётся ему при каждой их встрече воскрешать в ней былое томление — сладкое, будоражащее, пульсирующее? Теперь она знала ответ, и он казался ей самым очевидным и закономерным. Потому что это был ОН! Ее муж, ее любимый, ее первый мужчина, показавший ей любовь и научивший отдавать ей себя всю без остатка. И если ее голова и сумела отправить его образ на задворки памяти, то тело, как оказалось, никогда не забывало… Вдруг из-за двери до нее донесся голос графа де Пейрака. Сердце в груди бешено забилось, отчего Анжелика широко распахнула глаза и попыталась прислушаться. Сколько веков прошло с тех пор, как она слышала его? Новый голос прозвучал глуховато и жестко, хриплый кашель заставил ее поёжиться, неожиданно воскресив страшное и незабываемое воспоминание, которое принадлежало только им двоим: смертник в длинной рубахе, с веревкой на шее стоит на паперти Собора Парижской Богоматери, куда его привезли для публичного покаяния перед казнью пятнадцать лет назад. Этот несчастный, обращающий свой крик к Богу и доведенный до последней степени изнеможения, так что палачу и священнику приходилось поддерживать его, чтобы он не упал, был одним из звеньев невероятной цепи обстоятельств, соединяющей блестящего тулузского сеньора с тем пиратом, который находился сейчас за этой стеной. Надломленный, хрипящий, но это был ЕГО голос, и для нее он казался неотразимым. И как бы ни был прекрасен его прошлый голос, эхо его все больше уходило вдаль вместе с образом ее первой любви. Его руки, губы, нежные признания, страстным шёпотом опаляющие висок — все это было теперь так близко, и в то же время так далеко. Может, это все было сном?.. Анжелика хотела броситься в соседний трюм, чтобы увидеть мужа, убедиться, что это не плод ее воображения, что он в порядке, просто коснуться его, прижаться к сильному тёплому телу, но, приподнявшись, тут же заколебалась, вспомнив его последние слова. Безосновательные подозрения и обидные упреки, которые он бросил ей напоследок, зародили сомнения в ее душе: а что, если он ее больше не любит? Ведь прошло, без малого, пятнадцать лет… Она нашла его, но он очень изменился. Много-много лет она представляла его в своих мечтах, и ей всегда виделось одно и то же — как он протягивает к ней руки. Ее мечты — теперь она стала это понимать — были всего лишь пустыми фантазиями, наивными, как и большинство женских фантазий. Жизнь высекает свои письмена на твердом камне, а не на мягком воске, из которого лепятся бесхитростные мечтания. Ее запечатлевают удары острого, тяжелого резца, безжалостные, причиняющие боль. Пятнадцать лет! Он любил других женщин… Может быть, он женился? На женщине, которую полюбил страстно, гораздо сильнее, чем когда-то любил ее? На ее висках выступил холодный пот, и что-то заныло в районе солнечного сплетения. Стараясь не разбудить спящую Онорину, Анжелика встала, чувствуя ломоту во всем теле, точно ее избили. У нее усилилась мигрень, казалось, что ноет каждый нерв. Нет, этого не может быть… Он что-то говорил ей про жену и про то, что она никогда его не любила… Анжелика нахмурилась, пытаясь вспомнить детали их разговора. Неужели он на самом деле так думает? Неужели все это время он сомневался в том чувстве, которое сам зародил в ее душе, сначала добиваясь ее расположения на протяжении года, а затем, день за днём их непродолжительного, но такого головокружительного супружества, делая ее самой счастливой?! Неужели он мог усомниться в той любви, в которой она ему поклялась? Чувства обиды и несправедливости заставили ее подскочить. Она скажет ему все-все! Как она всегда любила его… Как пусто было ей без него, как все эти годы она продолжала смутно надеяться и мечтать, что когда-нибудь встретит его вновь. Разве, узнав, что он жив, не бросилась она безрассудно на его поиски, нарушив приказ короля и подвергнув себя бесчисленным опасностям? А он? Чем он жил все эти пятнадцать лет? Вспоминал ли? Хотел увидеть? Почему все это время молчал, ведь там, в батистане, он знал, кто она такая… Вдруг истина, которой она боялась посмотреть в лицо, внезапно пронзила ее, словно холодный острый кинжал: просто он все знал! Она едва удержалась от вскрика — все в ее сознании встало на свои места. Смертельно побледнев, Анжелика опустилась на краешек гамака. Он знал, что она вышла замуж за своего кузена — блистательного маршала Филиппа дю Плесси-Бельера, знал, что вернулась ко двору, и, более того, считал ее фавориткой Людовика XIV, человека, который был повинен в крушении их жизней, знал, поэтому и не сообщил о себе… Анжелика безотчетно поднесла к губам сложенные, как для молитвы, ладони. Ей стало страшно и больно. Вся ее жизнь представилась ей вереницей непоправимых ошибок, за которые теперь ей придется дорого платить. Что он там говорил ей про преданность и верность? Воспоминания о минувшем и мучительные мысли о настоящем сливались в ее мозгу воедино… Филипп, поцелуи короля, безыскусная и возвышенная страсть бедного нормандца Колена Патюреля, короля рабов, грубые, но веселые утехи с Дегре, утонченные ласки герцога де Вивонна. Ах да, она совсем забыла Ракоци, а в придачу к нему, наверное, и других… Сколько лет прошло, сколько лет они оба прожили вдали друг от друга, каждый по-своему… И того, что было, уже не забыть, не стереть. Анжелика в отчаянии обхватила себя руками за плечи. Ах, если бы она не сбежала тогда от него в Кандии! Ведь именно ее, свою жену, пришел он тогда спасти, ее хотел вырвать из цепких когтей торговцев женщинами, потому что знал, кто она. И все могло сложиться совсем по-другому: она не потеряла бы своих сыновей — Флоримона и Шарля-Анри, не случился бы этот кровавый бунт, а потом… никогда не было бы Онорины… Анжелика посмотрела на спящую дочь, свернувшуюся тёплым калачиком у ее поясницы. Онорина, рожденная от безымянного насильника, — это расплата за все мужские объятия, которым она, Анжелика, не противилась и которых искала сама. Олицетворение всех тех измен, которые он никогда ей не простит, печать, наложенная на закрытые врата навек потерянного рая, — так некогда королевские печати на воротах Отеля Веселой Науки ознаменовали конец всего, чем она дотоле жила, всего, что составляло ее мир, ее счастье. Анжелика судорожно сжала маленькую детскую ручку. Может ли она надеятся на то, что муж примет ее — этот видимый изъян в глазах человека, чью любовь она хотела бы вновь завоевать? Эту несносную девчонку, время от времени грозящуюся убить его, нежеланную, произведенную на свет против ее воли, — и эта девчонка живет, в то время как ее сыновья умерли… Что она ответит ему, когда он спросит у неё про их детей, про умных славных мальчиков, ради которых она готова была пойти на все… Как скажет, что не уберегла, не сумела увидеть их возмужавшими красивыми юношами, полными жизни и жаждущими приключений. Флоримон и Кантор — ее первые дети, ее первая любовь, ее первая жизнь, сгоревшая на Гревской площади пятнадцать лет назад. Осмелится ли рассказать правду о том, что именно он повинен в смерти одного из них? Анжелика обвела затуманенным от слез взглядом убогую, наспех обустроенную каюту: выцветшие портьеры на стенах, скрывающие потайные двери, небольшое тусклое окошко, обшарпанный стол, на котором инородно выделялся своей замысловатостью и драгоценными камнями сундучок эфенди. Чем больше она о НЕМ думала, тем яснее, отчетливее осознавала истину. Разве мало несчастий судьба уже обрушила на Жоффрея де Пейрака? Его приговорили к смерти, лишили состояния, вынудили покинуть родину, превратили в скитальца, не имеющего иных прав, кроме тех, которые он смог завоевать свой шпагой. И в конце концов, живя по беспощадным законам тех, кто должен убивать, чтобы не быть убитым, он стал совершенно другим человеком. Она не вправе его за это винить. С ее стороны было младенческой наивностью думать, что он остался прежним — жестокая жизнь требовала от него иного… Судьба и так его обездолила — зачем же наносить ему еще один удар: говорить, что он погубил их ребенка? Анжелика тяжело выдохнула и поспешила стереть со щёк мокрые дорожки от слез: пусть все произошло совсем не так, как ей представлялось в мечтах, но все же произошло! И пусть он ее больше не любит — как бы ни был жесток удар, она должна держать себя в руках и все перенести ради дочери и ради… НИХ. Главное, что он — здесь. Его волосы, голос, хромота — это меньшее, что изменилось в нем за это время. Слишком много загадочного оставалось в человеке, к которому она хотела приблизиться, слишком много такого, чего она не знала и не могла понять. Но разве она сама была прежней? Как мало осталось в ней теперь сходства с той юной женщиной, что звалась когда-то графиней де Пейрак! «Тогда я ничего еще не знала, не умела. Но была абсолютно уверена, что знаю и умею все. И находила вполне естественным, что он меня любит». А теперь, спустя пятнадцать лет… Анжелика напрягла память, чтобы вновь пережить мимолетный миг на берегу Ла-Рошели, когда он сжимал ее в объятиях, смеясь и крича: «Наконец-то вы! И, конечно же, самая последняя! Сумасшедшая женщина!». И тут же она вспомнила намеки эфенди и свою догадку. Ведь Жоффрей приехал туда именно за ней! И в ту ночь бури сказал, что хотел умереть рядом. И теперь, зная о ней почти все, разве не попросил он ее остаться? Не сжимал в своих объятиях, не признавался в своих чувствах? От этого круговорота мыслей Анжелику бросило в жар, потом в холод. Она совсем запуталась… Неужели…? Услышав повторяющееся кряхтение, доносящееся откуда-то снизу, молодая женщина отвлеклась от своих раздумий, пытаясь определить нарушителя ночной тишины. В углу, на соломенных тюках, шевелился очнувшийся Язон. Анжелика подошла к раненому и, внимательно осмотрев состояние повязки, приложила руку к его лбу. Он был слегка горячим, что после перенесённой им процедуры было вполне ожидаемо, но цвет лица уже был не таким землистым и, в целом, его состояние внушало ей уверенность в благополучном исходе операции. — Вы будете жить, господин Язон. Помощник капитана медленно приоткрыл глаза и посмотрел на неё мутным взглядом. — Я уже в раю, мадам? — спросил он с невероятной тоской в голосе. — Ещё нет, — улыбнулась Анжелика, вытирая пот с его висков смоченным в оставленном тазу с водой куском ткани, — но мы совсем скоро приплывем на райские острова. — В этом я очень сомневаюсь… — Отчего же? — спросила она не столько ради интереса, сколько для того, чтобы определить ясность ума раненого. — Насколько я помню, ещё сегодня с утра курс был задан совсем в другом направлении, — тяжело выдохнул помощник капитана. Анжелика нахмурилась, услышав его слова, но поспешила отогнать от себя тревожную мысль. Скорее всего, он просто бредит. Она поднялась и подошла к сундучку эфенди, стоявшему на столе, в поисках жаропонижающего средства. Слегка приподняв голову Язона, она помогла ему выпить лекарство, заботливо промокнув губы и косматую бороду. — Спасибо, мадам, — его глаза встретились с ее. — И простите меня… — За что? — За то, что думал, что вы… как все. Анжелика усмехнулась его неуклюжему извинению: — Пустяки, господин Язон, вам не за что извиняться, ведь я, — она запнулась, — действительно, как все. — Нет-нет! — перебил Анжелику мужчина, коснувшись ее запястья. Он смотрел на неё долго, неотрывно, и ей даже стало немного неловко под таким пронзительным взглядом. — Теперь я понимаю его одержимость вами… — по лицу раненого заструился пот, глаза снова заволокло дымкой, и он обмяк, отпустив ее руку.