Что вы знаете о любви?

Оказавшись в трюме, Анжелика сразу же осмотрела ногу и, удостоверившись, что это не перелом и не вывих, попросила принести ей холодной воды. Смочив в ней оторванный от нижней юбки кусок ткани, она приложила его к распухшей лодыжке. Леденящий холод заставил молодую женщину стиснуть зубы, а место ушиба отозвалось на прикосновение резкой болью. Она перебирала в памяти все домашние средства, которые узнала за свою жизнь хозяйки и матери, и даже рецепты зелий колдуньи Мелюзины, что смогли бы сейчас помочь ей предотвратить воспаление и уменьшить отек, но из всего этого у нее под рукой не было сейчас ничего, совсем ничего. Маленькие пакетики с лекарственными травами остались лежать на дне ее сундука в Ла-Рошели, и она даже не вспомнила о них в час бегства. Смиренно слушая вздохи протестанских женщин по поводу случившегося и очередные проклятия мужчин в адрес капитана корбаля, Анжелика тщетно пыталась убедить своих попутчиков в том, что им не стоит так переживать за нее. Несмотря на то, что ее лодыжка опухла, а пульсирующая боль отдавалась прямо в виски, больше всего сейчас ей досаждали снующие туда-сюда гугенотки и суетящийся возле нее ларошельский врач. Альбер Парри, который в очередной раз сетовал на то, что у него нет при себе ни нужного инструмента, ни лекарств, лишь нагнетал и без того напряжённую обстановку, царившую на нижней палубе в течение последних дней. — Вам необходимы травы для снятия боли, а еще компрессы, — раздавался его раздраженный голос, — но у меня ничего нет! Мы абсолютно беспомощны на этом корабле в руках отвратительного безжалостного пирата! Его слова тут же подхватывали остальные, и твиндек снова заполнялся беспорядочным гулом. Каждый хотел помочь, предлагая рецепты и способы лечения: от примочек из сырого картофеля до мазей из мозгов козы, но сразу одёргивал себя, вспоминая, что теперь это можно увидеть разве что в супе, да и то не каждый день. И снова возрастало общее недовольство, в котором гневные тирады прерывались слезами и призывами к молитве. Ропща на свою нелёгкую долю, все понемногу забыли про Анжелику и, угомонившись, разбрелись по своим местам: кто развешивать постиранное белье, чтобы оно не успело задубеть и стать твердым, как булыжник, кто читать, кто штопать, а кто обращаться к Господу. С тех пор, как мэтр Берн принёс ее на нижнюю палубу, он не отходил от неё ни на шаг. Не обращая внимания на протесты с ее стороны, он подложил ей под ногу свою подушку, которую Северина нащипала для него вместе с Онориной, и перетаскал оставшуюся солому со своего ложа, как можно удобней размещая Анжелику. Он делал все молча и даже несколько угрюмо, пропуская мимо ушей заверения своей бывшей служанки в том, что все в порядке и ей очень неудобно оттого, что он уделяет ей столько внимания из-за какого-то пустяка. Ларошелец, казалось, не мог осмелиться поднять на неё глаза, а Анжелика безуспешно пыталась поймать его взгляд. — Я хотела бы поблагодарить вас, мэтр Берн, — подавшись вперёд, она потянула его за рукав, заставляя опуститься с ней рядом, — я снова перед вами в долгу. Вы были ранены, спасая мне жизнь, а теперь ваши раны могут вновь открыться из-за того, что вы спасали мою честь, — и она коснулась повязки на его виске, ласково проведя ладонью по лбу и слипшимся волосам. Ей часто хотелось сделать это еще в Ла-Рошели, когда она видела его озабоченным, снедаемым тревогой, которую он старался скрыть под показным спокойствием. Жест чисто дружеский, материнский. Сегодня она могла себе его позволить. Она видела, как он был слаб после ночи, проведённой в цепях, но, несмотря на свои раны, пришёл ей на помощь. И теперь она хотела выразить ему свою признательность. Он поднял глаза и посмотрел на нее. Анжелика опустила веки. Его взгляд, нередко бесстрашный и холодный, был сейчас так же красноречив, как и тогда, когда, очнувшись от беспамятства, он видел только ее и никого больше. — Как мог я не спасти вас? — сказал он наконец. — И тогда, и сейчас. Ведь, в вас — вся моя жизнь. — Но ведь вы… — Госпожа Анжелика, я должен извиниться перед вами за то, что сказал и подумал о вас, — и, увидев ее еле заметный протестующий жест, торговец добавил: — Сидя там, в трюме, я много думал… Этот человек, капитан корабля, стал одновременно и моим искусителем, и моей совестью. Казалось, он подталкивал меня к дурному и в то же время открыл мне все то дурное, что таилось во мне самом, и о чем я совсем не подозревал. Я вдруг ясно осознал, что ненавижу его, а ведь прежде я никогда не испытывал ненависти ни к кому — даже к нашим гонителям. Разве не был я до сего дня праведным человеком? Но после встречи с ним я уже не знал, праведен я или нет, — Габриэль Берн, не отрываясь, глядел на ее правильный, тонкий профиль, вид которого наполнял его душу острым волнением и почти причинял боль. Сейчас эта женщина, спасшая его семью и бесстрашно бегущая через ланды от драгун, казалась уже не сильной, а слабой. Он видел, как она кусает губы, и по судорожному движению ее груди догадывался, как учащенно колотится ее сердце. — Я не знал больше, кто я и кто вы… Она взглянула на него с таким страхом, что он поспешил взять ее за руку. — Я ваш друг, госпожа Анжелика, и вы всегда можете рассчитывать на мою защиту, — он несколько замешкался. — И мою заботу, если вы, конечно, сами этого захотите… Анжелика ласково улыбнулась ему и сжала его пальцы. — Спасибо, мэтр Берн, но вам нужно набраться сил, иначе мне снова придётся ухаживать за моим защитником, а я, как видите, пока не могу этого делать. — Неужели я кажусь вам настолько слабым? — возмущённо спросил он, резко пожав плечами, отчего его лицо тут же перекосилось от боли. Анжелика рассмеялась. Ей всегда нравилась его спокойная сила. В ней было что-то такое, что вселяло в окружающих чувство покоя и безопасности. Всем своим видом мэтр Берн внушал доверие — и этому впечатлению способствовала даже его дородность. То не была обрюзглость чревоугодника и кутилы, напоминающего подушку или раздувшегося моллюска. Дородность казалась частью его сангвинической натуры, и, должно быть, он располнел еще в молодости, не потеряв от этого силы, а только став выглядеть старше своих лет, что с самого начала помогало ему производить благоприятное впечатление на клиентов и коллег-торговцев. Отсюда и то неподдельное уважение, которое они продолжают оказывать ему и по сей день. — Если бы вы не были торговцем, мэтр Берн, из вас мог бы получиться отличный военный. — Как знать, — ответил он, бросая на нее загадочный взгляд. — У каждого человека есть две стороны: лицо и изнанка. Они молча смотрели друг на друга, и в глубине души Анжелика была рада вползающей вместе с сумерками в трюм темноте, которая сейчас скрывала румянец, появившийся на ее щеках от слов и взглядов ларошельца. — Мама, это из-за этого Чёрного человека ты сейчас не можешь ходить? Ну я ему… — замахала своим маленьким кулачком подбежавшая к ним Онорина. — Как дам, он покатится до самых Америк! Анжелика бросила быстрый взгляд на Берна, боясь, как бы упоминание про Рескатора вновь не разрушило их и без того хрупкий мир, но, вопреки ее опасениям, торговец широко улыбнулся. Воинственный вид девочки и серьёзность ее гневных речей позабавили его. Анжелика поглядела на упрямое, смешное личико своей неукротимой дочурки и поймала себя на том, что ее губы тоже растягиваются в улыбке. — Иди ко мне, моя хорошая, — с любовью проговорила она и притянула Онорину к себе. — Откуда ты знаешь про Америку? По-моему, я никогда не рассказывала тебе про неё. — Мохнатая голова сказал нам, что там его дом, и много медведей. — Кто? — удивленно переспросила Анжелика. — Ну это тот, который ходит в большой шапке и который принёс нам одеяло и эту висячую штуку, — указала она на гамак. — А, ты говоришь про Никола Перро? — весело рассмеялась молодая женщина. — Тогда все понятно. Знаешь, когда я была ребенком, то хотела сбежать в Америку, — мечтательно проговорила она, перебирая пальцами рыжие волосы дочери. — Могу поклясться на Библии, что вы зашли дальше своих мечтаний и даже пустились в путешествие, позвав за собой ораву ребятишек, — лукаво сказал торговец. Анжелика посмотрела на него широкими от изумления глазами: — Откуда вы знаете? — Вы слишком деятельная натура, госпожа Анжелика, — усмехнулся Берн, — и уж если в вашу голову втемяшилась какая-то идея, то вас ничего не остановит. Хотя, — со значением посмотрел он на неё, — вам не мешало бы быть менее импульсивной. Собеседница хотела было возразить, но ее перебила Онорина: — А может мы все-таки плывем в Америку? — и в ее глазах загорелась надежда. — С чего ты взяла? — вмиг став серьёзной, спросила Анжелика. — У меня там будет свой медведь! — восторженно прокричала девочка, не слыша вопроса матери. — А ещё я найду в Америке отца! — и, вскочив, она побежала хвастаться Лорье, что очень скоро ей подарят мохнатого друга. Анжелика украдкой посмотрела на ларощельца, который вновь стал угрюмым. Она догадывалась, какие мысли стали причиной его задумчивости, прочертив вертикальную складку к переносице. Уже не раз за эти дни ее попутчики задавались вопросом относительно курса корабля и были почти уверены, что это судно, не менее загадочное, чем его хозяин, плывёт совсем не к тем берегам… Тяжёлая дверь в твиндек отворилась, и в неё вошёл мавр, охраняющий каюту Рескатора. На нем по-прежнему был белый шерстяной марокканский бурнус, а в руках он держал мушкет с прикладом, отделанным чеканным серебром. Из-за его спины выглядывал высокий, худой человек, облаченный в белое долгополое одеяние и длинный вышитый плащ. Анжелика сразу же узнала арабского врача Абд-эль-Мешрата. В темноте каюты его костистое лицо, обтянутое морщинистой темной кожей, казалось словно вырезанным из дерева, а на крупном носу поблескивали огромные очки в черепаховой оправе, которые придавали ему забавное сходство с совой. Араб отвесил женщине несколько поклонов и сказал по-французски: — Меня просили справиться о вашем здоровье, сударыня. — Вас прислал ваш хозяин? — поднявшись навстречу врачу, спросил Берн, но тот, казалось, не обратил никакого внимания на воинственный настрой гугенота. — Меня прислал мой друг, — спокойно поправил его араб, располагаясь у ног Анжелики. Он опустился подле неё на колени, и его легкие пальцы, похожие на тонкие самшитовые палочки, едва касаясь, ощупали ее лодыжку. — Сударыня, у вас растяжение, — обратился он к Анжелике. — Слава Аллаху, связки лишь немного надорваны, поэтому лучшим лечением в вашем случае будет покой и время. — Мы сами с этим разберёмся! — не унимался торговец. — Без мази и повязок восстановление будет идти медленнее, — все так же ровно продолжал врач, не удостаивая гугенота даже взглядом. Тот стиснул зубы и в отчаянии стукнул кулаком по переборке. — Мэтр Берн, — позвала Анжелика, мягко коснувшись его руки. — Вы же не хотите, чтобы я провалялась на этой соломе весь остаток пути? — Будь моя воля, вы бы не выходили отсюда до самого берега, — удручённо проговорил Берн, опустив глаза. — Вам нужно отдохнуть, ступайте. С эффенди я в надёжных руках, — и она подарила ему одну из самых очаровательных своих улыбок. Ларошелец покорно покачал головой и, тяжело вздохнув, отступил в темноту трюма. Отныне он чувствовал себя, как в ловушке, став добычей этого гнусного колдуна и пирата. Сам воздух «Голдсборо» разлагающе действовал на рассудок, и ни один из пассажиров уже не смог бы узнать в зеркале собственную душу. Торговца разрывало на части гнетущее чувство беспомощности, ведь они все были во власти этого жуткого человека, зависели от его прихотей и желаний, смиренно ожидая очередных подачек в виде еды, прогулок или лекарств, а впереди их ждала неизвестность, усугубляемая чувством безысходности из-за того, что кругом были только море, льды и ни единого корабля… — Благодарю вас, сударыня, — сказал старый врач и тихо, будто про себя, добавил на арабском, бросив вслед гугеноту быстрый взгляд: — Человек без воспитания — тело без души. — Лучше открытый упрек, чем тайная злоба, — парировала Анжелика, вспомнив арабскую поговорку. Она поняла слова эффенди в адрес ее друга, и ей отчего-то захотелось во чтобы то ни стало защитить его в глазах старца. Врач с интересом посмотрел на молодую женщину. — Кто сердится из-за пустяка, удовлетворяется пустяком, — продолжал он по-арабски, а в его взгляде блеснул неподдельный интерес. Анжелика поняла правила игры и с усердием принялась вспоминать долгие разговоры с Османом Ферраджи, который не только учил ее новому языку, но и основам восточного восприятия жизни. Великий евнух часто прибегал к этому способу, чтобы обогатить ее знания не только арабскими словами, но и пословицами, которые, как известно, подобно камням фундамента, составляют основу языка и культуры. — Лев остается львом даже в клетке, — нашлась она. — Пёс остается псом, если даже он вырос среди львов, а собачий лай не досаждает облакам, — последовал незамедлительный ответ. — Люди не любят того, чего не знают. — Лучший повелитель тот, кто умеет повелевать собой, — непринуждённо сыпал изречениями лекарь, точно угадывая то, что творилось сейчас на корабле и в сердце каждого пассажира. Анжелика вздохнула, признавая своё поражение, и опустила веки. — Но ведь иногда так тяжело оставаться самим собой, когда ты загнан в угол… — и чуть помедлив, добавила. — Если хозяин дома любит играть на тамбурине, то домочадцам приходится плясать. — Браво, сударыня, — улыбнулся врач, вновь перейдя на французский. — Ваше знание арабского языка и восточной мудрости не может не вызывать уважения, — и он чуть склонил голову в знак одобрения. Анжелика покраснела от столь неожиданной и лестной похвалы. Этот спокойный старец вызывал в ней почтение и глубокую симпатию, напоминая Великого евнуха, отчего его слова ей были вдвойне приятны. Она не без удивления и удовольствия отметила, как только что треснула непреодолимая преграда между ними, возникшая из-за их принадлежности к различным цивилизациям. Все это время огромный чёрный мавр терпеливо ожидал своего спутника и весело смеялся под любопытными взглядами окруживших его детей, скаля крепкие белые зубы. Он то и дело посматривал в сторону протестанских женщин, будто искал там кого-то, но никак не мог найти. Если бы эмигранты не были заняты будничной суетой, то заметили бы, как внезапно замер взгляд этого темнокожего великана, устремленный в дальний угол палубы, и взолнованно задрожали толстые лиловые губы… Искусные руки старого врача умело колдовали над ногой Анжелики, и вскоре она словила себя на мысли, что боль отступила. Арабский лекарь нанёс на ее лодыжку какую-то мазь и туго перебинтовал ногу. Затем, раскрыв свой небольшой переносной сундучок с лекарствами, он достал оттуда флакон с зеленой тягучей жидкостью и протянул его Анжелике: — А теперь выпейте этот бальзам и попробуйте как следует выспаться. Он снимет тяжесть с вашей головы и с вашего сердца. Молодая женщина, сжав пузырёк в руке, благодарно кивнула, а после молча следила за тем, как Абд-эль-Мешрат неспешно собирал свои вещи. — Я вижу в ваших глазах вопрос, сударыня, — отметил араб, не отрывая взгляда от своих склянок и коробочек с травами. — И уже довольно давно. Анжелика потупилась. Она никак не могла привыкнуть к почти мистической проницательности мусульман, и теперь была одновременно удивлена и смущена его верной догадкой. — Эффенди… — запнулась молодая женщина. — Почему ОН прислал вас? — Потому что вам нужна была помощь, — на этот раз просто ответил собеседник. — Но после того, что я ему сказала… — она закусила губу. — Нельзя остановить пения безумца, лепета ребенка и слов женщины, — снисходительно улыбнулся старец. — Если бы мой друг носил со злом в сердце все ваши слова и поступки, то вас и ваших друзей сейчас бы здесь не было, — и он со значением посмотрел на Анжелику. Его прямой и мягкий взгляд был исполнен глубокой мудрости и не лишенной лукавства доброжелательности. — Что вы имеете в виду? — непонимающе переспросила она. — Лишь то, что случайностей не бывает, а ноги ведут только туда, куда хочет человек, — раскланявшись, ответил врач и, не отрывая от неё внимательного взгляда, добавил, — туда же он направляет и свой корабль… *** После ужина пастор Бокер собрал эмигрантов на вечернее чтение Библии. Он, давно научившийся проникать в тайны человеческих душ, чувствовал, хотя и не говорил этого вслух, что его маленькой пастве угрожает какая-то опасность, идущая изнутри, и она, возможно, страшнее, чем тюрьма и казнь, которые грозили этим людям в Ла-Рошели. Слишком уж резко и неожиданно эти буржуа и ремесленники были оторваны от родного города, где они в большинстве своем жили богато и занимали прочное положение. И жестокий разрыв с привычным укладом обнажил то, что раньше было скрыто в их сердцах. Даже взгляды у ларошельцев стали иными. Гугеноты уселись подле него полукругом, и Анжелика с облегчением вздохнула, оказавшись наконец наедине со своими мыслями. Ей не давали покоя слова арабского лекаря, которые, несомненно, таили в себе какой-то скрытый смысл, и она интуитивно чувствовала, что эффенди сказал это неспроста. Признаться, она была удивлена, увидев личного врача Рескатора, и оттого теперь испытывала вину за то, что сказала ему там, на палубе. Нет, после его гнусной выходки с мэтром Берном он конечно же заслуживал и ее яростных взглядов, и гневных слов, и даже проклятий! Но… не смерти. Как бы не хотелось ей сейчас думать об этом, но именно он пришел к ней на помощь в самый сложный и безысходный момент ее жизни, несмотря на то, что она сожгла его корабль и стала причиной отказа от безграничной власти, несметных богатств, недосягаемого положения в коммерческой иерархии Средиземноморья… Анжелика закрыла глаза и оперлась головой о переборку. Как бы она не была зла на пирата, ей следует отдать ему должное: он снова спас ее вопреки всему… Но почему? Почему он — гордый, непобедимый Рескатор, сдался тогда? Почему дал Меццо-Морте эту нелепую клятву уйти навсегда лишь за то, чтобы узнать сведения о простой рабыне, как бы она ни была красива? Совершенное безумие… Ей вдруг вспомнились слова Роша, от которого она и узнала эту историю: «Никто не мог этого понять… Надо полагать, что вы внушили ему не просто желание, а… любовь». Щеки Анжелики запылали, и она словно наяву вновь услышала фразу, брошенную им напоследок: «Знаете, что я хочу пожелать вам? Чтобы Рескатор стал на якорь в Ла-Рошели и снова захватил вас». И тут же ей пришла в голову другая мысль, до того неожиданная, что она даже вздрогнула: «А что он, собственно, делал в окрестностях Ла-Рошели? Может быть, он знал, что я там? Только ли случай привел его в ту укромную бухту?». Ее сердце учащенно забилось, и Анжелика на миг забыла, как дышать. Так вот, что имел ввиду эффенди, вот что значили его последние слова — Рескатор приплыл туда за ней! Молодая женщина тряхнула головой: эта мысль несколько пугала ее и вместе с тем безудержно притягивала. «Меня увлекает волшебство этой истории», — стыдливо призналась она себе. Как забыть теплоту черной бархатной мантии, укрывавшей его, а также его глухой, чуть разбитый голос?.. Она напрягла память, чтобы вновь пережить тот мимолетный миг, когда увидела его на берегу Ла-Рошели. На фоне моря возникла мужская фигура, которую невозможно было разглядеть издали, видно было только, что это высокий человек в темной одежде и огромном черном плаще, раздуваемом ветром. Прямо Мефистофель! Она даже решила тогда, что сходит с ума, такой нереальной и невозможной казалась ей та встреча. Анжелика оказалась в каком-то безвоздушном пространстве, где ничего и никого не было, только она одна да мелькавший край черного плаща. Ее душа словно выскользнула из тела и унеслась туда, где мечты обретают ощутимые формы, а реальность исчезает. Каким-то образом она оказалась внутри этого облака фантасмагорий и видела его. Ей показалось, что она теряет рассудок, но он был там — такой близкий и настоящий… Анжелика провела рукой по горящему лбу и обнаружила, что все еще сжимает в ладони пузырек с лекарством, оставленный ей арабским врачом. Она ловко вытащила пробку и быстро выпила содержимое, слегка горьковатое на вкус. Настой горячей волной прокатился по ее горлу и растекся по телу блаженным теплом, донеся его до самых кончиков пальцев. Ее веки тяжелели, а тело словно окутало нежным ласковым облаком. Ее сердце все еще не отпускала тревога. Потребуется немало дней, прежде чем она сможет до конца осмыслить то, что с ней происходило на этом корабле. Каждый день она делала все новые открытия, которые так волновали и тотчас же страшили ее. Однако, когда она начала понемногу опускаться в туманные глубины сна, от всего этого дня в душе осталось только одно смутное чувство — надежда. Неужели это и правда все из-за этого восточного бальзама? Ведь, Абд-эль-Мешрат сказал ей, что он принесёт покой ее мятущейся душе. Глаза у нее начали слипаться, и уже сквозь лёгкую дымку сна до неё долетали слова из Священного писания: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать… Время любить и время ненавидеть…» Перед тем, как погрузиться в глубокий сон, она, укрываясь тёплым одеялом, подаренным ей Рескатором, успела подумать: «Когда же вернется оно — время любить?..»