Стервятнику — стервячья смерть

Никогда Петир не нравился старому Талли, тот любил над ним потешаться: «Ну гляди-гляди, Мизинец, ты птичка хилая, но тщишься быть высокого полёта. Отец тебе судья, только помни: чем выше ты взлетишь, тем больнее тебе затем будет падать». Нельзя сказать, что он об этом не задумывался, нет, однако падение — это ведь всегда страшно. Особенно когда летать ты вовсе не умеешь. Всё это время ему просто удавалось заставлять людей верить в обратное, но, как и любой великий храм, храм его обмана однажды должен был обратиться сизым прахом, хрустящим под ногами. «Чем выше взлетишь, тем больнее затем падать» — чёртов Хостер прав был — раз уж так, позвольте ему хоть упасть достойно. — Может ли приговорённый держать слово? — голос Петира в стылом винтерфелльском зале отдавался слабым эхом, в каминах вяло трещали истлевшие поленья. Арья Старк с рукой на кинжале подалась вперёд, однако леди Винтерфелла остановила её жестом. Санса… Его ночной призрак из далёкого отрочества, когда те же медные локоны да синеватые речные глаза лишали сна тщедушного мальчишку, сына нищего лорда; его темноволосая Алейна с горьковатыми, обманно-податливыми губами; его владычица Севера, настоящая Старк, настоящая волчица. Зря никто не воспринимал её всерьёз — Королевская Гавань убила в ней мягкосердечие, но могильный холод северных земель огранил её безжалостность, довёл до убийственного блеска, коим, как бы кто ни думал, навряд ли обладали те южные королевы, что нынче делили королевства. Только тот, кто стерпел столь многое и выжил, мог обладать сим стержнем. Только она имела право занести над ним наточенный клинок. — Я слушаю, — произнесла она хлёстким тоном. Петир ей улыбнулся. — Я знаю, что на Севере существует старый обычай: тот, кто вынес приговор, должен исполнить казнь. Лорды Винтерфелла издревле так поступали, — пальцы его слабо подрагивали, однако никому не дано было этого увидеть. Он смотрел только на Сансу, только её взгляд был ему важен. — Вы окажете мне эту честь? — шепнул Петир совсем тихо, но она его услышала. И рот её, мягкий и красивый, в ответ предательски раскрылся. Лишь на мгновение, короткое, молниеносное, но упоительное — она исполнит его просьбу, он знал это, он чувствовал, однако сладостный миг её испуга и колебания дарил ему живительную благодать последнего вздоха умирающего. Санса, его чудесная, нежная, безжалостная Санса. Она всегда была для него нерешаемой загадкой: любил ли он её или отпечаток Кэт, что несла она во всём своём существе? Любил ли он Кэт? — Меч или кинжал? — сколько сил, должно быть, она вложила, чтобы голос её звучал колко, как снег. У Петира, по правде говоря, в мыслях пронеслось гораздо больше вариантов: петля, сожжение, дыба… Столько лет в Гавани он прожил, он отлично знал, сколь изощрёнными могут быть казни. — Кинжал, — ответил он. Кинжал короткий; чтобы убить им, нужно подойти вплотную. Санса молча кивнула. Серебристая сталь в её молочно-белых руках смотрелась чужеродно, но заключалась в этом какая-то своя особенная, пленительная красота момента первого совершаемого убийства. Она сглотнула, встав напротив, пальцы её крепко сжались на рукоятке. О, он любил. Однажды Петир уже принял смертельное ранение из-за своей любви, но пережил. Теперь ему предстояло от неё умереть. — Вы преподали мне так много уроков, сир Бейлиш, — сказала ему Санса за мгновение до того, как кожу рассёк острый росчерк лезвия. — Я никогда их не забуду. И кровь, тёмная, липкая, хлынула из его горла, окрапляя её лицо, лишая его улыбки, но в момент, когда взгляд его затуманился, а Санса всё ещё стояла перед ним, Петир вдруг увидел нечто нереальное — он увидел своего ночного призрака. Свалявшиеся осенние волосы, изодранная гниющая кожа, тот же окровавленный росчерк кинжала, что сейчас кровил у него — в этом призраке не было ничего от Кэт, и всё же это было её лицо, её взор, злой, строптивый. Только у неё получалось так на него глядеть. — Выбери себе смерть, — проскрежетала она голосом, что не мог принадлежать человеку. — Повешение, яд, нож, полёт? Ему хотелось расхохотаться. Вероятно, это было предрешено: его Смерть должна была носить черты Талли. Нет, старый Хостер был однозначно прав: чем выше взлетишь, тем больнее затем падать. Он взлетел непозволительно высоко, он играл в игру, где лорды и короли помирали, точно мухи, и никто не был ему законом, ибо он сам был закон. Однако лететь вечно невозможно, однажды придётся упасть, а тот, кто летать в действительности не умеет, расшибётся насмерть. В глубине души он знал это с самого начала, и раз уж судьба подвела его к последней границе… умереть от рук своей первой любви не так уж плохо, верно? Смерть предлагала ему яд, повешение, нож или полёт, но Петир никогда не играл по правилам. — Твой поцелуй, пожалуйста. В последний миг своей жизни он не знал, целовал он окровавленными губами Кэт или Сансу. Но не всё ли равно?