А и Б

По закону жанра — сопливой мелодрамы, она должна была сначала увидеть его, но в жизни случается разное. Поэтому сначала она услышала её смех. Словно несколько десятков маленьких звонких колокольчиков разорвали сонное пространство небольшой улочки, вспоров вялое тело августовского вечера. Невозможно было не обернуться. Она и обернулась. Вздрогнула. Чуть наклонилась вперед, словно на её плечи опустился многотонный груз. В груди заныло, щеки полыхнули красным. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вздохнуть и присмотреться. Невысокая загоревшая брюнетка в голубом платье чуть выше её округлых притягательных колен держала его под локоть, смотрела снизу вверх, стреляя кокетливо взглядом из-под пушистых черных ресниц. Её волосы, блестевшие на вечернем солнце, дразнили редких прохожих своей переливающейся красотой. Они смотрелись очень гармонично и выглядели приторно счастливыми. Настолько приторно, что казалось ещё чуть и на зубах заскрипят крупинки сахара. Немногочисленные прохожие оборачивались на них, любовались. «Он изменился», — подумала она. И дело было не во внешности, а в том, каким снисходительным взглядом пожившего на этом свете человека он одаривал свою спутницу. Он купался в собственной значимости, ловя обожание в глазах идущей рядом прелестницы. С ней он был другим. Еще год назад он был другим. Робким, неуверенным. Правда, уже тогда она подозревала, что дело не в нем, а в ней. Ему с ней было сложно. Он привык жить по плану, опираясь на стереотипы и рамки, установленные обществом. Он никогда не опаздывал и читал рецензию к фильму перед просмотром. Она была другая. Редко доводила до конца что-то, будь то отношения или обычная домашняя уборка, тотчас забывала все обещания. В её жизни царил хаос из эмоций, людей. Она могла пойти утром на работу, а вернуться только через три дня и вереницу посиделок на малознакомых кухнях совсем незнакомых людей. Он плохо сближался с людьми. В его жизни было несколько человек, с которыми он общался ещё со школы или даже с детского сада. В круг его знакомых попасть просто так «с улицы» было невозможно. Она была исключением. Может поэтому он за неё зацепился? Они познакомились на вечеринке общих друзей, случайно оказавшись одни в стороне от основной компании в небольшом углу оживленного кафе. Кажется ей было скучно, а ещё лениво что-то менять. Он же пребывал в ступоре от того, что почти никого не знал, и план о чем говорить ему тоже не предоставили при входе. Она стала с ним разговаривать из жалости, видя неподдельный ужас в его карих глазах и панику. Решила благосклонно спасти его, пожертвовать вечером ради него. Она вполне могла себе позволить подобную жертвенность. Их отношения длились где-то полгода. Ну, как длились. Эту ломаную кривую редких встреч сложно было назвать отношениями. Она никогда не принимала его всерьез. Ни его, ни его комплименты, ни его внимание. Его детский восторг от того, что она читала не рейтинговые книги и могла назвать актеров, чьи фамилии он слышал впервые, вызывал в ней недоумение и ощущение фальши. Он же жадно ловил её слова, её губы, когда дверь подъезда гулко стучала о стену, закрываясь. Для него это всё было внове — когда ощущения и эмоции на первом плане, а не в ежедневнике на узких строчках. Она знала, что они не могут быть вместе, была уверенна, что им не суждено. И равнодушно сбрасывала его звонок, когда рассчитывала провести вечер интереснее без него. Когда же всё изменилось? Когда скучно стало ему, а не ей? Когда они поменялись местами, и количество исходящих в журнале звонков её телефона стало превышать количество поступивших? Сейчас она могла признать, что её ошибкой было не обращать на него должного внимания. Она много имела, не придавая этому никакого значения, считая, что где-то впереди её ждет что-то более захватывающее и интересное. Может и ждет, конечно, но вот уже полгода она всех новых мужчин, появлявшихся в её жизни, невольно сравнивала с ним. Такой участи подвергались даже таксисты и дворник, с которым она непринужденно обсуждала развитие сельского хозяйства в пять утра во дворе на серой старой скамейке месяц назад. Он потерял к ней интерес как-то в одночасье, словно кто-то вырубил тумблер — раз и всё. Когда он не звонил неделю, она даже поняла это не сразу. То есть ощущала, что что-то было не так, словно легкий зуд забытого обещания под кожей, заставлял оглядываться на сумеречных улицах. И ничего более. Потом пришло облегчение. Что не надо изображать интерес, скучать, слушая его рассказы о работе и редких друзьях, попутно ковыряясь в недоеденном салате. Через две недели на неё навалилась паника. Она могла думать лишь о нем. Где он, с кем. Это было необычно, непривычно как-то. Это пугало. Тогда она позвонила сама. Его спокойное «я сейчас на работе, у тебя что-то срочное?» обожгло равнодушием и заставило глаза наполниться непрошенными слезами обиды. Тогда она поняла, что это конец. В нем что-то изменилось. По тону было ясно, что он в ней больше не нуждается. Его очарование ею было заброшено на балкон вместе со старыми покрышками его синей машины. Где-то неделю она пыталась убедить себя, что ничего страшного не произошло. Она же всегда знала, что ничего у них не выйдет. Она и спала-то с ним только для того, чтобы поставить эфемерную галочку в списке пройденных этапов, пусть и ненужного, но романа. Но помогало это мало. Она всё также не могла спать, и было также больно смотреть на пустой экран телефона вновь и вновь. В голове всплывали картинки, как он считает губами родинки на её теле, щекоча кожу дыханием, как переплетает свои пальцы с её, как трогательно целует шрамы на запястьях, отодвигая осторожно в сторону ворох тонких кожаных браслетов. Вдруг оказалось, что он ей нужен. И плевать на то, что с ним скучно, и она забывает, как смеяться. Отходила она тяжело, растеряв за короткий период апатии, навалившейся тяжестью и желанием одиночества, всех многочисленных знакомых. Она даже подыскивала себе кошку или попугайчика, пытаясь поставить крест на себе и своей личной жизни, но ограничилась одной попыткой суицида и огромным количеством алкоголя. Постепенно это прошло. Жажда одиночества отступила, а вот обида — нет. Даже осознавая, что спровоцировала его на разрыв, она не хотела признавать свою вину, тихо и исступленно шепча в темноту окна во время очередной бессонницы «он должен был бороться». Прозрачный контейнер, наполненный свежей клубникой, тихо крякнул, не выдержав давления её тонких пальцев. Этот звук словно разбудил её, сбросив наваждение, она с трудом оторвала взгляд от его чуть вьющихся волос и родинки на ключице, мелькнувшей из расстегнутого ворота голубой рубашки. Клубника в контейнере показалась ей отвратительно красной и горькой. Она выбросила контейнер в ближайшую урну, проводила обреченно их взглядом и медленно двинулась в сторону небольшого магазина на другой стороне улице. Сегодня опять будет вечер тлена и самобичевания. Она опять будет пить теплое вино прямо из бутылки на пустынной набережной, смешивая его со слезами и раздражаясь на ветер, кидающий пряди светлых волос прямо в её серые глаза. А ещё она никогда больше не будет есть клубнику и всегда будет помнить её горький вкус. Тихий металлический звон пробился сквозь ветер и болтовню его спутницы. Он с трудом заставил себя не оборачиваться и не искать глазами источник звука. Так звенели металлические фигурки на кожаных браслетах, покрывающих её запястья словно броня. Он не видел её полгода. Хотя себе можно было и не врать — видел. Приезжал к её дому и караулил часами, чтобы только поймать её силуэт в свете уличных фонарей. Он пытался себе напомнить, что у них так ничего и не получилось, не стоит влезать в это снова. В его жизни не было место таким, как она. Его друзья, несмотря на то, что были ею очарованы, всегда с недоумением задавали один и тот же вопрос «зачем она тебе?». Слишком разные. Хотя в ней всего было слишком. Возможно именно это ему и нравилось. Как человек, привыкший к упорядоченности не только в работе, но и в жизни, для него было дикостью слушать её рассказы о ночных походах на заброшенный маяк или полуразвалившуюся психиатрическую больницу. Он планировал отпуск чуть ли не по часам, составлял списки фильмов и книг, с которыми должен ознакомится. Даже встречи с друзьями были запланированы и внесены строчкой в его черный толстый ежедневник. А потом в его жизни появилась она, и всё пошло под откос. Тяжело вести совещание и быть собранным, когда в три часа ночи забирал её с вокзала и до шести слушал её возгласы о концерте группы, на который она поехала с одной сумкой и пакетиком растворимого кофе в ней. Сначала он злился на её несобранность и ветреность. Затем было смирение. Он осознал, что тяжело изменить человека, если тот не хочет соответствовать твоим стереотипам. Он решил, что справится и с её забывчивостью и с её неорганизованностью. Но потом пришла усталость. Он не понимал её и его бесконечные попытки стать ближе, лишь еще больше разбрасывали их в стороны. И он сдался. Принял факт, что они разные и вместе быть не могут. Испытывая почти физическую боль, удалил её номер из телефона. Он похудел и стал угрюмым. Ночами плохо спал и вздрагивал, когда рядом слышал тихий металлический звон. Искал светлую макушку днем на улицах в толпе и ночами отирался у её дома. Ещё был психоаналитик - серьезная тучная дама в очках и с переизбытком зеленого в одежде. Даже здесь он не изменил себе и всё сделал по правилам. Сейчас стало чуть легче. Он почти поверил, что никогда больше её не увидит. Он попытался жить дальше и даже набросал примерный план своей будущей семейной жизни, от которого сводило судорогой челюсть, как от лимона и тянуло тупой болью где-то в районе желудка. Тихий треск гнущегося пластика заставил его обернуться. Тонкая фигура в длинной ласкающей ноги цветастой юбке, тихо звеня металлическими фигурками на браслетах, удалялась по улице. Он с силой сжал тонкую смуглую ладонь в руке, заставив свою спутницу тихо всхлипнуть от боли. «Показалось, » — прошептал он чуть слышно и отвернулся.