Фейртх слитха

Я распахнула глаза и села, тяжело дыша, в панике оглядывая комнату, тонувшую в темноте. Но в ней ничего не изменилось: всё те же шкафы, диваны и кресла, стоящие на своих местах, похрапывающий на лежанке в углу пёс Флинн. Лишь занавеска раздувалась из-за поднявшегося на улице ветра, что пробирался в мою комнату через открытую форточку. Повинуясь непонятному внутреннему зову, я села за стол и, пошарив в пачке бумаги для черновиков, вытащила чистый полупрозрачный лист и затаила дыхание. Рука потянулась к шариковой ручке. Но что я хотела нарисовать? Тот сон, что преследовал меня раз за разом. Благодаря уверенным и умелым движениям руки, которую в свою очередь вела зрительная память и фантазия, на бумаге появлялись всё новые и новые штрихи, всеми силами стремившиеся передать красоту и великолепие той картины, что в красках вспыхивала в моём сознании. В пересечении простых линий синего цвета начали проглядываться контуры широкого коридора, уходящего в даль. Вдоль стен я нарисовала несколько пар массивных мраморных колонн, в «оригинале» усыпанных рубинами и аметистами. Но ни одному, даже самому искусному художнику, каких видел свет, не под силу было передать их истинное великолепие. По основанию колонн я пускала завитками лёгкие штрихи, что обозначали золотистый узор, похожий на расплавленную золотую нить, будто влитую в мельчайшие трещинки, покрывавшие белый мрамор. В пролётах между великолепными каменными великанами, поддерживающими потолок, висели многочисленные светильники, разгонявшие тьму в коридоре, куда, как я свято была уверена, сама не зная почему, не проникал ни единый луч солнца. Капители колонн представляли собой огромные каменные головы воронов с полураскрытыми клювами. Глаза воронов казались живыми: они смотрели прямиком в душу всякого, кто осмелился бы полюбоваться рисунком. В конце коридора я отметила резкими линиями высокие чёрные двустворчатые двери, отделанные изображениями серебряной короны с семью зубцами, торчащими в разные стороны, что сияли во сне, но не могли сиять на бумаге. Каждую ночь эти двери без предупреждения распахивались на невидимых петлях, а из просвета между створками лился чистейший белый свет, что слепил и заставлял просыпаться. На рисунке двери получились чуть приоткрытыми, но как изобразить те потоки света я не знала, так что просто оставила пустое место, где при желании можно было бы потом что-то дорисовать. Тёмное дерево стола слегка просвечивало сквозь лист, портя впечатление, но мне набросок нравился и так. Я сидела, вглядываясь в каждую чёрточку на завораживающем рисунке, выполненном простой шариковой ручкой глубокой ночью, и сравнивала его с тем цветным полотном, что стояло у меня перед глазами до тех пор, пока оно не выцвело и не рассеялось, оставив лишь своё жалкое подобие. Тряхнув головой, будто отгоняя назойливую муху, а на самом деле — пытаясь избавиться от упорно укоренявшихся в душе фантазий о путешествии в этот мир, чтобы увидеть воочию этот коридор и нарисовать его, я встала и прошла до кухни, чтобы выпить стакан воды. Ночью всякий предмет, что попадался на глаза, представал в абсолютно ином свете для мечтающей и фантазирующей души. Поверхность прозрачной жидкости напоминала глубокое озеро, на котором воображение нарисовало огромный водоворот, затягивающий на дно хрупкую посудинку с деревенскими жителями на борту, что отчаянно боролись со стихией. Освещаемые почти полной луной и светом далёких звёзд в тихую и ясную ночь деревья в небольшом парке, куда выходили окна квартиры, предстали перед глазами в виде чащи таинственного леса, где обязательно должны жить какие-то волшебные существа, к примеру, эльфы, ведь такая атмосфера им идеально подходила. Дым, непрерывно валящий из труб теплоэлектростанции, представлялся выдыхаемым огромным спящим драконом, которого просто не видно из-за других домов. Небо было поразительно глубокого тёмно-синего цвета, почти такого же, как и линии, которыми я рисовала буквально десять минут назад; звёзды, подчиняясь фантазии, соединялись невидимыми линиями в изумительные фигуры, каких ещё не видели глаза ни одного человека. Этот момент казался настолько невероятным, настолько чарующим, будто был пропитан настоящей магией, что… Я проснулась. Опять.

***

Будильник, заведённый на половину восьмого утра, голосил уже минут сорок. Я же продолжала видеть сто десятый сладкий сон, несмотря на все его старания. Но то, что я не смогу спать в тишине после такой какофонии, предусмотрено не было. Резко замолчав, мелодия заставила-таки меня покинуть царство Морфея, но лишь для того, чтобы проверить, не сломался ли мобильный. «Ну неужели нельзя дать мне ещё хоть пять минуточек?» — я подтянулась на руках к прикроватной тумбочке, щурясь от ярких солнечных лучей, проникавших сквозь незанавешенное окошко, чтобы отключить телефон, одновременно с этим бросив раздражённый взгляд на раздувающуюся занавеску, что впускала так много света в комнату, и вспомнила. Сон как рукой сняло. Вскочив на ноги, я с колотящимся сердцем пробралась к столу между раскиданных по полу сборников пушкинских стихов, самоучителей по рисованию и конспектов по экономике. Да, всё верно, но… Как? Каким образом? Ведь это был сон! Прямо поверх новых карандашных набросков лежал он, хотя учитывая то, что все свежие рисунки лежат поверх старых, это было минимум странно. Тот рисунок, что я видела во сне. Хотя, во сне ли? Я отчётливо помнила, как проводила каждую чёрточку, каждый штрих. Шариковая ручка, вся изгрызенная на скучных лекциях по истории, лежала здесь же. Чтобы найти ещё хоть пару подтверждений тому, что всё произошедшее ночью — не сон, я, потрепав по пути растрёпанного, но бодрого Флинна, выглянувшего из гостиной, прошла на кухню, но все стаканы стояли на своих местах, не храня на себе ничьих отпечатков пальцев и капель воды, как и вчера вечером. Решив поразмыслить на эту мистическую тему позже (приблизительно до пары по физической химии, в которой начинать разбираться было уже элементарно поздно), я начала длительный и доведённый почти до автоматизма процесс сборов на пары с того, что заварила себе крепкий кофе, который помог хоть как-то устаканить мысли в голове. — Ну и подумаешь. Может, я лунатик и хожу во сне, — сказала я псу, пришедшему на кухню в ожидании завтрака. Он с тоской смотрел на магнитик в виде нарезанной колбасы на холодильнике. А ведь вроде бы собака, не кот, а колбасу любит сильнее жизни. Чучелко. — Ага, даже не просто хожу, может, ещё танцую, пою или ещё чего похлеще, — саркастично прокомментировала я своё собственное предположение. Наскоро запихнувшись в светло-голубые рваные на коленках джинсы, белый джемпер и такие же белые кроссовки, безжалостно убрав тёмные волосы в хвост за неимением времени на укладку, я покормила животных и побросала в рюкзак всё, что теоретически могло пригодиться в университете. Решив, что шаурма, купленная в ларьке у главного корпуса и съеденная, прикрываясь тетрадкой на экономике, будет явно не хуже, чем яичница или тосты, что могу приготовить сейчас в спешке, я, бросив питомцам «Ведите себя хорошо!», выбежала из квартиры. Я злостно опаздывала на первую пару, коей была философия, а её пропускать было нельзя. Отработки были ещё хуже, чем занятия, поэтому на лекциях мы сидели полной группой, что было ужасной редкостью. От дома до «Герцена»*, как ласково называли студенты родной вуз, было около получаса ходу, что было явно не в мою пользу, а Раиса Германовна опоздавших не прощает, свято считая опоздание проявлением неуважения и пренебрежения к ней и к её предмету. В утренний час-пик в метро было не протолкнуться, как, собственно, и стоять в пробке в подаренном родителями на поступление старенькой Ладе было очень некогда. Выкатив на лестничную площадку велосипед (ну, хоть что-то и хоть как-то. Не пешком же?) и закрыв квартиру, я выбежала из подъезда, таща за собой нехитрое средство передвижения. Весенние тротуары уже оттаяли, а проезжая часть, где плотным потоком стояли машины, была уже около недели суха, аки пустыня Сахара. Я влетела в аудиторию одновременно с истеричными воплями звонка, обогнав в коридоре Раису Германовну. Драгоценные секунды, которые могли бы сохранить мою спину в целости и вне зоны досягаемости испепеляющего взгляда, я уже потратила на то, чтобы привязать велосипед, хотя получилось в итоге на вид не слишком надёжно. Не удивлюсь, если какие-то местные таджики уведут, пока я здесь страдаю философией и юриспруденцией. — Круто ты Германию обогнала, — шепнула мне соседка по парте, когда преподавательница вошла в кабинет спустя секунд пятнадцать после меня, пригвоздив каждого взглядом к полу. День тянулся невыносимо долго, порой заставляя даже стонать от скуки, но его окончание стало для всей группы приятным сюрпризом: преподаватель истории искусств был готов свозить нас через неделю в стокгольмский музей Средневековья, что было неслыханной щедростью с его стороны. Не знаю, да и знать не хочу, что в его лесу умерло и воскресло, но теперь все, и я не исключение, считали часы до отъезда, утекающие, словно песок сквозь пальцы. Накануне вылета, когда пришло время собирать рюкзак в дорогу, я, перебирая свалку на столе, наткнулась на тот рисунок, что неведомым образом материализовался из сна. Взяв тонкий и слегка помятый листок в руки, я остановилась, снова внимательно разглядывая картинку. На мгновение мне показалось, что линии чуть дрогнули, но я моментально отвергла это видение, списав его на мандраж перед поездкой и зрительные галлюцинации.

***

После полуторачасового перелёта меня слегла мутило. Не от боязни высоты, замкнутых пространств или самолётов как таковых, а от радостного возбуждения и предвкушения идеального времяпрепровождения. Уже в аэропорту историк обрадовал нас возможностью погулять по городу после экскурсии, а мне давно хотелось посмотреть Стокгольм и сделать пару зарисовок городских улиц, сидя в каком-нибудь атмосферном месте со стаканчиком горячего шоколада в руках. Мечтая в подобном ключе, я с детским восторгом оглядывала всё вокруг, будь то магазинчик Duty Free со всякой вкуснятиной, которую в России можно встретить только на картинках в соцсетях, или огромные окна от пола до потолка, за которыми взлетали и приземлялись самолёты с такими же восторженными туристами, как я. Я впитывала в себя всё, что видела, пыталась запомнить как можно больше. Яркие краски и невероятная архитектура этого уютного и старинного, но одновременно передового и прогрессирующего города завораживали, заставляя забыть себя. Улицы, где двадцать первый век граничил с девятнадцатым, казались настолько сюрреалистичными, что дух захватывало: на одной стороне на домах блестели и сверкали светодиодные вывески, на другой — будто средневековые, качались деревянные с нарисованными животными вывески баров и таверн. Сам музей, как и ожидалось, был похож на древнюю крепость с каменной стеной, чугунными воротами и флагами на башнях. Для полноты картины не хватало лишь рва с крокодилами под стенами и подвесного моста на массивных цепях. Всё это было настолько пропитано духом времени, что мне казалось, будто манекены вдоль стен в коридорах, одетые в доспехи различных кланов, обязательно оживут и пойдут, если понадобится, защищать честь и достоинство правящей королевской семьи. В какой-то момент мне показалось, что неясный говор толпы, любовавшейся миниатюрными бастионами и покрытыми соломой домиками, умолкает, а вокруг остаётся одна лишь тишина. Нет, сами люди никуда не исчезли, у них будто выключили звук. Оглянувшись, я приметила карминовую стрелочку, стоящую у входа на лестницу первого этажа, но указывавшую не наверх, а вниз. «Но ведь в плане музея нет цокольного этажа!» — промелькнуло в моей голове. Но любопытство с каждой секундой всё сильнее подталкивало меня к лестнице. Сдавшись на его милость, я оглянулась на свою группу, которая ушла в следующий зал, и побежала вниз, про себя считая ступеньки. Казалось, лестница была бесконечной. — Как же я буду подниматься обратно? — спросила я сама у себя, глядя на уже пройденный путь, а голос, отражаясь от стен, затих где-то там, наверху. Разумеется, спускаться — не подниматься, но такой бесконечный спуск мог привести уже чуть ли не на границу земной коры и мантии планеты, если только… Я глянула через перила, пытаясь понять, где же кончается эта проклятая лестница, но вместо какого-то ожидаемого окончания типа коридора, освещённого факелами (музей Средневековья тут или что?), меня ослепил яркий и чистый белый свет. Но оторвать рук или закрыть глаза я не могла. Неведомая сила, пугающая до чёртиков, держала меня в тисках, а я с ужасом смотрела на приближающееся белое море. Волшебное очарование спускающейся в неведомую глубину лестницы сменилось сковывающим страхом. На такой глубине уже никто не мог помочь мне, даже если бы я позвала на помощь. Здесь просто никого не было. Я было совершенно одна, беспомощная, способная только вглядываться в чистый свет, пытаясь разглядеть хоть что-то, хоть какие-то очертания. Едва белое «море» сомкнулось над моей головой, ко мне вернулась способность управлять своим телом. Но не было уже ни ступенек, ни перил. Я будто стояла на бесконечном белом фоне для фотосессии. Только вот фотограф не пришёл. Внезапно рядом со мной выросла длинная синяя линия. Я даже не успела толком испугаться, как сверху появилась ещё одна, а за ней ещё и ещё… Сперва эти огромные палки лишь пугали, но, как только я отошла от них на приличное расстояние, я поняла. Поняла, что происходит, а следом у меня от удивления открылся рот. «Как же такое может происходить на самом деле?» — поразилась я. Передо мной появлялся тот коридор, что был нарисован неделю назад, только сейчас я была будто в самом листе бумаги и смотрела, как передо мной возникали уверенные линии, такие, какими я помнила их. В перспективе появлялось всё больше и больше деталей: на массивных колоннах, чьё окончание терялось в белизне, была та самая вязь, что я обозначила штрихами, только сейчас она была не синей, а золотистой и переливалась, будто живая. Следом за ней обрели цвет тёмного золота светильники; колонны, увенчавшись вороньими головами, стали цвета слоновой кости, а двери, которыми заканчивался коридор, налились всеми оттенками серого. И эти двери были приоткрыты. Точно так же, как и на моём рисунке. Я стояла, ошарашенно смотря на картинку, что обрела цвета и стала настолько правдоподобной, что дух захватывало. Не решаясь сделать первый шаг, я протянула руку и коснулась одной из колонн. На ощупь она была гладкой, каким обычно и бывает мрамор. Присев, я потрогала плиты на полу, уходящие в пустоту рядом с моими ступнями. Шершавые. По ним прошлось множество ног. Недоверчиво я потрогала носком туфли вполне осязаемый пол, а затем ступила на него. Ничего не произошло. Я не провалилась, не упала, не проснулась. Мысль о сне назойливо вилась в голове, пытаясь вытеснить то ощущение восторга, с которым я прошла вперёд, разглядывая богатое убранство коридора. Рубины вперемешку с аметистами казались мне каплями крови на фиолетовой мантии королевы. Но стоило мне оглянуться, как сердце ушло в пятки. Белое пространство исчезло, а на его месте я увидела точно такие же колонны и шикарные бра на стенах коридора, стрелой уходящего вдаль. И там, вдали, откуда долетали мерные звуки шагов и скрежет когтей, к дверям шла группа людей и… Дракон. Чешуя отливала глубокой синевой благородного сапфира, поразительно контрастируя с украшением колонн. Перепончатые крылья были сложены вдоль туловища, но я была уверена, стоит дракону расправить их, как он будет способен затмить свет солнца. Голова была почти правильной треугольной формы, из-под верхней губы торчали два острых изогнутых белых клыка, а когти на лапах были в цвет колонн. Вдоль хребта от основания черепа до кончика хвоста тянулась цепочка шипов. Там, где соединялись шея и плечи, была ямка и самый широкий промежуток между шипами. Стоило мне сделать всего один шаг назад, как дракон тут же взглянул на меня, но не атаковал, как я ожидала, а просто начал изучать меня, как диковинную букашку. Глаза его были под стать чешуе: голубые, прозрачные и холодные, как лёд. «Не он. Она», — поняла я, вглядываясь в морду драконихи. И в этот момент я почувствовала чьё-то лёгкое прикосновение к этой мысли. «Ты права, девочка. Меня зовут Сапфира. Но тебе не положено здесь быть», — прозвучал у меня в голове грудной голос, заставляя вздрогнуть от неожиданности. «Я бы хотела уйти, но не могу», — осторожно подумала я, стараясь, чтобы это не прозвучало как жалоба. «Ты сможешь уйти, как только пообещаешь закончить картину». «Что? Картину? Какую картину?» — лихорадочно начала соображать я, забыв на мгновение, что мои мысли открыты любому. «Ту, что привёла тебя сюда», — намекнула дракониха, чуть качнув головой. И меня осенило: тот самый набросок, что появился из сна. Тот рисунок синей ручкой, что я видела в слепящей пустоте. Тот, где я сейчас стояла. «Обещаю!» — торжественно ответила я. Процессия уже подошла совсем близко, и мне стало интересно, почему же никто не зовёт охрану, не пытается вывести меня из коридора, где я совершенно не должна была быть. Тем временем двери, как и в моём сне, неожиданно распахнулись на невидимых петлях, а за ними… За ними больше не было того яркого света, что заставлял меня просыпаться. За ними открывалась картина поистине безумной красоты. За дверями находилась долина, по краям которой поднимались стены, постепенно сужаясь до маленького отверстия с зубчатыми краями, как будто бы она находилась внутри вулканического кратера невероятных размеров. Сквозь отверстие проникали солнечные лучи, освещавшие центральную часть кратера, в то время как остальная его часть была похожа на сумрачную пещеру. Дальняя её сторона расплывалась в неясной синеве и пряталась за кучевыми облаками, будто стыдливая девица. Внизу стены поросли самыми обыкновенными мхами и лишайниками. От ворот к центру кратера, где возвышался какой-то снежно-белый сверкающий холм, вела мощёная булыжником дорога. Парень, опоясанный мечом с рубинами на рукояти, сидевший верхом на драконихе, озирался по сторонам, как я когда-то. Неожиданно низкий мужчина, что стоял чуть поодаль, пробасил: — Смотри! Смотри хорошенько, человек! Ни один Всадник не видел этого уже сотни лет! Я обернулась, решив, что он это мне, но тот смотрел лишь на паренька. То, что говорил он дальше, я не услышала. Звук выключили. «Достаточно ли ты увидела, девочка, чтобы воспеть Тронжхайм и мастерство гномов?» — мысленно спросила у меня Сапфира. «Думаю, что да. Как бы ни было прекрасно это место, я не чувствую себя как дома. Оно не родное мне», — честно ответила я ей. «Ты права. Тебе пора домой». Очертания пещеры начали расплываться, а я крепко зажмурила глаза. Открыв их в следующий раз, я увидела лишь белый потолок собственной квартиры, а от великолепного города Тронжхайма остались лишь яркие картинки в сознании. Решив не терять время, я села за стол, с удивлением заметив, что набросок, сделанный ручкой с синими чернилами, обрёл цвет, а линии были карандашными. Будто кто-то перерисовал его, пока я спала. Но пустое место меж приоткрытых дверей осталось. Не мешкая, чтобы не упустить воспоминание о чудесном белом городе, слепящем глаза в лучах солнца, я взяла карандаш и провела первую линию. «Всё это было сном».