Прежде, чем наступит сентябрь

Она не смогла бы вспомнить, когда точно он возник — жаркие летние дни все похожи друг на друга — но почему-то сразу подумала, что запомнит день, когда он уйдет. Она смотрела в холодную стальную синеву глаз, и в груди щемило, словно сходились воедино все не познанные еще потери. — Клаудио, — он протянул руку. — Федерика, — ей показалось забавным, что человек с такими глазами имеет имя, созвучное в иностранном языке с ее любимой погодой* — серой пеленой туч, скрывающих ненавистно голубое небо, — и улыбнулась. Он ответил тем же, но синева на удивление не потеплела. — Я проездом в вашей деревушке, не знаете, где здесь можно остановиться? И она, конечно же, знала. Как и знала, где можно поесть, а где прикупить все необходимое — за двадцать пять лет умение ненавязчиво упомянуть лавку своего отца стало чем-то вроде привычки, и, когда на следующий день он появился в магазинчике, она всерьёз удивилась. Он оказался свободным туристом, случайно заехавшим в их край «не дольше, чем дня на два или три», ее ровесником и полной противоположностью — сдержанным, тихим и… уверенным в себе. То лето выдалось по обыкновению жарким и сухим, и ночной воздух подолгу сохранял запах нагретой дороги, пряного разнотравья и множества других едва ли уловимых ароматов. Каждый вечер, когда солнце, вдоволь исполосовав жгучими лучами лазурное небо, готовилось закатиться за горизонт, он проходил мимо их лавки куда-то на окраину городка, небрежно закинув за плечо свою заметно похудевшую дорожную сумку и надежно сжимая в руке фотоаппарат. — Ты знаешь, в это время самое замечательное освещение, — он показал рукой на небо в предзакатном тлеющем огне, когда однажды догнав его по дороге, она осмелилась навязать свою компанию. — Это твоя работа? — спросила Федерика, и в ответ ей лишь покачали головой. — Это приносит кое-какие деньги. Людям нравится смотреть на фотографии мест, где они никогда не были и мечтать, о том, чего никогда не будет, — он сощурился, смотря прямо на заходящее солнце, — но работой я бы это не назвал. Ему нравилось называть себя свободным человеком, далеким от оков и обязательств. Он говорил, что еще не решил, чему посвятить свою жизнь. — Она у нас, знаешь ли, одна, — слегка улыбаясь произносил он. — Не хочется напортачить, загубить в пыльном офисе или похоронить среди никому ненужных бумажек. Вот доеду до Германии, а там видно будет. Но спустя три дня он так и не уехал. Вечерние прогулки их стали традицией, и вскоре он уже перестал брать с собой фотоаппарат — все говорило о скорой разлуке, но он будто бы и не спешил никуда, будто ему не нужно было гнаться за жизнью, а она покорно ждала его. Они бродили по незамысловатым улочкам городка и по бесконечным лентам тропинок, ведущих через бескрайние поля и подпирающих небо. Они сидели прямо на земле среди взмывающих вверх колосьев полевой травы до тех пор, пока от сумерек не становилось неприятно глазам. Слушали звуки поездов, их отдаленный рокот, свист лёгких и быстрых электричек и тягучие гудки товарных. И Федерика думала, что люди похожи на поезда. Волею судеб оказываются сцеплены друг с другом, но в ту же секунду становятся обреченными расстаться на какой-нибудь узловой станции или пройти параллельным курсом мимо чего-то очень важного. Они так же несутся по заранее прочерченным линиям только вперед, они так же пытаются обогнать время… Все они, кроме него… С ним оказалось удивительно легко говорить обо всем на свете. Она смеялась и говорила, что, должно быть, родилась не в ту эпоху — ее сердце принадлежало временам, когда о любви пели так, что в груди замирало сердце, а вести долгие беседы в живую было так же естественно, как дышать. Клаудио кивал ей в ответ, называя имена любимых исполнителей, которые непременно совпадали с ее, и признавался, что и сам потерялся во времени. В остальном ей казалось, что нет более непохожих друг на друга людей. Она никогда не покидала своего маленького городка, и он с удовольствием рассказывал ей о своих путешествиях, странах, о которых Федерика только слышала когда-то на уроках, забавных обычаях незнакомых народов и блюдах, вкус которых она, казалось, могла ощутить на кончике языка. Но стоило разговору коснуться личных тем, как он моментально закрывался, и едва начинавшая оттаивать синева снова становилась ледяной. Лишь однажды Клаудио позволил разговору ускользнуть чуть дальше. — Все мы по сути остатки былых отношений, — он, как всегда, устремил свой взгляд вдаль и, казалось, говорил даже не ей, а самому себе или бескрайнему пространству вечера. — Отношения оставляют в нас следы, скорее даже шрамы. А иногда меняют совсем. Переписывают набело, будто и не было тебя прошлого, будто бы сгинул. Умер. Замечала? Она промолчала в ответ. Ее любовные истории были нелепыми и мимолетными, детскими и несерьёзными, и она боялась выдать себя, хотя и чувствовала, что он видит ее насквозь. — Ты закрываешься, не веришь, не отвечаешь, не мечтаешь, — он продолжал, не поворачивая к ней головы. — Теперь все искажается в твоих глазах, и ты видишь только плохое. А потом вдруг находит осознание — а к чему все это? К чему вообще отношения, если все они приведут в тупик. Ты заранее знаешь, где споткнешься, где обманут тебя. А потом и ты сам начинаешь обманывать… — Но мы ведь молоды, — она попыталась возразить, но конец фразы «и не должны зацикливаться на плохом» растаял в воздухе невысказанным, и ей самой вдруг стало страшно. Молоды ли они или все закончилось? Выплеснуло их на берег взрослой жизни, а они и не заметили? Сердце болезненно сжалось — неужели утекло безвозвратно время, а она так и не почувствовала самого главного… Того, о чем поют в тех песнях и показывают в черно-белых кино… — Мы зеркала, — он наконец взглянул на нее. — Рано или поздно мы начинаем вести себя так, как кто-то вёл себя с нами. Лето перекатилось в август, и ночи уже становились холодными. Он накидывал ей на плечи свою тяжёлую куртку, и она куталась в неё, вдыхая уже ставший родным аромат. «Не влюбляйся в меня», — зачем-то говорил он ей. Она смотрела в непроницаемый холод глаз и самоуверенно фыркала: «Еще чего». «Не влюбляйся в меня», — говорил он, целуя ее губы, и она молчала в ответ, позволяя синеве забирать ее тепло, не замечая, как дни превращаются в недели. В то утро осень впервые заглянула в их город. Воздух внезапно стал кристально прозрачным, свежим и зыбким, а небо будто ближе склонилось над землей. В тот вечер он впервые не прошёл мимо их магазина. Солнце растворилось за горизонтом, и небо почти слилось с землёй в густых сумерках, но знакомая высокая фигура так и не показалась из-за поворота. Пейзаж слился в одно черное полотно, но Федерика по-прежнему, словно забыв путь домой, будто боясь заблудиться в этом городке одна, оставалась на ступеньках их крыльца. И прежде чем замирающее дыхание лета не унесло последнее, что осталось от него, прежде чем неверная память не исказила самое главное, она вдруг поняла его секрет, она вдруг поняла, что тоже может отпустить время, позволить ему бежать вперед, обгонять и возвращаться, не боясь пропустить что-то важное, ведь отныне самое важное уже не уйдёт из ее сердца.