A magic trick

      Они были единственным, кого не прикрыли после обвала в Вашингтоне. Громкое скандальное дело, поднявшее волну цунами, и только двое − ну чем не Адам и Ева в новом мире − задержались на суше, вцепившись зубами мертвой хваткой в монумент Вашингтона до стертых в кровь десен. Дарлин тогда, перебравшаяся спать на пол, прямо на матрас, закинутый посреди пустой комнаты с ободранными стенами, курила по две пачки в день и глядела на него бешеными, оголтелыми глазами доведенной до истерики выскочки. Его умиляло ее неумение краситься, или так было задумано, однако за неделю без вылазок за пределы арендованной квартиры начнешь замечать и не такое: осыпавшаяся тушь, слипшиеся ресницы, неровный несимметричный контур рта, выведенный дрожащей рукой.       Квартиру она задымила до предела, скитаясь из угла в угол семь дней подряд неприкаянной душой отбросившей копыта бунтарки, колтун сухих волос, похожих на воронье гнездо, болтался унылым хвостом. Дарлин чесала под ребрами из-за колючей флисовой рубашки и то и дело колупала облезший черный лак.       Они задыхались и сходили с ума, сидя в бункере посреди города, пока всех их людей отлавливали по одному, как крыс, бегущих на сыр, и били током в стальных клетках. Они спали валетом на голом матрасе, потому что Дарлин взрывалась от скрипа железного каркаса, потому что она расстроилась, как музыкальный инструмент, безбожно лажала и рвала ухо фальшью. Потому что Гэвин, в отличие от нее, просто согласившейся присоединиться из желания развалить что-нибудь, пока никто и ничего не делает, чувствовал за собой вину и ответственность. Его партнеров, поверивших ему, пророку обещанной анархии, скручивали наравне с террористами, мясниками-ублюдками, расстреливающих толпу, а он еще в игре, доживает на свободе новый день, не высовывая головы из конуры, походившей на однокомнатную вонючую коробку для непритязательных торчков.       Все начиналось правильно, шло своим чередом. Чат в Дипнете, кучка сетевых фриков, сошедшихся на том, что в неразберихе кадровых перестановок в Белом доме даже бедолаги из контртеррористического в ЦРУ лажают крупно, публикуй хоть Сашу Грэй под началом Викиликс, и никто не пикнет лишний раз, лишь бы не залезать руками в чан с дерьмом. К концу месяца задушевного общения и обмена пакетами зашифрованных данных по мелочи в чат с неинтересным и вполне себе безопасным названием «zero_one» постучался пользователь с самым идиотским ником «(b)adidas(s)». Гэвин, принимавший только тех, кто казался ему благонадежным и кто справлялся с его задачками, скинул на гостя написание мудреного руткита без веры в успех. Все хакеры его сетевого сообщества не отличались оригинальностью и не били в лоб претензией, выбирая имена осторожно, без привязок к реальной жизни или каких-либо четких ассоциаций. Однако «(b)adidas(s)» − это смачный плевок в лицо не только Бекхэма, чьи любимые кроссовки Адидас отправила в перезапуск капсульной коллекции, но и подпольного производства паленых вещей бренда в Поднебесной.       '(b)adidas(s)' преподнес два сюрприза: он справился с задачей в рекордные двадцать четыре часа, а через полторы недели выяснилось, что этот пользователь − женщина.

***

      Из-за специфики всей своей официальной и подпольной деятельности Гэвин, игравший хорошего мальчика, ведущего страницу в Фейсбуке и Тиндере, заимел почти параноидальную привычку хотя бы поверхностно проверять на баги тех, кто так или иначе входил в его окружение. Сразу после переезда в пятиэтажку на окраине столицы, куда обычно селились мигранты или загнанные в угол кредиторы, Орсей без спешки и нервов прошелся по этажам, от первого к своему пятому, перебрав всех соседей, у которых есть выход в Интернет. Все тридцать восемь жильцов в девятнадцати квартирах, не считая тридцать девятого (то была престарелая соседка по площадке, доминиканка, работавшая в парикмахерской), толком не удивляли. Работяги, не нашедшие места под солнцем, парочка студентов, снимавших в складчину, старики и три семьи. Запомнил Гэвин, отточивший мастерство выявления потенциально неудобных людей за годы работы в костюме корпоративного клоуна, двоих: одинокий парень из Канзаса, пристрастившийся к покупкам в Даркнете, и девчонка из Нью-Йорка, чей ноутбук отличился наличием интерпретатора для языка программирования с километровыми программами и веселым названием «Brainfuck». Чем дальше в лес, тем дров больше. Пошарив на поверхности и чуть уйдя на глубину, стремясь удовлетворить жажду вдруг проснувшегося любопытства, Гэвин выяснил, что ее старший брат, парень с глазами навыкате и скрытой нервозностью в выражении смуглого лица, мотает срок в шестнадцать месяцев из-за кражи чертового пса. В краже он сознался сам, скосив себе полгода.       Она − девочка с таким приятным слуху именем Дарлин − въехала танком в тишину квартиры Гэвина через полторы недели после первого контакта с сетевым гением, прячущимся под безвкусным ником. Алдерсон выжимала звонок минимум раз пять и без перерывов между раздражающим «дззыынь!», и хотя Орсей, бесшумно подобравшийся к двери, пытался сделать вид, словно в квартире пусто, чтобы не пересекаться с соседями и никому не запомниться, Дарлин разглядела его через глазок. За такое неуважение пришлось прописать хлопком по двери. Голос у нее был низкий, хриплый и наждачный:       − Эй, чувак, я знаю, что ты тут, но мне очень, − Дарлин, дерганая, как заряженная электрическим током, пальцем прикрывает глазок, − надо позвонить. Моя дверь захлопнулась, я под тобой в сорок четвертой квартире. Можешь не впускать меня, если ты вдруг один из задротов-затворников, просто сунь телефон в дверной проем.       Когда он открывает дверь, перед ним оказывается она: запутанные темные волосы, расслабленная улыбка в тридцать два, те же ошалелые глаза на половину лица, резкий взгляд, острые коленки и футболка по середину бедра, непонятно, есть ли что-то под этим недоделанным платьем.       − О, − ее губы с резкой линией лука купидона складываются в удивленном «о», а потом фонтан энергии толчками. − Какая прелесть, что ты решил мне показаться. Ну?       − Привет, − он удерживает ее на пороге, уставившись на мешковатую черную футболку, поперек которой принт огромными белыми буквами, складывающимися в ироничное название фейкового бренда «(b)adidas(s)». − Э, слушай, я могу дать тебе позвонить, но только быстро. У меня смена через час начинается. За опоздания штрафуют.       − И кем, − Алдерсон оказывается в прихожей, прислоняется к стене так, что край футболки задирается, и показывается синюшно-белая кожа бедра, украшенная желтеющими синяками, − ты работаешь?       − Телефон? − сует именно тот, что использует для прикрытия, обычная болванка по моде с двумя симками и кучей ненужных наворотов. − Я и рад поболтать, но в другой раз.       − Разумеется, Гэвин.       Ее улыбка, снисходительная, беззаботная, мол, да, конечно, не проблема, врезается ему в память вместе с осознанием очевидного факта: Дарлин Алдерсон − это не случайность, как и помятая футболка напополам с легендой. Магический трюк бесталанной фокусницы, вытягивающей ленту разноцветных шелковых платков из рукава, а он, застывший в изумлении и панике ровно напополам, счастлив быть одураченным, ибо все вокруг него − тривиальности, прилипшие на клейкую ленту тихой стабильности, как мухи, в этом королевстве лжи и кровавых королей. И именно в тот момент, когда Дарлин Алдерсон и ее голые отбитые колени нарисовались на его пороге неожиданным вызовом и глотком свежего воздуха в спертом пространстве столицы, Гэвин понял: она, ходячая путаница, держащая за щекой яблочный леденец, и станет его козырем в вендетте против президента Гаррета Уокера.

***

      − Ты могла набрать Эллиоту, − Гэвин гладит ее по голым лопаткам и тянется за сигаретой, одной на двоих, сразу после того, как Дарлин затягивается и переворачивается на живот. − Нам как никогда нужен хороший кодер, проверенный человек лучше, чем кто-то со стороны.       − Мы не будем привлекать Эллиота, − упреком прошита фраза целиком, Орсэй в миллионный раз задается вопросом, что не так с этой семьей, почему Дарлин выпускает шипы, услышав лишь имя. − Я хочу защитить его, а не обмазывать дерьмом.       − Что не так в твоем прошлом? − дым кольцами счищает с них непроницаемую пленку, Дарлин показывается не только полоской обнаженной кожи под одеялом, но и неприглядной истиной ее безумных игр. – Ты можешь считать, что мне знать не обязательно, и это будет ошибочный вывод, Дарлин. Потому что после того, как мы приступим ко второй фазе, любая твоя уязвимость будет использована для того, чтобы стереть тебя, меня и нас всех с лица земли.

***

      С палубы парома виднеется гребаная статуя Свободы, от которой она бежала много месяцев назад, кинув Эллиота, нашедшего большее успокоение в тюрьме, чем Дарлин на воле. Ветер гуляет в волосах, продувает футболку, соленые брызги оседают на губах, а слезы – только от ветра. Статуя Свободы, озаряющая мир, и остров плача – остров Эллис, будь он неладен – неподалеку совсем. Символ личного провала, проштампованного на билете прямиком домой по воде; Вашингтон-Нью-Йорк – потрачено, сушите весла. Ей Гэвин, пошедший на сделку ради тех, кто еще жив или не пойман, сказал: задницу прижми, идиотка. И целовал на прощание так, как никогда прежде, словно с яростью.       Она, осколок их корабля, севшего на мель, именуемую отныне Фрэнсис Андервуд – еще один мерзкий политикан, прикончивший их как слепых котят, − едет домой, потому что никто другой из них не сможет. Гэвин, последний из числа непризнанных героев информационной войны, пал ради того, чтобы Дарлин Алдерсон, вляпавшаяся не по своей даже вине, могла найти тропинку, выложенную хлебными крошками, обратно. Ей не хочется, ей не нужно, в гробу Дарлин видала такую жертвенность.       В гробу.