Запутавшиеся в отражениях

Когда Кэл открывает глаза и видит перед собой бледное лицо Софии, склоняющееся над ним, он думает, что он уже это все проходил. Койка, к которой он прикован, своим серым трубчатым каркасом напоминает солдатскую постель или раскладушку, которую часто можно увидеть в передачах о гуманитарной помощи странам, страдающим от тяжелых болезней или губительных войн. Матрасу не помешало бы оказаться и толще, и мягче. От грубого постельного белья пахнет сыростью и дешевым стиральным порошком, который использовали в каждой тюрьме, в которых он успел побывать. Его тело сковано ремнями, цвет которых должен вводить в заблуждение, что они сделаны из настоящей кожи, тогда как на деле это всего лишь резина. Бесстрастное лицо Софии долго смотрит на него, а затем её алые губы приходят в движение. — Мы играли по-хорошему, Кэл, но ты все испортил. Кэл узнает модель камеры слежения в углу его новой палаты-темницы. На сером корпусе, едва превосходящем размерами пачку сигарет, серебристыми буквами выведено крошечное название бренда. Черный объектив будет следить за каждым твоим движением, куда бы ты ни приткнулся в этих четырех стенах. — Нам нужно Яблоко. Мы знаем, что последним, кто держал его в руках, был ты. И мы очень хотим узнать, куда оно делось потом. Стены на этот раз не из бронебойного стекла. Они белые и ровные, как снег в Огайо, когда объявляют штормовое предупреждение, и кажутся столь же непреодолимыми — по крайней мере, до тех пор пока он обмотан ремнями. — Освободи меня, — говорит Кэл. София усмехается одними губами. — Кэл, ты не понял. По-хорошему играть мы больше не будем. Конечно, ты можешь проявить инициативу — не представляешь, как мы будем тебе благодарны — но освободим мы тебя, в таком случае, только после. Кэл даже не знает, в которой он точке мира. Окон в помещении нет. Единственные источники света — полосы люминесцентных трубок на потолке. За дверью может оказаться как армия охранников, так и всего двое или трое — правда, с ними он все равно не управится, если он круглые сутки не сможет ничем пошевелить, как инвалид-паралитик. Да и даже если нет — где-то здесь наверняка обитает та фурия, клон с лицом Софии и ударом чемпиона ММА. Где-то в ворохе мыслей Кэла зарождается предположение, что он тронулся умом, а бесконечные Софии — это видения, которые ему насылают угрызения совести. Убивать безоружную, подумать только. Безоружную, беззащитную, трепещущую от страха. Кредо обещало вознести его к своим, ассасинским, моральным высотам, но на деле он всё равно чувствует себя в какой-то яме. Может, его отец чувствовал себя точно так же, когда убил маму. Бледное лицо Софии улыбается, но крокодилья улыбка и та будет приветливей. Нет, эта София — никакое не видение, она слишком реальна, она слишком настоящая. Тот же ледяной отблеск голубых глаз, те же губы, тот же ангельский овал лица. Свыкайся, Кэл, это же Абстерго. Это всего лишь значит, что ты тогда, в Темплар-Холл, не человека убил, а… выключил телевизор. Обесточил станок. Разрядил смартфон — истекающий кровью, разговаривающий, но всё равно смартфон. Она не была настоящей, забудь. — Регрессия начнется в течение часа, — говорит София, сверившись с наручными часами. Её бледная ладонь затем бережно касается его щеки, и она добавляет: — Нам не нужен ни Агилар, ни его потомки. Мы отправимся не в генетические воспоминания, а твои, собственные. Он по уши в дерьме. — Анимус и такое умеет? — спрашивает Кэл. Ответ на вопрос ему не интересен: он просто тянет время — то ли под руководством старых рефлексов члена банды, то ли из надежды, что его сейчас вытащат братья и сестры по Кредо. — О, чего только мой Анимус не умеет, — отзывается София. Она выпрямляется во весь рост и, расправив складки на юбке, направляется к двери. Кэл останавливает её: — Если я просто не стану вам помогать, что тогда? — Кэл, — улыбается она. — Мы ведь это уже проходили. У Кэла внутри всё холодеет. Черт бы с тем, что они клоны, но ведь мысли же они не должны уметь читать, так? — Десинхронизация по-прежнему грозит тебе нейронным разрывом. Я тебе даже больше скажу. Твоя сестра, Лин — вы ведь там все братья и сестры? — так вот, Лин тоже у нас. И у нас есть все основания полагать, что она тоже видела, где ты спрятал Яблоко. Иными словами, длительность её пытки Дланью целиком зависит от твоей сговорчивости. Дверь в палату отпирается с мягким щелчком. Внутрь, в эту бесконечно белую обитель входит женская фигура. В черном платье, с высоким, облегающим шею воротником, и длинными рукавами. Юбка заканчивается ниже колен, на ногах — туфли на низком каблуке. На груди висит алый мальтийский крест. Лицо — Софии. Клон. Она переводит взгляд с Кэла на Софию, а затем с напускной улыбкой, якобы извиняющейся, спрашивает: — Я, надеюсь, не помешала? Она легонько закрывает за собой дверь, а затем, развернувшись на каблуках, семенит к постели Кэла. Она не столько садится, сколько почти плюхается рядом, будто наконец-то пришла проведать близкого человека в госпитале, и все это время с её губ не сходит игривая улыбка. Не может быть не клоном. Если бы София вздумала изобразить такую палитру эмоций, её бесстрастное лицо, наверняка, треснуло бы. — Как ты? — спрашивает она. Зубы, которые она при этом обнажает, напоминают оскал хищного зверя. Не дождавшись ответа, она продолжает: — Рад увидеть знакомое лицо? Ха-ха. Вновь не дожидаясь реакции, она говорит: — То есть, прости за каламбур. Но, из всех нас, я увидела тебя первой. Там, в Техасе. И, да, прости за удар по виску. Надеюсь, не очень болит? — Что ты за чертовщина? — спрашивает Кэл. — Верно, нас ведь не представили. Клон тянется к застежке ремня, который сковывает его правую руку, и София, та, что прежде стояла с опущенным взглядом, как мать, которой стало неловко за вспыльчивое поведение собственного ребенка, наконец вступает в разговор: — Что ты делаешь? — спрашивает она у своего клона. Клон полностью игнорирует её слова. Вместо этого, всё с той же дружелюбной улыбкой акулы, она протягивает руку Кэлу. Он не отвечает на жест. София пару мгновений переводит взгляд с его руки на лицо и обратно, а затем, не растеряв самообладание, сама пожимает его ладонь. — Я — Риккин. София. Приятно наконец-то познакомиться, Каллум Линч. Он тронется умом в этих стенах прежде, чем случится первая десинхронизация. — То есть, чисто технически. Остальные клоны называют меня Охотницей. Ну, знаешь. Потому что я охочусь на объекты. Пафосно — не то слово. Я бы себя лучше назвала Вербовщицей — потому что, если смотреть на мой род занятий с более профессиональной точки зрения, то я всего лишь подбираю пациентов. Ну и провожу их доставку в Мадрид. — Охотница, что ты делаешь? — с большим нажимом в голосе повторяет София. — Застегни обратно ремень и выйди вон. Клон отворачивается от Кэла и, продолжая жеманничать, поднимается на ноги. Она подходит к Софии и бесцеремонно приподнимает её лицо за подбородок подушечками указательного и среднего пальцев. — Когда я проверяла в последний раз, наши сестры руководителем назначили меня. Знаешь, деловая хватка у меня, наверное, покрепче, чем у тебя. София высвобождается и, едва заметно нахмурившись от омерзения, отступает. — Не мешай работать. У него регрессия через час. — Через полчаса, дорогая, — поправляет Охотница, направляясь к выходу. Уже в дверях она окидывает долгим оценивающим взглядом её белую, футуристическую безразмерную спецовку и добавляет: — И будь добра, приоденься. Смотреть на тебя без слёз невозможно. Дверь закрывается с тем же ненавязчивым щелчком, с которым она и открылась. София, не теряя времени, подходит к койке Кэла и отточенными движениями медработницы застегивает ремень на его руке. — Чудная у тебя… сестра, — говорит Кэл. София еле слышно усмехается. — Никакая она мне не сестра, — отвечает она, даже не подняв взгляд. — Она — копия, не более того. Готовься, Кэл. Тебя по-прежнему ждет регрессия. Она выходит следом за своим клоном, и Кэл выдыхает. Может, ему можно не ждать, пока его спасут остальные ассасины. Может, если София и её клон столкнутся лбами побольнее, они сами предоставят ему большой и надежный шанс спастись. Главное, дожить до этого момента, а затем — этот момент поймать.