Post scriptum

      Той ночью я внезапно проснулся и долго не мог сообразить, что же выдернуло меня из забытья. Спал я уже давно очень плохо. Тем удивительнее было, что наконец-то смог полноценно заснуть с вечера без изнурительных физических упражнений, как обычно бывало, но теперь сидел на кровати и ошалело озирался, пытаясь понять причину пробуждения.       Мне бы перевернуться на другой бок и заснуть. Вместо этого я спустил ноги с постели, ощущая ступнями шершавые, скверно оструганные доски пола, и посмотрел по сторонам. Сразу стало ясно, что меня побеспокоило. На табурете — единственной мебели в этой убогой комнатушке, не считая набитой клопами кровати, — валялась куртка, которую я бросил туда с вечера, не глядя. Внутренний карман светился, по комнате полз надоедливый звон. Воняло паленой кожей.       Рискуя остаться с прожженной насквозь одеждой, я замер, как будто боялся спугнуть видение. Потому что знал, что именно всегда хранил в этом самом кармане. Кольцо Герды из кости ругару, подарок Пугала. Её обручальное кольцо.       То самое кольцо, которое я снял с её пальца перед тем, как похоронить её в предместье Солезино, рядом с могилой Рози. Юстирский пот, уже забравший на моих глазах одного стража, добрался и до Геры. Почему — видит Бог, я искал ответ годами и ищу до сих пор, но пока не знаю, зачем я остался жив оба раза, а она ушла, сгорев так же быстро, как и ученица Пауля. Гораздо быстрее, чем обычные люди. Только в этот раз рядом не было никакой перламутровой твари, я проверял, и не раз. Можно было строить любые предположения: что ангельская битва, свидетелем которой она стала, выжгла её защиту. Или что её ведьмовская часть оказалась более уязвимой к болезни. Факт оставался фактом: моя Гертруда, так и не ставшая мне женой, осталась в проклятой земле Солезино, и я ничем не смог ей помочь.       С тех пор прошло три года, и за это время я прекрасно понял тягу Шуко к саморазрушению. Только в отличие от цыгана, искавшего утешение на дне бесчисленных бутылок с вином в дешёвых тавернах, я оставался трезв и потому хорошо отдавал себе отчёт, что сознательно ищу смерти. И конечно, я знал, что Гера, будь она жива, не одобрила бы моего поведения. Но она была мертва, в этом-то всё дело. Поэтому ничто не мешало мне рисковать шеей всё отчаяннее под видом благородной работы стража. Тем более, что в ней недостатка не ощущалось: эпидемию юстирского пота, закончившуюся только в этом году, пережили немногие, и изрядной части этих счастливцев ещё предстояло умереть в когтях или на клыках бесконтрольно расплодившихся тёмных сущностей и почуявших свою безнаказанность иных. Я боролся и с теми, и с этими, лез в самое пекло и вёл себя достаточно скверно, чтобы в итоге ко мне приставили ученика. Я сопротивлялся, как мог, но Совет был неумолим, и в итоге я сжалился над ни в чём не повинным мальчишкой. С женщинами я поклялся сам себе больше не работать, вспоминая, как умирали на моих руках все, кто был мне дорог.       Ученика звали Мартин, и первое, что я сделал при знакомстве с ним — запретил ему когда-либо при мне сокращать своё имя до «Март». В глазах парня я наверняка выглядел типичным самодуром, съехавшим с катушек во время скитаний. Мартин тоже был альбаландцем, до того на меня похожим, что многие принимали его за моего младшего брата. Он был поразительно ловок для своего крупного телосложения, отличался живым умом, а ещё полным отсутствием любопытства. Только поэтому я и согласился стать его наставником. Не хватало мне ещё восторженной молодёжи с горящими глазами, которая смотрит на меня, как на живую легенду, и лезет с расспросами. Таких было полно в Арденау, поэтому я совсем перестал туда заезжать. Мартин был не из их числа. Это решило дело. А ещё ученик отчасти заполнял пустоту, которая образовалась, когда Проповедник отправился в рай, пожертвовав собой ради спасения всех нас. Всего мира. Как напыщенно. Старый пеликан расклекотался бы на полдня, услышь о себе такое. Но я скучал по его занудству и богохульствам. Впрочем, по части мрачных предостережений и квохтанья вокруг меня Мартин оказался равноценной заменой.       Сейчас парень, наверное, мирно спал в соседней комнате местной дыры, только по недоразумению кем-то названной трактиром, а я сидел на кровати и с преисполненным глупости видом созерцал, как портится моя единственная куртка. На мгновение мелькнула дикая надежда, что кольцо реагирует на присутствие хозяйки, но я немедленно одёрнул себя. Я сам похоронил Гертруду три года назад и точно не хотел с ней больше встречаться. Бесшумно, насколько это позволяла старая рассохшаяся кровать и скрипучие доски пола, я подобрался к окну. И замер соляным столбом. Я ещё не проснулся — понял я. Это одно из тех дурацких сновидений, где можно несколько раз вставать и понимать, что всё происходящее нереально, только по тому факту, что происходит нечто невероятное. Мои границы нереального и невозможного значительно шире, чем у среднего стража — я видел Темнолесье, преддверие ада, врата в него в виде хрупкого деревца, ангелов и демонов. И всё же: старина Пугало, невозмутимо торчащее на залитом лунным светом заднем дворе трактира — это было чересчур даже для меня.       Я отвернулся, потёр глаза, помотал головой, больно ущипнул себя, всмотрелся в темноте в собственную ладонь, разглядев на ней все линии и рубец на месте мизинца. Словом, сделал всё, что полагается, когда не уверен, спишь или нет. Затем посмотрел в окно снова. Пугало никуда не делось — стояло себе на пятачке между сортиром и конюшней и созерцало звёзды. Заметив, что я пялюсь на него, оно помахало мне ручкой и невозмутимо ушло куда-то за угол в лучших традициях себя самого трёхлетней давности. Понимая, что спокойно поспать не получится, я наскоро оделся и вышел во двор. Ноябрьский ветер, особенно сердитый в этих краях, хлестнул по щекам, помогая окончательно проснуться и убеждая в реальности всего окружающего. Ну, а на случай, если у меня всё-таки останутся сомнения, старое доброе Пугало оставило мне нацарапанное на стене сарая неприличное слово. Ангельская сущность никак, по-видимому, не ограничивала лексикон моего старого знакомого. Кому-то из хозяйских детишек непременно с утра надерут уши.       Ну, а мне не оставалось ничего, кроме как подняться к себе, постараться не разбудить вознёй и топотом Мартина и попытаться отдохнуть хоть немного. Даже визит божьего посланца в шкуре огородного страшилы — ещё не повод умереть от изнеможения.

***

      Ранним утром, как следствие ночных перипетий, я никак не мог выбраться из какого-то мутного сна, где я пытался впарить бродячему торговцу реликвиями перо из крыла Пугала, а он кричал мне, что не бывает перьев из соломы, что подделка настолько грубая и безыскусная, что мне пора бы уже проснуться и посмотреть на реальный мир.        — Проснись, Людвиг! — так и орал.       А, нет, это был не сон и не торговец, а вполне реальный Мартин, который тряс меня за плечо. Я на секунду представил, что случилось бы, попробуй я так разбудить Мириам, да упокоится её душа на Небесах. У меня определённо не было ни капли педагогического таланта и врождённой способности вызывать уважение в ком бы то ни было.       Ученик выглядел не на шутку встревоженным, и я уже начинал догадываться, почему. Сбивчивый рассказ только подтвердил мои опасения.       Выйдя поутру во двор, Мартин спросонья наткнулся на Пугало и по неопытности не стал даже проверять, что оно такое, а впечатлился рожей, ухмыляющейся из-под соломенной шляпы. И сразу шарахнул знаком, рассудив, что такое точно не может быть добрым. Пугало знак не смутил. Этому я не удивился: в своё время оно безнаказанно гоняло по монастырю каликвецев и стояло под градом ударов Мириам, что ему укол стража-недоучки. Собственно говоря, я вообще не был уверен, могут ли смертные люди как-то повредить такому, как он.       Так или иначе, Мартин быстро сообразил, что в деле борьбы с неведомым одушевлённым не помешает помощь учителя, и рванул ко мне. А теперь со всё возрастающим изумлением следил, как я размеренно одеваюсь и даже не думаю хвататься за кинжал и куда-то спешить.       Но то, что я сделал потом, окончательно добило ученика. Хорошо изучив привычки, характер и юмор Пугала, я не сомневался, как оно поступит для пущего эффекта. Я был не прочь подыграть. К тому же, пару минут назад я слышал в шкафу подозрительный шорох. Поэтому под прицелом непонимающего взгляда второго стража я уверенно распахнул вместо входной двери шкаф.       Увидев, что оттуда с достоинством выбирается Пугало, Мартин взвыл и схватился за кинжал.       — Спокойно! — я перехватил его руку, чувствуя на себе насмешливый взгляд одушевлённого. — Это мой старый знакомый. Он… — я замялся, не зная, что рассказать.       Все свидетели ангельского сражения, кроме меня, были мертвы. Отец Март погиб вместе со своим отрядом, каликвецы не приближались к арене, сражаясь с выходцами из ада, заполонившими остальной город, Проповедник ушёл в Рай, пожертвовав собой, Рудольф пал в схватке с тёмным кузнецом, а Геру сожрал юстирский пот. На наше счастье, мир, в целом, был слишком занят эпидемией, чтобы всерьез интересоваться, что же произошло в Солезино, но ответы всё же пришлось давать: князьям Церкви, Святому Официуму, Братству, законникам. Пожалуй, только светские власти остались более-менее равнодушны к случившемуся: бургомистрам, графам и королям хватало своих местечковых проблем.       Что-то подсказывало мне тогда, пока я валялся на земле древней арены, сплошь покрытой солью: правда никого не обрадует. Земные ангелы, устроившие войну, тёмный кузнец, едва не ставший вторым Люцифером — все эти материи хороши, когда речь идёт о событиях тысячелетней давности. Современность слишком прагматична, чтобы впитать в себя случившееся.       В итоге мы с Гертрудой и присоединившийся к нам Роман, волчья сущность которого снова помогла ему выжить, наспех слепили историю про вырвавшегося из Преисподней демона в обличье тёмного кузнеца, которого силой молитвы победил отец Март. По моему настоянию в финальную версию включили светлую душу некоего приходского священника. Думаю, старый пеликан был бы рад. Эту сказку мы с энтузиазмом рассказывали всем, кто спрашивал. Правда досталась только лично Папе и ещё нескольким избранным. Мартин в их число, конечно, не входил.       Быстро соображая, что сказать ученику, я сам присмотрелся к Пугалу, пытаясь понять, чем же оно стало. Мне было любопытно, что я сумею разглядеть теперь, когда я знаю о его истинной сущности. Меня ждало разочарование: тьма ушла из него, но, как и прежде, я не мог почувствовать ни отголоска ангельского сияния. Что ж, не смогу я — не сможет и Мартин.       — Одушевлённый, так? — ученик тоже не терял времени даром, восприняв мое молчание как своего рода экзамен. — Людвиг, я никак не могу понять, тёмный он или светлый! Разве так может быть?       Вообще-то нет. Но ангел Божий в драной соломенной шляпе, видавшем виде мундире, со скверной улыбочкой на ветхом мешке, заменяющем голову, и с очень острым серпом — что вообще может быть невозможнее, чем это зрелище? Поэтому я осторожно ответил:       — Всякое бывает. Пугало — такая же загадка для меня, как и для тебя.       Оно насмешливо поклонилось, принимая комплимент.       Решив отложить дальнейшие расспросы и беседы до завтрака, я спустился вниз и попросил у хозяина яичницу, хлеб и стакан молока. Как показывал мой опыт, эти продукты можно относительно спокойно употреблять даже в таких захолустных корчмах, как эта. Мартин присоединился к моей просьбе, но вместо молока затребовал воды: он почему-то не выносил столь полезный для стражей напиток, предпочитая восстанавливать силы другими способами.       Зал в такую рань был совершенно пуст, только грелась на полу в солнечном пятне полосатая пушистая кошка. Отсутствие рядом других постояльцев (если они вообще были) играло нам на руку: некому было глазеть на двух чужаков, периодически бросающих взгляды на пустое место за столом, а то и говорящих с воздухом. Впрочем, деревенским повезло, что они не могли видеть Пугало: за три года его внешность вовсе не стала изящнее. Некоторых даже Небеса не исправят.       — Зачем ты явилось? — поинтересовался я у одушевлённого. Мне было легче думать о нём по-прежнему. Его ангельская суть наводила на меня ужас. Некоторых вещей, по моему глубочайшему убеждению, лучше просто не знать. Как можно спокойно завтракать, если напротив сидит в расслабленной позе ангел, спасший весь мир? Мне бы кусок в горло не лез. Поэтому я приказал себе видеть только Пугало и ничего, кроме Пугала.       На вопрос оно, конечно, не ответило. С момента нашей последней встречи оно вовсе не стало разговорчивее. Впрочем, я был этому только рад — слишком хорошо помнил, какое действие возымело единственное сказанное им слово, и не горел желанием стать свидетелем речей этого существа. Ангельские беседы — не для ушей смертных.       — Мне кажется, ему что-то от тебя нужно, — заметил Мартин, пристально и с любопытством разглядывающий моего гостя. Пугало одобрительно кивнуло, довольное его сообразительностью.       А я подумал, что точно так же про одушевлённого мне говорили и в прошлый раз все, кто встречался с ним, и предыдущие его планы на счёт меня вышли боком и мне, и многим из тех, кто был мне дорог. Хотя, конечно, мы остановили конец света, а это довольно неплохо.       Я поднял вопросительный взгляд на Пугало. Если ему и вправду нужно моё содействие — хотя я не представлял, чем я мог бы ему помочь, — пусть хотя бы изложит суть дела.       Так оно и сделало — в своей неподражаемой манере. Оно протянуло над столом руку и высыпало прямо в мою недопитую чашку молока горсть каких-то шариков. Пришлось, отчаянно сквернословя, орудовать вилкой, вылавливая из жидкости неимоверно скользкие и увёртливые кругляши. Когда последний оказался на столе между хлебом и тарелкой из-под яичницы, я осторожно прополоскал один в стакане Мартина, чем заслужил от него очень выразительный взгляд. В нём читалось, что, по мнению ученика, мы с Пугалом друг друга стоим.       Коллегу можно было и не бесить: я догадывался, что притащило мне Пугало, ещё до того, как плюхнул горошину в воду. Как это к нему попало — вопрос другой, но я полагал, что ответа не узнаю никогда. Просто ещё одна загадка, связанная с моим небесно-огородным другом.       На грубом дощатом столе кучкой лежали бусины из раухтопаза, некогда составлявшие браслет Кристины. Помнится, я собрал их на нитку, чтобы вернуть ей. теперь они снова были отдельно друг от друга. Но вопрос-то состоял не в том, где Пугало раздобыло украшение, которое я похоронил вместе с останками своей подруги. Вопрос был: что оно хотело этим сказать?       Что ж, поиграем в «горячо-холодно».       — Это браслет Кристины, — осторожно сказал я. Пугало скорбно посмотрело на меня, явно сомневаясь в моей способности к мышлению.       — Она подарила его Гансу, — предпринял я вторую попытку. Одушевлённый сделал нетерпеливый жест рукой, призывающий меня размышлять дальше.       — Слушай, может, просто напишешь, что тебе от меня нужно? — не выдержал я. — Я помню, ты прекрасно читаешь и пишешь, и здешний сарай тому зримое подтверждение!       Пугало ухмыльнулось, весьма довольное собой, но от идеи написать мне письмо напрочь отказалось, замерев в ожидании дальнейших моих предположений. Мартин же, услышав про сарай, живо заинтересовался и выскочил на минутку наружу. Вернувшись, он подарил Пугалу укоризненный взгляд, но от комментирования увиденного воздержался.       Не дождавшись критики своей настенной росписи, одушевлённый сгрёб со стола бусины и принялся со скучающим видом пересыпать их из ладони в ладонь. Я вслушивался в каменный перестук раухтопазов, и вдруг до меня дошло: Ганс и Кристина мертвы, и едва ли Пугалу могло что-то от них потребоваться. Но с браслетом была и ещё одна ассоциация: место, где я его нашёл.       — Монастырь! — Мартин подпрыгнул от моего вопля, а одушевлённый подарил мне взгляд, полный гордости за мои скромные успехи.       — Тебе нужно в монастырь? — развивал я тему дальше. — Зач…       Я осёкся на полуслове, потому что понял, зачем моему старому приятелю в удалённую от мирской суеты обитель каликвецев. В монастырь, больше похожий на военный форт, где нашёл своё пристанище светлый кузнец, создававший кинжалы для Братства. Рудольф пал, сражаясь со своим антиподом — тёмным кузнецом, но Гертруда была уверена: рано или поздно нам пришлют нового мастера. Узнай она, кого они прислали… Я не удержался от улыбки, представив её лицо при таких новостях.       — Мартин, сходи, проверь лошадей, — попросил я ученика. — Мы скоро отправляемся.       Дождавшись, пока он отойдёт от стола, повернулся к Пугалу:       — Мы думали, ты погиб… Там, на арене.       Страшила пожал плечами. Он был цел и невредим, и ему не было никакого дела до наших домыслов.       — Рудольф тоже вернулся?       Помедлив, ангел кивнул. В его движении чувствовалась неуверенность, будто он не решил, можно ли разглашать подобную информацию. — Почему же ты, а не он?       Оно развело руками, намекая на неисповедимость путей и замыслов Господних.       — И… Почему ты в таком виде? — предпринял я последнюю попытку разобраться в происходящем.       Пугало посмотрело на меня, как на идиота, молчаливо спрашивая взглядом: действительно ли я желаю, чтобы моим спутником по дороге в Дорч-ган-Тойн было существо в два человеческих роста, от поступи которого дрожит земля, а речи способны стереть с лица земли небольшое поселение? И точно ли мне нужны орды паломников, таскающиеся за таким чудом, куда бы оно ни направилось? Прикинув перспективы, я согласился, что огородное Пугало — вполне приемлемый вариант.       Вернулся Мартин, доложивший, что с лошадьми всё в полном порядке: сыты, напоены, почищены и полны сил. Видимо, разбойничья внешность конюха в этот раз оказалась просто внешностью. Пришлось прекратить странный односторонний диалог с одушевлённым и, в свою очередь, ответить на вопросы умирающего от любопытства ученика. Я вкратце рассказал ему куда мы направляемся, а за подробностями предложил обратиться непосредственно к первопричине путешествия. Мартин покосился на скалящееся Пугало и от уточнения деталей благоразумно воздержался.

***

      Путь к перевалу оказался ничуть не проще, чем в первый раз. Памятуя о встрече с ругару, едва не стоившей Роману жизни, я поглядывал по сторонам, да и Мартин не зевал. Я не был уверен, могут ли стражи стать оборотнями, особенно я после лечения Софи, но проверять не рвался.       Одно Пугало беспечно шагало вперёд и не проявляло никакого беспокойства. Впрочем, ему-то что, не него ругару и не польстились бы.       Монастырь появился впереди во всём своём великолепии быстрее, чем я ожидал — я даже не успел придумать приличного оправдания своему визиту. Сослаться на дела Братства и работу стража я не мог, если не хотел повторить судьбу Ганса. Светлого кузнеца в этих стенах больше не было, но каликвецы наверняка всё ещё ревностно охраняли свой секрет.       Пришлось изобретать бред про некую тёмную душу с равнин, за которой я охотился, но упустил, замерзал и едва вышел к монастырю, ведомый не иначе, как рукой самого святого Каликвия. Я сочинял подробности на ходу, вдохновенно и красочно, любуясь между делом, как медленно округляются по ходу повествования глаза Мартина. Ученик всё не мог взять в толк, зачем придумывать такие сложности. Я сам рассчитывал, что Пугало примет видимый облик, желательно, ангельский, а не огородный, и возьмёт переговоры в свои руки. Но, видимо, это было бы слишком просто с его точки зрения. Поэтому я упражнялся в риторике и оттачивал навыки вранья людям, которые запросто могли меня убить, Мартин краснел, а Пугало беспечно гуляло где-то по закрытой для нас территории монастыря.       Монахи были нам не слишком рады. Второе моё появление за неполную пятилетку не могло их не насторожить. Впрочем, их гостеприимство осталось прежним. Я надеялся, что, за чем бы ни притащилось сюда Пугало, это не займёт много времени, и мы сможем поскорее убраться подальше от подданных святого Каликвия.       К вечеру я осмелел настолько, что спросил приставленного к нам монаха, нельзя ли ещё раз полюбоваться на чудесную фреску за занавесью, изображающую битву двух ангелов. Оказалось, что никак не получится:       — Осыпалась она, верите ли, одним махом осыпалась, ровно как и не было на той стене ничего. А откуда вы про неё знаете?       — Я уже гостил в вашей обители. И давно вы потеряли фреску?       — Да уж года три, почитай, тому назад.       Я выразительно поглядел на Пугало. То пожало плечами: мол, я ни при чём. Тут оно лукавило: к гибели картины оно имело самое прямое отношение. Её автором был монах-провидец, и как только изображённое на ней сбылось, необходимость в её существовании отпала.       — Ты уже был здесь? — Мартина снедало любопытство.       — Да, когда расследовал одно дело в деревнях ниже по склону.       — А в этот раз мы сюда зачем пришли?       — Не знаю, — Упреждая готового осыпаться укоризненной тирадой ученика, я быстро договорил: — Правда, не знаю, Мартин. Я думал, мы проводим сюда Пугало, и на этом всё. Но у него, очевидно, какие-то свои планы, которыми оно со мной не делится.       Я сам толком не мог себе сказать, чего же я ждал после прибытия в Дорч-ган-Тойн. Чтобы Пугало, сбросив огородный наряд, предстало перед изумлёнными монахами в блеске и славе? Чтобы немедля сковало пару клинков? Чтобы хотя бы стало видимым и объяснило каликвецам, чего оно хочет? Пугало не делало ни того, ни другого, ни третьего, а отдуваться приходилось мне.       Для виду я каждый день бродил в окрестностях монастыря, изображая поиски тёмной души. Иногда ко мне присоединялся Мартин, который искренне влюбился в горы. Я показал ему перевал и тайную тропу через него. Отсюда казалось почти невероятным, что когда-то я осилил этот переход. Проходя мимо лаза в подземелья обители, я покосился на него, но Мартину ничего не сказал — спокойнее будет. Интересно, тёмный дух монаха, спасшего Кристину, всё ещё там, охраняет покой костей Ганса?       Томительное ожидание лопнуло разом. Пугало явилось посреди пятой ночи и бесцеремонно стащило с меня одеяло. Холод мгновенно впился в ноги, пробуждая, как ничто иное. Я подскочил на кровати и сердито отобрал одеяло обратно, размышляя о том, что возрождённое Пугало, совершенно очевидно, явилось на землю только затем, чтобы не давать мне выспаться.       — Чего тебе?! — яростным шёпотом спросил я, косясь на спящего Мартина. Вот уж кого и пушкой не разбудишь.       Сияя от радости, одушевлённый раскрыл мешок, который притащил с собой, и показал мне кузнечный молот. Мешок глухо позвякивал при каждом движении, намекая, что прочие кузнечные инструменты тоже здесь.       Я похолодел. Мне почему-то думалось, что новый кузнец займёт место старого и в моральном, и в физическом плане, но у ангела-Пугала были свои планы, при составлении которых оно, как всегда, не учитывало меня.       — И что мне теперь делать?! — зашипел я на него, молясь, чтобы Мартин поспал ещё немного. — Что я скажу утром монахам, которые придут спрашивать, куда делась их главная реликвия? Что её забрал мой невидимый друг?!       Пугало, не слушая, флегматично примеривалось со своим вновь обретённым имуществом к моей сумке.       — Даже не думай! — я решительно пресёк все поползновения перевалить эту ношу на мои плечи в буквальном смысле. — Ты спёр — тебе и тащить.       Пожав плечами, Пугало взвалило мешок на плечо. Инструменты издали оглушительный в ночной тишине звон. Я уверился, что сейчас сбежится весь монастырь, но проснулся только Мартин.       — Собирайся, — бросил я ему, начиная закидывать в сумку вещи. Луна давала, к счастью, достаточно света. Страж послушно слез с кровати. При всех своих недостатках Мартин в одном был куда лучшим учеником, чем в своё время я: он был покладист и не чрезмерно любопытен. Там, где я уже завалил бы Мариам горой совершенно неуместных вопросов и не сдвинулся с места, пока не прояснил ситуацию, Мартин просто пошёл укладывать вещи, сонно покосившись на Пугало с подозрительным мешком на плече. Удивительный человек.       Выбраться из монастыря незаметно и без оснований не получилось бы — на воротах всегда дежурили. Дождаться утра и уходить под видом обычной прогулки было слишком рискованно: я не знал, охраняли ли каликвецы инструменты, и если да, то насколько часто их проверяли, и как вообще была организована охрана. Вполне могло оказаться, что их пропажу заметят раньше, чем я соберусь «погулять», и тогда мне придётся ответить на массу недружелюбных вопросов, как единственному постороннему в обители.       Решение пришло само собой. Пугало нас в заварушку втянуло — Пугалу и расхлёбывать. Детали плана прорабатывались на ходу, Мартин нервничал, Пугало светилось от предвкушения. Его роль в грядущем спектакле полностью соответствовала его пакостным склонностям.       В самые тёмные предрассветные часы незадачливый монах, которому не повезло стоять в карауле в ту ночь, был немилосердно выдернут из дремоты мерзким скрежещущим звуком. Из своего укрытия за выступом стены мы с Мартином видели, как бедолага вертит головой, пытаясь понять, откуда доносится продирающий до самого сердца скрежет. Пугало, которое он не мог увидеть, стояло в двух шагах и с наслаждением водило остриём серпа по каменной кладке. Но одним только звуковым эффектом оно и не думало ограничиться. Замерев, каликвец с ужасом смотрел, как мимо по воздуху пролетела зажжённая свеча, поболталась немного, ничем не поддерживаемая, а потом с размаху шмякнулась об стену. А скрежет всё приближался. К нему добавился зловещий размеренный скрип снега.       Пугало бы ещё долго развлекалось — оно как раз обходило монаха со спины, задумав очередную пакость, — но тут из-за угла выбежали мы. Я отчаянно жестикулировал, изображая, что бросаю знаки. Растерянное лицо Мартина отлично дополняло картину: парень, кажется, окончательно уверился, что я сошёл с ума от жизненных невзгод.Сторож, не задавая лишних вопросов, отпёр калиточку в больших воротах и потом ещё долго стоял, вслушиваясь в заунывные вопли Пугала, затихающие вдали — нам было видно фонарь у двери.

***

      Кто, как и когда обнаружил пропажу, я не знаю, но мы благополучно спустились в предгорья. По пути я, как мог, удовлетворил любопытство Мартина, постаравшись заодно убедить его в том, что бежать к совету с докладом будет лишней тратой энергии. Ничего не говорить было нельзя — прослышав о краже, ученик быстро свяжет два и два. Говорить слишком много было опасно. Мне не хотелось, чтобы магистры знали, что светлый кузнец теперь путешествует со мной. Пугало не подчинялось мне ни тогда, ни сейчас, но пойди докажи это узколобым ослам из Братства! Не знаю, насколько мои доводы возымели действие на ученика: я вообще подозреваю, что его ко мне приставили в том числе и для наблюдения. Но так или иначе, реакции от Братства ещё не последовало.       Зато однажды ко мне неожиданно зашёл Роман и, пока мы обменивались новостями, заметил как бы между делом:       — Из одного горного монастыря пришли тревожные вести.       — Что такое? — «искренне» взволновался я.       — У них пропало кое-что… важное. Древняя реликвия, — Роман многозначительно посмотрел на мой кинжал на поясе.       — Какой ужас, — вздохнул я, кинув взгляд на Пугало. Роман поглядел туда же, изумлённо покачал головой и согласился:       — Да. Бывает же.       Пугало невозмутимо точило серп.