marguerite

sky — never comes       На второй день Валериан крутит ладонью, пытается понять — откуда на пальцах белые лепестки и почему его грудь снова раздирает очередной приступ кашля. Он растерянно улыбается, стараясь быстрее спихнуть растение куда-нибудь, старательно не замечая кровавые капли у самой периферии белизны. У него, кроме этих странных приступов, дел больше, чем представителей планет на Альфе. К тому же, отгораживаться от проблем у Валериана всегда получалось. — Тебе стоит сходить в медпункт. Тебе стоит взять выходной. Тебе стоит немного отдохнуть. Тебе стоит… — он хмурится и на каждый совет отмахивается так, будто руки в последнее время не дрожат всё сильнее. А когда из горла вырывается — уже не кашель, скорее пародия на предсмертные хрипы, — Валериан отшучивается от удивления на лице Лореллин, от её криков о том, что он болен; о том, что ему нужна помощь; о том, что может быть уже поздно. Он снова бросается в самую бурю событий, исполняя приказы системы, забывая на секунду цвет глаз, что он видит и ночью, и днем. Больше секунды эта маленькая амнезия не держится — он прогоняет её и видит перед собой глаза своей любви, цвета бескрайнего океана. «Лореллин, наш медовый месяц будет на ярком пляже, да?» — снова шутит, не может сказать, насколько он хочет видеть отражения каждой новой волны, каждого блеска солнечных лучей, каждой детали в чисто-голубом оттенке. В оттенке её глаз. Белые лепестки возвращаются снова, где-то после недели ремиссии. Валериан больше не улыбается; скалит в зеркало, прямо с утра отмечая свои бескровные щеки, багровые губы и беспорядочные белые пятна на лице, что при рассмотрении оказались теми самыми маленькими убийцами, которые вырываются из горла, по пути убивая владельца. Он смывает их и идет к компьютеру; доверять Алекс неуместно. По описанию ситуации сеть выдает упорно одно и то же: растения начинают расти в организме при безответной любви. А по описанию растения находится статья с нелепым оглавлением. «Ромашка», по-французски «marguerite». Валериан осоловело смотрит в монитор и не понимает, что за ромашки расположились у него в легких. Не понимает лишь до наступления дикой боли в груди, тогда в голове всё сходится в одну ясную до абсурда картинку. Он любит, его не любят. Валериан от такой простоты не может вдохнуть воздуха, открывает рот и закрывает без звука, задыхается от неожиданного осознания безысходности. Но на следующий день он выходит на задание. Правда, теперь рискует еще больше, теперь на передовую рвется еще больше, теперь смертельной опасности в лицо смеется еще сильнее, с нотками истерики и первых шагов к безумию. Он опоминается лишь после звука своего имени с её интонацией, с той непередаваемой интонацией беспокойства. — Валериан, с тобой всё в порядке? Меня изнутри убивает ромашка моей к тебе любви. Да, простая такая, с белыми лепестками. Сидит во мне, превращая моральную невозможность быть с тобой в реальную, физическую боль. И да, возможно, уже поздно. Но я люблю тебя, Лореллин. — Всё в порядке. — и вымученная улыбка. Она успокаивается, ненадолго, подмечая каждый новый испуганный взгляд после кашля, когда на пальцах опять красное с белым. И с каждым разом красного всё больше. В какой-то момент белого больше нет; рука вся красная, пестрит перед глазами, заставляя мир размываться на кусочки.       На одиннадцатый день Валериан первый раз падает в обморок под аккомпанемент вспышек голубого перед глазами. С той минуты он почти не встает с кровати — просыпается, отплевываясь от ромашки; ест, смешивая собственную кровь с ромашкой; говорит сквозь травяной запах ромашки; и проклинает, проклинает себя за свою глупую любовь, проклинает. Но, жаль, не может перестать любить. Лореллин, не обращая внимание на уговоры, целые сутки напролет сидит с ним, заботится, ухаживает. Но, жаль, не любит. К Валериану изредка приходит командор, говорит — почти сочувствуя, — болезнь изучена не полностью, лекарства нет. Он заходит всё реже, когда понимает, что майору не становится лучше.       В ночь с двенадцатого на тринадцатый день к Валериану резко приходит облегчение от боли, внутри, кажется, больше ничего нет, легко. — Скажи, что любишь меня. — и его голос, наполненный непонятно чем, пробивается в голову Лореллин сквозь сон. — Люблю тебя. — она не спрашивает зачем. Понимает и лишь сильнее сжимает его ледяные пальцы в своей ладони. Они оба хотели бы, чтобы это было правдой.       На тринадцатый день Лореллин проснётся в комнате одна. Она, поднимаясь с постели, даже не заметит маленький цветок, который пробился у Валериана на груди, где-то в районе сердца и зацвел чужой кровью.