Старый солдат

      В маленькой комнатушке было слишком тесно. Минимум человек двадцать сидели бок о бок и над чем-то смеялись. Многим из них было лет тридцать, были и совсем молодые, но все как один — в солдатской форме. Только в бравой компании можно было увидеть пожилого человека, выглядевшего лет на девяносто, хотя ему едва стукнуло шестьдесят.       — Ты чего грустишь, Сережа? Желаешь, чтобы мы ушли? — коренастый посмотрел на старика с легкой насмешкой, прекрасно зная ответ.       Дед сразу зашевелился и с возмущением воскликнул, не обращая внимания на шутивших товарищей:       — Да ты что?! Ты как такое мог подумать? Вы же столько лет не приходили, а теперь хотите снова бросить?! — было видно, что предположение служивого заставило его испытать досаду. Но потом добавил скромно, словно в этом был его самый страшный грех. — Я скучал по вам, очень сильно скучал.       Его ответ, видимо, понравился другим. Все стали наперебой говорить, что тоже соскучились. Вдруг один вскочил на ноги и во всю свою мощь крикнул:       — Я по тебе настолько соскучился, что готов свою счастливую ложку отдать. Я её вернул, а теперь тебе отдам, — и, словно в подтверждение своих слов, он снял сапог и из портянок вытащил побитую алюминиевую ложку. Придирчиво осмотрев, он положил ложку на стол перед Сережей.       У старика навернулись слезы. Мужчины посмеялись вновь и попросили перестать «распускать нюни», а то не как мужик.       — Понимаю, что совсем обмяк. Словно баба какая-то. Но ведь ты, — он скрюченным пальцем с трудом показал на бывшего хозяина ложки, — ты ведь её никому даже в руки не давал, а, потеряв при артобстреле, ворчал, что счастье свое профукал.       Его товарищ искренне посмеялся:       — Так она на самом деле счастливая, ты ведь знаешь. Но какой смысл в счастье, если нельзя им поделиться? Твои слова ведь.       Пожилой мужчина с удовлетворением кивнул, соглашаясь с прозвучавшим утверждением. Солдаты искренне улыбались. Им было хорошо вместе.       — Ну, Серега, рассказывай о себе. Жена? Дети? Работа? — мужик с хитрой улыбкой взглянул на товарища.       Старик усмехнулся и провел взглядом по знакомым лицам.       — Вы же и так всё знаете.       — Знаем, — недовольно согласился блондин, — но хотим от тебя услышать.       — Ну что ж, после войны закончил учебу в университете. Тогда на меня все смотрели с жалостью. Хотя были и такие, кто спрашивал: «Почему выжил?» Не верили в мою отвагу. Потом женился на деревенской красавице. Наташей звали. Счастливая баба была, всё время смеялась да и меня заставляла. Дом держала в чистоте, детей воспитывала в строгости, но при этом те всегда с удовольствием вспоминают мамку. Любил её жуть, да не говорил этого ей никогда, хоть она и просила. Не понимаю этих баб. Зачем им слышать, ведь и так всё понятно? Деньги в дом сразу после получки носил, баб от себя отгонял, помогал ей и с детьми, и с домом, баловал время от времени подарками. А родила мне трех прекрасных сорванцов: старшего — Диму; среднего — Ваську, в честь тебя, кстати, старший лейтенант, — старик указал на широкоплечего брюнета, — и лапочку-дочку Веру. Ох, кем выросли! Старший — в науку кинулся, в физику. Помню, с Натахой откладывали деньги на книги ему ещё в самом детстве, до рождения Васи. Любил он читать, и читал так, что аж страшно становилось, сказки как ни подсовывали — не читал, хоть убей, зато научные книги — с удовольствием. Такие книги с трудом взрослые понимают, а он — запросто. Наташа тогда носилась, чтобы его сразу в третий класс взяли в пять лет и, главное, добилась своего! Ну, а Васька слесарем стал. Все его уважают. Но когда тот совсем мелочью был, то мы с женой на себе волосы рвали. Хулиган ещё тот был: каждую неделю в школу вызывали, из обезьянника забирали, ночами где-то пропадал, при этом никак не могли на него повлиять. Хорошо, что сосед смог, научил его своему слесарскому мастерству. Ну, а Верочка факультет иностранных языков закончила да за границу уехала. Никто из них не забыл нас с Наташкой. И деньги присылали, и на различные курорты и санатории возили, и на даче помогали, хоть и свои есть. Золотые дети. И внуков нам родили, тоже сорванцов. А работал, где приходилось.       Солдаты смотрели на него с ожиданием, ждали продолжения. Дед нахмурился. Не хотелось больше говорить. Самый молодой из них, с угловатой внешностью подростка, спросил:       — А ты смерти боишься? Или жизнь страшнее?       Старик задумался. Этот вопрос его самого волновал. Бойцы не мешали думать. Этот вопрос беспокоит каждого, и у всех ответ свой.       — А что есть жизнь, а что есть смерть? Некоторые живут, а некоторые существуют. Некоторые забываются после смерти, а некоторые существуют и после неё, словно до сих пор среди нас. Страшно умирать тем, кто просто существует. А смерть не страшна тем, кто жил сполна. Ну, самоубийц это не касается, это отдельная категория. Хе-хе. А раз жил, то почему не умереть? Правда, больно будет близким, но такова жизнь. А жизнь что? Это и горести, и радости. Это когда хочешь время от времени закрыть глаза и исчезнуть, а иногда настолько счастлив, что хочешь делать счастливыми других. Смерть — это конец истории. Каждая история должна иметь конец, без этого — никак. А если не имеет, то теряется смысл её, и это становится не историей, а белибердой. Так что, нет, я не боюсь смерти. И жизнь я боялся только в начале и в конце. Во время войны и после смерти Наташки… Ох, до сих пор не верю в это. Не верю, что она оставила меня. Ну что ж, такова жизнь. Всё идет не по нашим планам.       Старикан вновь окунулся в свои мысли. Если быть честными, то дети пытались его привести в чувства после смерти супруги, но он скрылся от них в этой маленькой комнатке. Знал, что им тоже тяжело, но ему было больно. Как вы поняли, он прошел войну. Пошел туда семнадцатилетним пацаном. Он видел смерть и сам нес её. Был вестником кончины многим людям. Оказавшись на фронте, он потерял свои идеалы. Сергей понял, что по ту сторону были тоже люди, такие же простые люди, как и они. Всем солдатам хотелось закончить войну, но не могли не подчиниться «старшим». Глупо было рваться в бой, а тыл всё поставлял глупцов. Бывалым было их жаль. Во-первых, гибнут первыми, а, во-вторых, война не для народа, слишком уж она ужасна. А видеть смерть было слишком страшно, особенно, когда казалось, что больше её не будет.       — Эй, Серега, мы к тебе на самом деле по делу пришли. Понимаешь, Наташа тебя ждет и скучает, но при этом хочет, чтобы ты пожил ещё, а не просуществовал. Не огорчай её, ладно?       — Разве могу? Разве могу жить без неё?       — Ну-ну, у тебя ещё дети и внуки. А внуки-то совсем мелкие, не понянчил ты их ещё. А Наташа жалеет, что сама не может это сделать. Сделай это и за нее ещё.       — Не могу я так. Как вы не понимаете? Люблю её жуть, до сих пор и навсегда. Хоть и не говорил это ей никогда. Ну, а внуки почитают мои дневники да посмотрят записи. Я многого не могу сказать в лицо. Даже своим детям. А так… Эх, чертова жизнь. Как же она забавна. Если бы не война, то никогда бы не смог встретить Наташу. Если бы не оторвало ногу тогда на мине, то давно бы кормил червей. Если бы мне не подарили книгу об Эйнштейне на день рождения, которую я думал использовать в качестве подставки под чай, то Дима даже не стал интересоваться физикой так рано. Казалось, это не лучшие моменты, а оказались нужными для начала моего личного счастья, — старик вновь задумался. Не хотелось признаваться, но, если бы у него был выбор, то оставил всё так же. Ведь он был счастлив, не смотря ни на что. — Эй, мужики, а, можно, я пойду с вами?       Бойцы неуверенно переглянулись. Не им ведь решать. Старший лейтенант встал и серьезно заговорил:       — Ты это серьезно? Или так спросил? Потому что это дело серьезное.       Сергей устало поднял голову вверх. Его глаза выражали такую тоску и смирение, что хотелось отвести взгляд.       — Я спросил серьезно.       — Шагом марш всем на выход.       Все солдаты как один поднялись на ноги и последовали к дверям. Послышался звонкий голос из далека: «Ой, Сережа! А ты уже тут что ли? Рановато.» «Что ли совсем не рада видеть?» «Конечно рада! Как ты можешь думать иначе. На себя посмотри. Вновь в красивой форме да с ногой.» «Ой, точно. А ты совсем не изменилась, только морщинки исчезли.» «Ха-ха, ну и дурак ты.»       В комнате остались только старик в кресле с блаженной улыбкой на лице и ложка на столе.