Наследственность

Сама напросилась. С обидой прижимаешь ладонь к раскрасневшейся щеке, а из глаз текут злые слезы. Ты ли, та мразь, которая бьет женщин? Сколько нужно получить синяков, чтобы так называть тебя? Соленые дорожки на лице прочерчивают плавные линии от глаз к щекам и скулам, задерживаясь у пухлых губ, с которых еще недавно срывались обвинительные, уничижительные речи и бранные слова. Мысленно плюнуть ему в лицо, чтобы знал всю силу твоего презрения, ненависти и... отчаяния? Все знают, кто не уйдет с когда-то любимого места, так зачем обманывать себя? А он вдруг сжался в комок. Осознал, что натворили фразы, крики, его руки. Смотрит, как будто бы он жертва, всему есть оправдание - губы дрожат, а глаза бегают, пытаясь найти выход, куда сбежать от сверлящего взгляда по-ведьмински зеленых глаз. Мямлит, выпрашивает молчание. -Мне не придется говорить, - слова едко выносят приговор, сквозь сцепленные зубы падая в тишину ночи. Он порывается к тебе - прижать, умолять о десятом (а не сотом ли?) прощении - шипишь и чуть ли не отскакиваешь. Во взгляде промелькнул страх, за который нельзя себя винить - он на уровне инстинктов. Рявкаешь на детей, которые испуганно вытаращились из приоткрытой двери спальни. Любопытные Варвары и так много слышали, нужно было раньше думать. Молчаливая сцена затянулась, двухметровый амбал, сгоряча поднявший на жену руку почти плачет - жалкое зрелище. Жалко было смотреть на все это изначально - мелкая бытовая ссора по пьяни переросла в баталию, и вот уже тебя отбрасывает к холодной стенке книжного шкафа, пока судорожно собираешь все то, что чуть не разбилось вместе со стеклом, на которое ты, повинуясь законам физики, налетела, пока прижимаешь к лицу руку и встаешь в оборонительную позу, к двери спешат две пары маленьких ножек, до того спрятавшись подальше от доносившихся с коридора криков. Поздно было ограждать, пускай хотя бы не будут видеть. Обеспокоенные две пары глаз жадно впитывают малейшее движение. Мои выросшие девочки, похоже, сильно волнуются, разглядывая загипсованную руку. Кто же знал, что по приезду с каникул, их ожидает такой своеобразный сюрприз. Их взгляды бегают в поисках выхода, на лицах застыла беззащитность и где-то там страх. Успокаивающе улыбаешься, обнимая младшую, пока другая, судорожно собирая мысли, покусывает губы. -Что случилось? - Губы сжаты в тонкую упрямую линию, "злость ли это или моя девочка не хочет плакать?" -Подскользнулась на лестнице, вот же ваша мама неуклюжая, да? - "а еще старая, кости ломкие стали", мысленно добавляешь про себя. Ни один мускул не дрогнул, пока младшая еле заметно выдохнула и сжала твою руку на своем плече. Старшая бросает один единственный сомневающийся взгляд, но молчит. Слава Богу. Два дня назад на месте девчонок сидела подруга и кричала, без конца обвиняя меня во лжи, а я твердила, как заведенная, про скользкие ступеньки, то с вызовом сверля ее взглядом, то, сжимая зубы, уставившись в пол. Мой двухметровый амбал был на работе, хорошо, а то неизвестно еще, чем бы закончилась та громкая отповедь - подруга была дюже боевая. Потом ушла - обиделась. Досада от этой встречи до сих пор ела изнутри, когда разговаривала с мужем, родственниками, а теперь и с дочками. *** Девушка молчала. Казалось, что вот-вот из глаз брызнут слезы, стоит только что-то сказать. Стараясь как можно меньше смотреть в лицо матери, она пробубнила, что устала и пошла в свою комнату. Сегодня были уже сутки, с тех пор как ей звонила мамина подруга: тогда ее обвинили в бездействии, в слепоте, в наивности и светлой надежде. Казалось, даже игрушки с полок стали смотреть как-то иначе - осуждающе? Стены в родной комнате давили и заставляли еще больше съежиться под теплым покрывалом. Холодный белый потолок отражался пустотой в направленном на него взгляде. Дверь скрипнула, тяжелые шаги отца, приглушенные мягкими толстыми носками, отдавались глухими ударами в грудной клетке старшей дочери. Закрыла глаза, притворяясь спящей. Большая ладонь, слабо пахнущая машинным маслом под более навязчивым запахом лавандового мыла, бережно убрала челку со лба; стараясь не разбудить, папа наклонился и поцеловал дочь в лоб, после чего вышел. Гадкий, мерзкий вопрос повис в воздухе. ."Ты ли, папочка, та мразь, которая бьет женщин? Сколько можно?" Беспомощно зарываясь в холодную подушку, девушка плакала, потому что, очевидно, молчание в ее семье передалось по наследству.