Нездоровые привычки

      Гермиона прячет взгляд в белёсые карманы неба, пропуская мимо ушей оживлённую болтовню со значением «ненужная», считая оттенки разнообразные, что чередой предстают от тёмно-серого до белизны первого снега, которые — конечно, она прекрасно знает — на самом деле лазурью летней отдают на кончике языка и голубой акварелью глубоко в горле, окутывая небесный купол над её макушкой ежедневно.       Дубовый стол перед её глазами — серый. Она не спеша пробегает подушечками пальцев по благородному дереву, представляя как линии под её ладонями превращаются в паутинки необыкновенные, что за закрытыми веками расцветают вкусом вечности. Они неспешно шепчут ей истории своей прошлой жизни (рассказы об изумрудных лесах, что плакали кристальными слезами неба, когда люди отнимали их родных насильно) и падают крупицами звездной пыли в сердце её обожжённое.       Грейнджер прижимается к холодной стене, что за спиной притаилась светло-серым всадником, позволяя замерзшим пальцам свои позвонки пересчитать, а затем закрывает глаза в попытках отчаянных представить цвета, знания о которых имеются у девушки лишь в теории, заботливо представленной пылью книг и мятным чаем ночами беззвёздными.       Вкус кофе на языке отдаёт чёрной завистью.       — Знаешь, я всегда думала, что видеть цвета — это прекрасно, но это оказалось даже лучше, чем я представляла.       Голос гаснет или теряется среди стен её мыслей, Гермиона понять не может (с признанием, что ей, если честно, всё равно), скованными холодом пальцами проводит по собственным векам, стараясь унять внезапное наваждение и лишь затем позволяет себе взглянуть на одноцветный мир, открыв глаза. Лаванда напротив улыбается до дрожи нетерпеливо.       Лаванда перед её глазами — серая.       Улыбка Гермионы — фальшивая.       \А ещё отдаёт горечью.\

***

      Любимые строчки перед её глазами вьются и скачут, превращаются в вереницы из предложений и берут за руки, утягивая в собственный мир, созданный лишь при помощи гласных и согласных, аккурат разброшенных по белой бумаге.       Гермиона жадно набивает ими карманы своей памяти.       \Девушка думает, что книги обладают лучшей на свете магией.\       Трава на которой она сидит серая щекочет нежную кожу озорным вкусом летних воспоминаний, проникает в лёгкие ароматом приятным, и Гермионе чудится-кажется, что сладость зелени медленно свет свой обретает, прекрасной яркостью вспыхивая беззаботно.       Грейнджер поспешно книгу закрывает, хмуря брови \скорее мысли в голове теряя.\       — Увидела что-то интересное?       Внезапные звуки чужого (совсем ненужного, нет) голоса настигают её громом среди некогда ясного неба, поражают очевидной догадкой, которую тотчас стоит перечеркнуть красной ручкой и табу на подобные мысли поставить.       Гермиона моргает, моргает, моргает, пока пелена нового цвета-воспоминания из памяти не пропадает, заботливо отложенная в шкафы платяные с пометкой в «позже», пока сумятица перед её глазами не останавливается, напавшая на золотые города её спокойствия, пока…       Драко Малфой перед ней серый и, на удивление, смотрит уж слишком настороженно.       Грейнджер встаёт поспешно, воздух глотает урывками и направляется прочь (всё равно куда, главное — быстрее и как можно дальше), случайно касаясь обнажёнными пальцами его руки.       Мысли в голове у Драко Малфоя мечутся и бьются о стенки черепной коробки крыльями синиц, воздухом весенним и острым пониманием.       \Ах, что за паршивое чувство юмора у нашей вселенной?\

***

      Мелодия льётся глухо и неспешно.       Ветер обнажённых рук касается, кожу ласково целует, призывая летать научиться, чтобы мириады звёзд на небе поймать и спрятать под кожу собственную.       Гермиона Грейнджер сгоняет очередное наваждение, ступая по блестящему паркету.       \Считая шаги, конечно же.\       Чёрный шёлк по плечам струится, обнимает её тело донельзя бережно, но не спасает от вечерней прохлады, предпочитая справляться лишь с ролью украшения на него возложенной.       Старые часы бьют время правды.       Обрывки подола между пальцами девичьими в волнении замирают.       — Прекрасно выглядишь.       Звучит вроде за спиной, но отовсюду, сжигает кожу пожаром внезапным, превращая обрывки мыслей в голове в угли талые.       Гермиона Грейнджер глаза закрывает и оборачивается, считая вдохи и выдохи, неосознанно ошибаясь на единицу целую, ломаной линией исчезая в пространстве.       Звуки музыки окутывают их невидимым куполом, облаками нот давят на плечи, разбавляют серость, которая \пока что\ царит в округе.       Драко холодной рукой её ладони касается, чувствуя как мир перед глазами вкусами и яркостью вспыхивает, чужое запястье обхватывает, словно пульс считает, потому что собственное сердце от разнообразия оттенков давно разрывается.       Ещё на один шаг ближе, но всё равно недостаточно.       Теперь тёплое дыхание на коже чувствуется, пальцы в тёмных волосах теряются, а воздух на мгновение общим становится \ты ли это, вечность?\       Гермиона Грейнджер глаза открывает,       музыка затухает,       луна смеётся с неба и кашляет серостью.

\Твоя кривая линия не вписывается в хитросплетение узоров моей бесконечности.\

_____________ Если необходимо объяснение: Существуют «пустые» люди, которые являются чей-то родственной душой, но сами таковую не имеют, наслаждаясь лишь быстрыми иллюзиями оттенков при первых секундах касания с людьми, которым они принадлежат. Гермиона как раз из числа подобных.