sick of losing soulmates

dodie — sick of losing soulmates

«У каждого свой океан. И каждый в нём по-своему тонет» Лидия Мартин такого не заслуживает. Эта мысль с беспокойной тревожностью врывается в моё сознание, заставляя сжать челюсти, пока те не начнут болеть, сжать пальцы до хруста, до спазма, но всё, что мне дозволено — смотреть на неё через хренову сетку, не имея возможности уберечь. Пока. Чрезмерно свободные серовато-мрачные штаны, подходящие по тону к простой футболке и некогда белый, практически засаленный халат с размытыми багрово-розовыми пятнами крови совершенно не вяжутся с образом Лидии. Больничная одежда ей не к лицу. Банши к лицу болезненная усталость, глубоко залегшие синяки под глазами от бессонных ночей, к лицу предсмертные крики и отчаянные рыдания в подушку по утрам. Бледная кожа, лишенное румянца худое лицо и выражение горького безразличия, ведь «катитесь со своей жизнью, я вижу смерть». Такой Генрих Валок воображает Лидию. Беспомощное тело со способностями, которые доведут её до собственного гроба. Лидия Мартин не игрушка, а человек. Я вижу её в узком, плохо освещенном коридоре Эйкена, ловя пустой взгляд и безмолвный крик о помощи. Цвет глаз — сияющий изумрудный в момент оказался тусклым дотлевающим пеплом. Она сгорает здесь. Острые когти Тео вонзаются, как ядовитые лезвия, в очередной раз портят кожу на её шее. Вижу, как сочится кровь, тянется кривой тонкой дорожкой к ключицам. Почему не могу дышать? Она замирает, задыхаясь. Внутренности стягиваются в тугой узел, и я заметно напрягаюсь, прокручивая одно лишь «мы вытащим тебя» в голове. Все идёт не по плану, катится к чертям огромным комом из недочётов, чрезмерной самоуверенности Тео Рейкена, несвоевременных проблем, и, главное — моей оплошности. Доктор сжимает Лидию в своих железных тисках и тащит к другой двери. Я опрометчиво срываюсь с места, злясь на себя и на него. Этого не должно было произойти, Лидия не должна сегодня умереть. Я почти успеваю, но дверь захлопывается перед лицом, словно то была не прихоть Валока, а мимо проходившая ирония подтолкнула её и сейчас пытается повесить табличку «мечтавшим о светлом будущем вход воспрещён. Дождитесь, когда станете обречены». Злость отступает под натиском опаляющего дыхания ярости, её до боли ледяных касаний и пленящих нашептываний о том, что стоит дать умереть доктору, если такая возможность представится, а в крайнем случае взять управление судьбой в свои умелые руки. Что-то внутри саднит, трещит по швам, болью отдаваясь в сердце, ломая его нещадно. Наверное, от безустанного повторения её имени — чрезмерно громко, не жалея голосовые связки. Плевать. Глупый. Разве это может её спасти? — Позволь мне, — с тяжёлым осознанием доносится голос Рэйкена одновременно со звуком слетающей с петель двери. На мгновение я даю себе забыть, что он причина её без пяти минут смерти. Медлительность готовит к безумию, Тео не помогает. Ворчит что-то про свою невиновность, но, прости, факты налицо. Смотрю на него будто целую вечность — он чертова заноза в заднице, но и мой шанс. Безмолвное согласие: ему Валока, мне Лидию. Слыша её вымученный крик и неуверенное «он отовсюду» от Тео, я срываюсь с места, пытаясь найти выход к ней наугад. Секунды тянутся, болезненно разбиваются о неудавшиеся попытки её отыскать. Не опоздай. Не опоздай. Не опоздай. Жажда избавить её от страдания возвышается над прочими, в миг утратившими свою ценность, желаниями, потребностями, над эмоциями, что во мне оживает надежда и хватает силы снести ещё одну дверь. Доктора рядом нет, но краем глаза я замечаю тело рядом с измученной Лидией. Она убила его? Руки трясутся, я убираю какие-то провода от её головы, полагая, что это здесь совершенно лишнее. Прежде чем она успокоится и осознает реальность, сказав, какой Стайлз идиот, я непринужденно замечаю, что она все ещё красива. Лидию бы сравнить с Афродитой, да только жизни в ней — ни черта. — Ты… Ты вернулся, — тихо, слабо лепечет она. Разве бы я мог её оставить? Разве бы посмел? — Давай вытащим тебя отсюда. Она хмурится так, словно я сказал самую неразумную вещь на свете и уставляется куда-то в пол, замирая. — Но это очень опасно… Я знаю, она бы продолжила говорить о безопасности, просто так будто правильно — быть жертвой ради сомнительного, но будущего. Я твёрдо уверен — не сейчас и не сегодня. Зачем же я здесь, Лидия? — Замолчи и дай мне спасти твою жизнь. Секунды хватает, чтобы её взгляд изменился. Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами, сначала с немым удивлением, а позже с непередаваемой мягкостью, будто я… Я её всё? Она кивает, с неожиданным для меня пониманием. Лидия же в курсе, что я бы не оставил её там умирать, что бы она не говорила дальше? Пытается дать мне второй шанс искупить вину за Донована. Я остаюсь ей благодарен, но все же, мы здесь не ради меня одного. Когда выход оказывается до неверия рядом, Лидия отталкивает меня, сбивая острые колени о пропитанный безысходностью заключенных бетон. Хватается за голову и чуть ли не плачет. Мне за неё страшно. — Не могу сдерживать, — на выдохе произносит банши, всеми силами сдерживая вырывающийся наружу смертельный крик. — Стайлз, беги! Она умрёт, если закричит. Я совершенно без понятия, что делать, но, спотыкаясь, несусь к ней, чтобы помочь. Я обязан ей помочь. Я чувствую толчок, выбивающий воздух из грудной клетки и вижу Джордана Пэрриша. В следующую секунду мощный взрыв сотрясает весь нижний этаж. Все туманно: не видно лиц, в густом слое пыли затерялась надежда. Ей было больно? Где она? Джордан? Пытаюсь увидеть, дорисовать хотя бы мрачную тень двух молодых людей, чтобы выдохнуть и подумать, что снова обошлось. Лидии не видно. Надежда продолжает тонуть в оседающем слое дыма. Кажется, вижу Джордана. Оцепенение не спадает, только словно усиливается и тяжело давит на плечи; неужели у него на руках Лидия? Замираю. Становится очень холодно, что-то неприятно касается меня в области сердца и все тянет, тянет, тянет. Не чувствую дна, но оно где-то близко, незажившие раны, поселившиеся там, уже цепляются за мою одежду, пытаются душить предположения. Лидия..? — Что происходит? — хриплый голос разрывает все нити, дно уже дальше. Я судорожно выдыхаю, стараясь взять себя в руки. Она жива. — План Б. Стёкла джипа вдребезги, а меня всё ещё не волнует. У неё на лице отпечаток боли, а в глазах между строк просьба помочь и мольбы всё закончить, её тело — сплошная открытая рана. Смотреть на неё невозможно больно и все же недостаточно, недостойно её чувств на данный момент. В ребра как будто грубо впихнули испачканную в грязной беспомощности, склизкой нехватке времени и липкой нервозности вату — воздуху места нет… — Лидия, Лидия, эй! Посмотри на меня. Посмотри… — твержу я с негодованием. Она сдерживает себя снова и я вижу, чего ей это стоит. — Ты выдержишь. Она почти усмехается с беспокойным изумлением глядя на меня. — Но ты — нет, — Лидия кидает виноватый взгляд на ухо и только теперь я понимаю, что идёт кровь. …сердце обмотали бинтом из заботливой теплоты, крепя сверху цветной пластырь сопереживания. Глупая. Это пустяк. Всё, что имеет значение — твоя хрустальная, ускользающая жизнь. Она дрожит, когда мы кладем её на операционный стол к Дитону. Дрожит, будто замерзает, будто чувствует, что смерть рядом. Удерживает в себе неопределённой мощи скопление силы, будто бы сама может справиться, будто бы сама сильная. Я и не могу опровергнуть, но все же она погибает. Пока Дитон копается в медикаментах, я могу только напряженно наблюдать за происходящим, держа Лидию за руку, показывая что всё хорошо. Что-то неприятно мерцает, и я догадываюсь, что не старые лампы ветеринарной клиники. Лидия снова на грани. Столы трясутся, папки и банки с различным содержанием оказываются на полу так быстро, что мне становится жутко. От нервного ожидания и страха за жизни (она непременно заберёт с собой и нас, и зацепит ещё нескольких. И, знаете, если бы это правило распространялось на одного человека с ней в списке смерти, я был бы рад оказаться в качестве «+1». И всё же, костлявую здесь не рады встретить) я поторапливаю Дитона, хотя и понимаю, что он делает, все что может. — Серьёзно, омела? Как это поможет, у неё дыра в голове! — с раздражением бросаю я. Дитон отмалчивается, иногда что-то бурча под нос. Следующие секунды я запоминаю как немую тишину из-за внезапно затихнувшей Лидии, монотонную речь — даже не представляю чью — и сорвавшийся крик. Стёкла буквально взрываются и так неожиданно, что я едва успеваю прикрыть собой Лидию, ожидая конец. Медленно отстраняюсь, её бы не задеть. Неверие пронзает как стальным клинком прямо в сердце. На её лице маска покоя, но она не двигается, и, кажется, не дышит. — Лидия, — с надеждой зову я, снова и снова повторяя её имя. — Эй, Лидия. Давай же… Холод пробирается прямо под кости, царапая органы изнутри. Медленно и болезненно я ощущаю эти касания, не дышу, молчу, но продолжаю ждать. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста… — Давай, Лидия, ты должна открыть глаза. Лидия. Я провожу пальцами по её щекам, она все ещё кажется живой, но вот только не отвечает. Лидия? Красноречие молчания обжигает. Я не хочу быть в тишине, хочу услышать её «я не в порядке, но станет лучше». Уже скребутся воспоминания о черепную коробку, и я не в силах их загнать глубже. Не хочу вспоминать её счастливой или грустной, не хочу делать эти воспоминания последними. — Нет-нет-нет, прошу. Лидия! «Если ты умрёшь, я буквально сойду со своего гребанного ума». И я действительно съезжаю с катушек. Это не больно, это… пусто. Все внутри исчезает, я знаю, где зияет дыра. Ужас настигает медленно. Мерещившийся танец рыцарей смерти, склонившихся над ней, как и горе, разрушающее моё желание жить, были пугающими до нетерпимости, до негодования. Я уязвлен, беспомощен и отчаян. Больно и чувствуется горький привкус тоски и загнанности в угол. Мне отвратительно. Распадаюсь на куски, как те чертовы осколки стёкла, расщепляясь на пыль и на атомы. Я достигаю дна. Чувствую движение под собой и не сразу верю, что Лидия действительно дышит и смотрит растерянно по сторонам. Когда осознаю, что это реальность, осыпавшиеся куски меня в момент собираются вместе, а я улыбаюсь как самый последний дурак. Больше не пусто. — Ты в порядке? Она слабо улыбается мне в ответ, почти незаметно кивая головой, но это хватает, чтобы выдохнуть спокойно и быть уверенным, что сейчас Лидии Мартин не грозит опасность. — Ты в порядке, — счастливо усмехаюсь, беря её за руку. Когда она сжимает в ответ, я чувствую прилив воодушевления, стирающий все те остатки страха, злости, раздражения и липкого дыхания смерти. Становится так легко, что больше ничего не сдавливает плечи, и я понимаю, как тяжело дышал. — Они спасли меня, мам. Стайлз спас меня. У каждого свой океан. И каждый в нём по-своему тонет. Ты мой океан, Лидия. Позволишь утонуть?