Однажды ночью

Если мне кто-нибудь сейчас даст пистолет, я не задумываясь, застрелюсь. Как же у меня всё болит. Три часа на сцене отпрыгал, всем автографы раздал, со всеми сфотографировался, да ещё и интервью дал. Откуда этот журналюга взялся вообще? Ещё такие глупые вопросы задавал. «Если у Вас появится возможность восстановить супружеские отношения с Аллой Борисовной, Вы воспользуетесь случаем?» Что? Что за хрень ты сейчас сказал? Пока моя больная голова соображала, что он спросил, прошло много времени и мне пришлось глупо отшутиться. Иной раз, когда на интервью задавали вопрос про неё, мне хотелось в микрофон заорать, чтобы она даже в Грязях услышала «Аллка! Дурёха моя, я люблю тебя!» Чёрт побери, я сейчас умру от удовольствия! Горячая ванна! Надо было пены для ванн налить, она так вкусно персиком пахнет. Как же вылезу отсюда? Я сейчас, как масло тут растаю и всё, был Киркоров и нет Киркорова. Нужно что-нибудь перекусить, а то желудок сам себя сожрёт. Глаза закрываются, надо вставать, а то ещё усну тут. Вот её серые глаза, рыжие локоны. Улыбается. Что-то задумала, от неё не знаешь, что ожидать. Как что-нибудь выкинет, а мне потом всю неделю думать, что это было. Руки свои тянет ко мне, что-то шепчет. И вот, заполучив меня, крепко обнимает, целует. Как я соскучился по ней… Я что уснул? Чуть не захлебнулся! Нашла бы меня утром Люся плавающего лицом вниз. Ага, размечтался, Люська и мёртвого поднимет своим визгом. Журналисты, как пить дать, раздуют тему, а заголовки в газетах будут гласить «Король эстрады утопился в своей ванной из-за несчастной любви». Все говорить будут, какой я классный, какой я хороший и отзывчивый человек, всем помогал, всех любил, Малахов передачу запишет, все будут слёзы лить. Через год отгрохают мне здоровенный памятник, поставят на могилке, снова слезами умываться будут, а через два часа забудут. Лицемеры чёртовы, ненавижу. Вот она! Вот она моя любовь! Как же я о тебе мечтал! Какая же ты крутая! Постелька моя! Есть только один плюс в холостяцкой жизни – постель моя и только моя, сейчас руки-ноги раскину. Идеально. Эх, Алла, так хочется обнять тебя, зарыться носом в твои волосы и уснуть. Ничего больше не надо. Её сейчас Галкин обнимает. Галкин, не попадайся ты мне в тёмном коридоре, а то найдут тебя на окраине города без штанов, и будешь знать, как Аллу мою обнимать. Господи, почему меня никак не отпускает она? Где я нагрешил-то? На концерт сегодня не пришла, а ведь обещала. Наказать бы её за это, нежно, не торопясь, чтобы моё имя выкрикивала. Как же она моё имя всегда шептала, даже год назад, когда я накинулся на неё в гримёрке. Ведь она тогда меня не оттолкнула. А как поцеловала, когда уходила, я чуть было не своровал её и не увёз туда, где нас не найдут. Что это тогда было вообще? Что со мной было и дураку понятно, я всегда от неё голову терял. А она? Она ведь замужем и говорила, что счастлива с Галкиным. Тогда какого чёрта она дразнит меня всегда? То глазками стрельнёт, то обнимет, то сама наклоняет и в щёку целует при встрече, её даже не смущает, что муж рядом. А Галкину, кажется, всё равно. Ни разу не видел, чтобы они хотя бы за руки держались, только когда увидят объективы камер, тогда цепляются друг в друга, прижимаются. Они даже уезжают с мероприятий по отдельности. Врёт она мне. Не любит его! Как сказал бы Станиславский: не верю! Не любовь это, нашла себе абы кого, чтобы рядом был, вот и называет это любовью. Какая тут любовь вообще? Морфей, сволочь ты такая, почему, когда я лёг в кровать, ты не забираешь меня в своё царство? А подсовываешь мне воспоминания? Забери меня с собой! Нет, я не правильно спел, в её песне по-другому было. Позови меня с собой! Интересно, она услышала в Грязях мой вопль? Кого там надо считать, когда уснуть не можешь? Овец или баранов? Овец вчера считал. Сегодня бараны на очереди, ах да, они ещё должны через забор прыгать. Один баран. Второй баран. Третий баран… Четвертый баран… Пятый Галкин… Галкин?! Галкин прыгает через забор?! Чур меня, чур. Привидится же такое… Всё, спать…спать…спать…