По традициям

— Я должна была убить тебя во время нашей свадьбы. — По традиции Ганима до сих пор облачена в чёрное платье фрименской невесты, и под её одеждой спрятан крис. — Я должна была отомстить. — Я знаю, — мягко говорит Фарад’н, его взгляд совершенно спокоен; что это — выученные техники Бене Гессерит, или же он правда не боится умереть от рук Ганимы? Почему у него такой добрый взгляд, несмотря на мрачный вид, на угрюмо сжатый подбородок и тяжёлые надбровные дуги? Добрый, но не мягкий, упрямый взгляд Коррино. Коррино. Ганима прожевала эту фамилию, и она неудобно захрустела на её зубах. Она чуть было не примерила её… нет, никогда! Её зовут и всегда будут звать Ганима Атрейдес. Как хорошо, что свадьбы — официальной церемонии — не состоялось. — Значит, у каждого из нас свои причины радоваться тому, что ничего так и не случилось, — говорит она вслух. — Я не рад этому. — Ганима чувствует его печаль, и в то же время Фарад’н улыбается. — Тебе претит быть консортом? — нетрудно догадаться. Фарад’н не отрицает. — Разумеется. — Ганиме приятна его честность. — Я всё-таки ненавистный тебе Коррино. Мой дед был Императором. И пусть мать всегда упрекала меня в недостатке честолюбия, а твой брат предложил разделить с ним историю, став королевским писцом, я бы хотел… да, я всё равно желал бы… стать твоим мужем. Это роль, которую я бы хотел сыграть по-настоящему. Ганиме приятная любая честность, но эта — больше всех прочих, она будит в ней не примитивное женское тщеславие, но упоительную тихую радость, которой не вызывало даже полное мысленное единение с братом. Ей нравится взгляд Фарад’на, его голос и слова, нравятся больше, чем положено взгляду, голосу и словам недавнего врага. Да, они всё-таки они станут мужем и женой в ином смысле, самом древнем, самом буквальном из всех. Не потому, что так решил Лето. Потому, что так решила Ганима. Может быть, именно поэтому Фарад’н и улыбается. — Не исключено, что я бы всё равно тебя пощадила, — заявляет Ганима. И мысленно добавляет — но только если бы я не успела достать крис. Нож должен быть напоен кровью, если его видели чужие глаза. Ещё одна традиция, которую Ганима соблюла бы любой ценой. — Я знаю, — повторяет Фарад’н; его улыбка почему-то становится только шире. — Опасно думать, что ты слишком много знаешь. Это развращает, особенно тех, кто заблуждается. Уголки губ Фарад’на дрожат от сдерживаемого смеха. Ганима не любит чужого смеха в своём присутствии, это рождает в ней какую-то неразгаданную досаду, но на этот раз та не приходит. Она думает о том, как удивительно в Фарад’не сочетаются лёгкость эмоций и сдержанность, явно выработанная упражнениями Бене Гессерит. Это зерно встретило благодатную почву и проросло всем назло, уже принося невиданные прежде плоды. Леди Джессика всегда очень тепло отзывается о своём неожиданном ученике. Ганима скептически порой относится к решениям бабушки, но её мнение всегда что-то значит для неё, вне зависимости от согласия с ним, оно что-то значит. Как значит и мнение брата Лето, как значат мнения многих жизней-памятей, запертых внутри. Ганима закрывает глаза, и те принимаются галдеть и спорить, увлекая в свой водоворот, и Ганима решительно отсекает их прочь. Она привыкла искать ответы, полагаясь на слепки душ внутри себя, но в жизни есть направления, выбор которых нельзя доверять мертвецам. Ганима больше не принимает в расчёт советы, которые обычно что-то значат. Ей достаточно того, что принц Фарад’н, её будущий консорт, что-то значит сам по себе, и она отказывается препарировать эту значимость, искать её корень и суть. В конце концов, разве это не стало традицией Атрейдесов — иметь настоящих жён и мужей, кроме тех, кто носит это звание, скрывающее пустоту?