cherry wine

На следующий день, ближе к пяти часам утра я встречал рассвет и думал: «Я что, правда собираюсь это сделать?» Моя рука не прикасалась ни к карандашу, ни к кисточке уже несколько недель, я, возможно, уже забыл, каково это — наносить краску на холст и наполнять его жизнью, но сейчас я действительно был окрылен намерением рисовать. И рисовать не что-то, а ее. Фиби. Время от времени, когда я засыпал, ее образ мелькал у меня в голове отдельными картинки, и я понимал, что скорее всего эта девушка стала для меня наградой свыше. Коул сказал, что я молодец, что я теперь могу войти в круг «настоящих парней», потому что смог найти девушку на один вечер, но я знал, что это не так. Я никогда не смог бы оказаться в этом круге. Мне было одиноко, поэтому решение нарисовать ее казалось мне разумным. Да, я никогда не изображал людей на своих картинах, но нужно было попробовать. Раз я не могу увидеть ее и поговорить с ней, значит, я могу ее вспомнить. Воспоминания — вот, что исцеляло и мучило мою душу одновременно. Фиби сказала, что не будет позировать мне для картины, но ей и не пришлось бы. Пока я помнил каждый миллиметр ее лица, пока я помнил оттенок цвета ее глаз, пока я мог восстановить в своей голове ее невероятные губы, мне хотелось запечатлеть эту красоту по памяти раз и навсегда. Вскоре между моих пальцев оказался карандаш. Простой карандаш, а не сигарета, что само по себе являлось чем-то новым для меня. Я рисовал, восстанавливая в своей голове все кусочки того вечера. Вот Фиби смеётся над очередной моей неудавшейся шуткой, вот она жалуется на Джереми и снисходительно называет его «ублюдком», а вот она касается моей щеки и весь мир вокруг исчезает. Знаете, я всегда думал, что нравятся мне изящные, вежливые особы, с которыми я мог бы поговорить об искусстве или о литературе, но вдруг меня цепляет та, которая, подвыпив, через каждое слово вставляет мат. Наверно, вся проблема в том, что я привык к своему идеалу — к Ханне. Но с Фиби я мог говорить о чем угодно. Через два часа на холсте появился небольшой набросок. Я долго старался над глазами девушки, потому что считал, что должен был показать тот самый блеск в ее радужке, который появился, наверно, из-за игривости и алкоголя. Не знаю, выглядел ли этот эскиз красивым, но такой я запомнил Фиби — с легким озорством во взгляде, с темной помадой на губах, с выдающимися ключицами и блестящими волосами. В глубине души я надеялся, что мы ещё встретимся, что судьба сведёт нас и мы снова поговорим о жизни, попивая вино, но понимал, что не смогу полюбить кого-то так же сильно, как Ханну. Все мы в жизни встречаем «переломных» людей. Под этим определением я имею в виду тех, кто внезапно входит в нашу повседневность, рушит ее с молниеносной силой, ломает и воскрешает все вокруг одновременно. Он меняет твоё видение мира, твои предпочтения, он становится той самой важной составляющей твоей жизни, без которой ты не можешь обойтись. Но потом вдруг этот человек исчезает, и ты чувствуешь себя так, будто от тебя оторвали огромный кусок души, который уже не вернёшь. С каждым таким «переломным», который уходит из твоей жизни, от души остаётся все меньше и меньше. Поэтому я в какой-то момент решил, что лучше быть одному. Это кажется более приятным, чем чувство боли, когда тебя покидает близкий человек, как например, Ханна, которая стала причиной моей вечной хандры. Я сидел и смотрел на свой эскиз, и иногда мне слышался смех Фиби. Окно было открыто настежь, моя спина чувствовала холодный ветер, но все это было неважно. Я нарисовал ее. Вышло вполне неплохо. Сделав такой вывод, я схватил в руки сигарету, зажёг ее и затянулся. Любой картине требовалось название, поэтому я, недолго думая, нагнулся и подписал на обратной стороне «Муза». А потом я просто сидел и смотрел на мой эскиз, будто Фиби, нарисованная на нем, смогла бы ожить и улыбнуться мне. Глупый. Послышался звонок телефона. Нарочно медля, я достал его из кармана и, не отрывая взгляда от портрета, ответил на вызов. — Алло? — мой голос звучал немного хрипло и подавленно, поэтому я тут же откашлялся. — Привет, Зейн, — по ту сторону прозвучал строгий голос Алекса. Когда мой менеджер говорил со мной в таком тоне, я понимал, что есть что-то, из-за чего мне стоит тут же напрячься и прислушаться. — Я понимаю, что у тебя творческий кризис и все такое, но людям нужны новые картины… — Ближе к делу. — Если ситуация не изменится, я прекращу работать с тобой, — резко ответил мне Алекс. Я сглотнул. — Предоставь мне что-то новое. В галерею, на выставку современных художников, требуются картины. Это твой шанс, Зейн. — Хорошо, — выдохнул я. Я не мог потерять Алекса. Этот человек продвигал меня в творчестве и помогал моим картинам продаваться на аукционах и в галереи. Я секунду помедлил с ответом, но потом, поняв, что творчество — мой единственный способ заработка, выдал: — Есть кое-что новое. Я ещё не доделал эту картину, но, думаю, получится что-то неплохое. — Пришли мне фото.