Я буду смотреть тебе вслед

Ночью чернушки опять затеяли свою пеструю игру по стенам и потолку. Миранда к такому давно привыкла, поэтому даже не проснулась толком, только шуганула мелочь, чтоб на уши не падали, и снова уснула. Проснулась уже к середине дня: зря засиделась вчера, озадачивая терминал все новыми и новыми странными запросами. Без логики, без особого смысла — любое, что вскакивало в истомленный бездельем мозг. Результаты интересовали мало, лишь бы шевелилось что-то на мягко сияющем экране, лишь бы казалась хоть какая-то жизнь, совсем не похожая на ту, снаружи… Снаружи в глубокой тьме ледяных ночей шевелились тени: одни размером с пылинку, другие — с человека, третьи — ростом до невидимого здесь неба. Колыхались гигантские складчатые занавеси, испускали из своих недр невидимых бабочек, что давали о себе знать лишь мягким шелестом плащей-крыльев, роились мошки, любившие собираться стаями и прикидываться людьми… Тысячи тысяч оттенков мрака. Деревья, взявшись за руки-лианы, водили хороводы, любуясь на облака внизу и на звезды вверху. Единственные тут, кому было доступно такое зрелище. Дни были коротки, а ночи — бесконечны и бездонны. Миранда иногда с невольным промельком страха представляла — а как там сейчас? Там, за пределами давно мертвого корабля, в толще которого едва теплилась единственная искорка жизни. Там, за горами, в долине за перевалом, где когда-то были немногочисленные домики, козлятник, огород, забор… Стоят ли еще эти сооружения, построенные много лет назад и долго служившие людям единственным домом? Наверно, при дневном свете сохранившееся еще выглядит немного живым, но если не смотреть издалека, а подойти к той черте, что была когда-то забором, то можно увидеть провалы пустых окон, лишившихся пузырей, растения, забравшиеся на просевшие крыши, снесенные зимними ветрами двери… На календарных столбиках изгладились отметки, бывшие давно исчезнувшим людям памятью о чем-то важном. На кладбище старые надгробия уже вросли в землю, только одно, появившееся там два года назад, сохранилось лучше, хоть и сооружено как попало, не хватило сил на большее. А в одном из домов должно остаться еще одно тело, у которого никогда не будет даже могилы. Когда наступает ночь, в поселке не мелькает ни одного огонька, никто не запирает дверей и не сторожит у изгороди. Лишь безымянные ночные страхи, с вялым любопытством принюхиваясь, скользят мимо, не находя добычи. На планете, не имеющей названия, лишь цифровой код, десять лет назад была сыграна последняя свадьба. *** Отец, когда был жив, рассказывал, что голоса замолкали один за другим, но люди, пытавшиеся наладить на «Полюсе» связь с далекой Землей, сначала не понимали, что происходит. Грешили на собственные оплошности и на износ корабельных систем, так как проверить было нечем. Разобравшись в инструкциях и вроде бы починив неисправное, слали снова и снова призыв: «Мы здесь! Придите за нами! Вспомните о нас!». Снова и снова повторялось сообщение о крушении «Полюса», о выживших, координаты — но ответа не было ни в первый год, ни во все последующие. Последний голос замолк незадолго до рождения Миранды. На ее памяти к кораблю еще ходили, благо путь был проторен и снабжен несколькими сносными убежищами. В конце концов, несмотря на отсутствие связи, там оставалось в достатке продуктов и медикаментов на складах, а в паре небольших жилых отсеков кто-то умный даже привел в порядок часть систем жизнеобеспечения. Не затем, чтобы делать мертвый корабль постоянным домом — кто бы захотел жить там, где в нескольких десятках метров в анабиозных камерах спят холодным сном десятки умерших, не тронутых разложением даже за долгие годы после крушения. Разве что оставаться по двое-трое на несколько ночей, пока длятся очередные технические работы, очередные попытки особенно упорных. Когда мать почувствовала близкую смерть, она попросила Миранду не ждать, а сейчас идти на «Полюс» и больше не возвращаться. Мать знала, что одна в поселке ее дочь не смогла бы выжить, но вот на корабле, на том маленьком островке надежного тепла, под защитой брони и тяжелых дверей, со складами, опустошенными едва наполовину… Один небольшой человек, не жируя, мог бы протянуть неопределенно-долгое время. — Я тоже там бывала, — рассказывала мать. — И папа твой бывал, и жили там иногда. В теплом отсеке можно жить даже зимой, если закрыть внешние двери, холод почти не проникнет. А ночные страхи пугаются духов погибших. — А если эти духи явятся ко мне ночью? — спросила Миранда со страхом и сомнением. Уходить не хотелось. — Духи — это не ночные страхи. Они были людьми, как мы, просто однажды заснули и уже не проснулись. Если придут — можешь рассказывать им что-нибудь, что хочешь. Им нравится слушать живой голос, они не обидят, просто побудут и уйдут. В анабиозном отсеке можешь смотреть на всех, только никого не трогай, они не любят этого. Сколько случилось таких разговоров в последние дни, Миранда не считала, лишь запоминая то, что считала полезным. А одним светлым утром, не добудившись матери, но еще чувствуя от нее живое тепло и медленное дыхание, в безумной спешке стала собирать последние несобранные пожитки, толкать их в заплечный мешок… Вспомнив — метнулась на улицу, распахнула дверь ближнего сарая. Не владея голосом, сбивчиво шепнула старому облезлому козлу, чтоб тоже не ждал, шел куда хочет. Тот не понял, взмемекнул вопросительно, потянулся к хозяйке, прося корма и ласки. Миранда, рвано выдохнув, увернулась от шарящего мягкого рыльца. — Не жди, говорю! А сама, против воли, все ждала — проснется мать, позовет, скажет оставаться, не ходить в опасные горы. Здесь все же и дом свой, и запаса пищи маленько еще осталось, и калитка в изгороди крепка и надежно запирается. Вдвоем прожить можно. Но мать не звала и не просыпалась, сколько бы ни тормошила ее Миранда. А одной в поселке оставаться нечего и думать. Ночным страхам изгородь не помеха. Почти сразу за изгородью, бесшумно вынырнув из тени подступающего леса, за Мирандой увязался безликий. Зная, что бежать бесполезно и опасно, она погрозила ему ножом. Существо ничего не ответило, лишь разулыбалось бездонной пастью и помахало тонкими когтистыми ручками. Как и ожидала Миранда, безликий следовал за ней весь день, а ночью стоял у самого обережного круга, и тень его, пляшущая в неверном свете костерка, делилась на две, четыре, восемь, расплывалась и разрасталась… В самый глухой и пустой час, когда она все же умудрилась задремать, пришли ночные страхи — хорошо еще, что мелкие, да и всего-то штук пять. Одного, особенно наглого, сунувшегося в круг, удалось загнать в пламя костра, с удовольствием пожравшее гадину. Против остальных пришлось едва ли не всю оставшуюся половину ночи обороняться горящими головнями, не забывая поддерживать костерок хотя бы совсем маленьким, не дав ему погаснуть и ни в коем случае не заступив за черту обережного круга. Безликий, довольный занимательным зрелищем, высовывал длинный бледный язык, с которого капала перламутровая слюна. Он был терпелив и умел ждать. На вторую ночь, едва сбежав от неведомо откуда тут взявшейся бородицы, Миранда из последних сил добралась до убежища уже после заката, чуть не спутав дорогу. Безликий, к счастью, отстал немного — на самом закате услышал вдалеке голос козла и стремительной черной тенью метнулся на звук. Той ночью существо развлекалось, приплясывая около круга и мемекая. И всю оставшуюся дорогу, слушая это, Миранда всей душой молилась, чтоб безликий не заговорил с ней голосом ее матери. Лишь добравшись до «Полюса», куда никакой твари хода не было, она смогла успокоиться. Все эти дни безликий почти не отставал от нее и не мог бы сходить до поселка и обратно. А это значило, что мать Миранды была свободна. *** В жилом отсеке было почти тепло. Если свить на лежанке что-то вроде гнездышка из одеял и теплой одежды — так вообще замечательно. Мать была права, жить здесь определенно оказалось легче, чем в поселке. Понемногу есть пищу, взятую с промерзшего склада, мучить инфотерминал, разглядывая на экране картинки со звездами и планетами, которых в жизни никогда не удастся увидеть… И снова и снова посылать сигнал, призыв о помощи — зов в мертвую тишину, ответ давно замолкшим голосам. Это превратилось в ритуал, наподобие расчесывания волос. Каждый день — сигнал. Без ответа, давно уже без смысла. Для Миранды это не было большой трудностью: аппаратуру наладили еще до нее, разработали алгоритм действий — тоже, ей оставалось лишь пользоваться и безошибочно следовать. Она часто воображала себе: как же выглядит, ощущается эта немыслимая даль, бескрайняя тьма, полная кусачих звезд, что отделяет планету без названия от неведомой, но желанной Земли? Человеческий разум не в силах был осознать эту огромность, поэтому представлял космос не больше расстояния от дна долины до облаков, только темного и с частыми огоньками звезд, любопытно глядящих издалека. Сама земля воображалась прямо там, по ту сторону облачного покрова: только взгляни вверх, дождись, пока случайным порывом ветра на высоте откроется на краткие мгновения просвет. Но облака ползли сплошным покровом, и никаких просветов в них Миранда никогда не видела. Безликий, бродя вокруг «Полюса», махал ручками всякий раз, когда она выглядывала наружу, и звучно скрипел и ухал голосом бородицы — должно быть, той самой. Кроме самой Миранды, в корабле жили чернушки. В поселке они заполонили все опустевшие дома, с шорохом разбегаясь от человечьих шагов и света. А здесь, уже привыкнув к ее присутствию, обнаглели, перестали скрываться, грелись на обогревателе и ночами устраивали довольно шумные игрища, выплясывая на потолке и стенах и с веселым писком валясь на пол. Приходилось делать им замечания, однако через пару-тройку ночей все повторялось. Однажды Миранде даже приснилось, что она сумела починить двигатели корабля и полететь на нем прочь с этой планеты, нацелившись добраться до Земли, раз уж на зов никто не отвечал. Проснувшись, она слегка повздыхала о несбыточном, проведала спящих в замерзших анабиозных капсулах, отправила сигнал в пустое молчание и, не отходя от пульта, вскрыла по такому случаю банку тушенки, чей срок годности не истек даже на десятую часть. Когда зазвучал сигнал принятного вызова, Миранда подавилась. Когда станет не важно — свое иль чужое, Когда на Земле нас останется двое, Наступит самый последний в мире рассвет, И мы пропадем на многие тысячи лет… Песенка была странной, но звучала весьма завлекающе, сама лезла в голову, маня подпевать. Особенно навязчив был припев, от понимания смысла которого становилось почему-то страшновато… — Эй, привет! — нерешительно заговорил женский голос в динамике, после того как песня закончилась. — Все-таки я откопала эту песенку, как и обещала. Ну да вам, дорогие слушатели, наверно, все равно, вас же нету… Но мне так и так нечего делать, и я шлю этот сигнал непонятно куда, просто так. В общем, как поется в песенке, я — тот самый последний человек на Земле. У меня даже свидетельство об этом есть, его выправил предпоследний, еще когда был жив. Долго рассказывать, что случилось с остальными, да вы бы и не поверили. У меня тут нашлась коробка конфет «Птичье молоко», синяя коробка, не желтая. В желтой они какие-то неправильные, а в коричневой — одни коричневые. А вот сейчас я откусила одну, она беленькая. Классно. Сейчас ко мне пришел мой сосед — паучок-сенокосик. Эй, паучок, я в курсе, что ты молчаливый, но передам от тебя привет слушателям, которых у нас нет. Устроив банку тушенки так, чтобы она не упала и не расплескала недоеденное содержимое, Миранда неуверенными движениями подключила микрофон и отрегулировала аппаратуру на ответ. — Да, кстати, пока не забыла, — продолжала тем временем незнакомка с далекой Земли. — Меня зовут Эстелла. Странно, что я это еще помню. И жалко, что я не умею играть на гитаре, а то бы устраивала концерты, не боясь никого взбесить шумом. — У вас есть один слушатель. *** Лежал в холодных горах безымянной планеты потерпевший крушение научно-исследовательский корабль «Полюс», хранящий в своем невредимом нутре одного живого человека. Сияла одиноким сигнальным огоньком отлично оснащенная военная база на старой Земле, и в пункте связи приник к микрофону такой же одинокий человек. Многие световые годы разделяли их, и ни у одной не было средства преодолеть это расстояние. Лишь зашифрованный сигнал, передаваемый сквозь пространство… Каждая сохраняла и свои сообщения, и принятые, выстраивая в электронном архиве цельный диалог, в который так нежданно сплелись их монологи. В этих сообщениях, летящих в обе стороны, не было планов спасения и будущего. Лишь прошлое — Эстеллы и Миранды, Земли и безымянной планеты, медленного вымирания и стремительной катастрофы. «О власти, о цене, о жизни и о смерти» — о прожитом и несбывшемся, о съеденном и выращенном, о потерянном и воображаемом… Словно два умерших мира, на краткое время оживая в словах, открывались друг другу. Миранда и Эстелла придвигали ближе микрофоны, устраивались поудобнее, воображая невольно себя сидящими вместе на диване, разделенными лишь ничтожными миллиметрами тонкой одежды, и каждой начинало казаться, что она ощущает слабый отголосок чужого живого тепла. А снаружи базы и корабля во мраке ночей бродили безликие твари, чуждые и непонятные человеческому разуму. Они знали, о чем разговаривают два последних человека на двух планетах, поэтому досадовали, что не имеют собственных голосов, чтобы присоединиться к беседе. Я буду смотреть тебе вслед, Пока не погаснет свет, На всей Земле не погаснет свет. Я буду смотреть тебе вслед, Пока не погаснет свет, В моих глазах не погаснет свет…