Пока что не закончен бал

В роскошном особняке Бойлов очередной прием — десятки гостей, разряженных в пух и прах, кружатся по залам, невинно флиртуют, иные, особо наглые, лапают официанток и служанок, а те не смеют дать отпор, чтобы не оказаться на жестокой темной улице, по которой, лязгая, ходят толлбои, солдаты и ужасные, ужасные плакальщики, на которых не зарятся даже жадные до плоти крысы. Аристократы стараются не замечать этого, но сладковатый запах чумы лезет в окна и двери с улиц прогнившего насквозь Дануолла, таится в углах, прячется за портьерами и занавесями. И каждый украдкой посматривает на свой платок — а ну как там следы крови? Вдруг это им суждено стать следующим безымянным скитальцем, отчаянно хрипящим и изо всех своих жалких сил цепляющимся за остатки изломанной жизни? Но платок по-прежнему чист, и гость продолжает смеяться и шутить, на краткие мгновения забывая о хаосе и кошмаре за высоким забором особняка Бойлов. Солдат и смотрителей с шарманками они игнорируют с потрясающим упорством, достойным лучшего применения. Под звуки музыки, льющейся из каждого угла, бродят богачи по комнатам, трогают книги и другие предметы роскоши, не обращая внимания на Лидию Бойл, склонившуюся над фортепиано. Девушка в неброском светло-сером костюме, самая тихая и незаметная из сестер, просто сидит перед инструментом, положив тонкие пальцы на клавиши. Она не играет — никто не услышит ее через звуки старинных вальсов, никто не заметит ее одухотворенного лица за кружащими в воздухе конфетти и мелькающими тканями дорогих нарядов. Едва ли они отвлекутся от бокалов с вином. Лидии не нужна публика — но зачем играть даже для себя, если не услышишь этого? Вейверли не находит себе места. Она, старшая из женщин Бойл, и самая разумная, она понимает, как опасно их положение. Она ненавидит эти званые вечера, на которых так остро чувствуется страх, расползающийся уродливым наростом по их блестящему обществу. А еще Вейверли проклинает красоту и доступность, сгубившие ее сестру и, быть может, их всех. Она учтиво кивает в ответ на чье-то приветствие и, воровато оглянувшись, залпом выпивает целый стакан шампанского. Атмосфера вечера, вынужденно-веселая, на грани истерики, гнетет ее. Старшая Бойл никогда не пила, но теперь задумывается — а не выход ли это? Не выход, одергивает она себя и роняет бокал на пол. Стекло разлетается тысячью кусочков у самой черной туфли, и, кажется, все гости оборачиваются на этот звук и даже некоторые пятятся от нее, будто от прокаженной. Вейверли усмехается горько, взмахом руки подзывая служанку. На этих приемах нельзя упоминать о том, куда катится жизнь в Дануолле. Даже если это никуда встанет на пороге, в мелкие щепки разнеся дверь, они все будут, хихикая, притворяться и наперебой рассказывать друг другу последние сплетни, а голоса будут звенеть и дребезжать от напряжения, страха и отчаяния. Вейверли замечает, что третьей сестры нет. А Эсма, злой рок сестер Бойл, спотыкаясь, бредет в свою комнату, не обращая внимания на пятна вина, сока и соуса на плотной кремовой ткани ее костюма, густо покрытого вышивкой. Она сошла вниз лишь для того, чтобы напиться, но вот она уже пьяна так, что в глазах двоится, а ноги едва держат, но почему же ей по-прежнему так больно? Женщина бредет, всхлипывая и держась рукой за стену, чтобы не упасть, но идет очень медленно, и проходит, кажется, целая вечность, когда она добирается до своей спальни, проклятого греха обители. Эсма ненавидит и балкон, и роскошное красное покрывало, и картину бесценную над камином, в котором гудит пламя, но не греет ее, блудницу и грешницу. Блудница, да! Вот как зовут ее сестры, которым воспитание не позволяет грубо выражаться, но она-то знает, как клеймят ее обычные люди, еще не утратившие рассудка от болезни и голода. Клеймят, не зная имени ее даже, но оно им и не нужно, им важен символ. Символ и причина разрухи в городе, по которому бродит черной тенью убийца в страшной маске. Эсма, приглушенно рыдая, падает на колени у роскошной кровати, ломает руки в и так уже безнадежно изорванных кружевных перчатках: ассасин узнает все, узнает и придет за ней, как пришел уже за Верховным Смотрителем, близнецами Пендлтонами, ученым Соколовым и сотнями безымянных солдат, смотрителей, плакальщиков и еще нормальных людей, которые могли бы выжить, не заразиться чумой, но которым не повезло увидеть убийцу. Эсма запускает пальцы в светлые волосы и глухо стонет от страха. Он найдет ее, найдет, чтобы добраться до лорда-регента! По полу мерно стучат каблуки Вейверли и чуть семенящие шаги — бедняжки Лидии, которой таланта досталось больше, чем красоты. Она приносит в руках влажное полотенце, и старшая из сестер бережно отирает Эсме лицо, смывая растекшийся макияж и слезы. Женщина поднимает на Вейверли глаза и, всхлипнув, пытается выровнять дыхание. Старшая Бойл кивает, и обе сестры опускаются на колени возле третьей, беря ее за руки. Внизу по-прежнему играет музыка для людей, которые пытаются убедить себя, что не обречены. Они пьют, смеются, но каждую секунду ждут ножа в спину, пулю в голову, щепотку яда в бокале, потому что остаток их жизни превратился в эту жалкую интригу: когда же? Голос Вейверли звучит очень торжественно, когда она обращается к Эсме. — Нужно спуститься, сестра. Бойлы должны встречать вместе, плечо к плечу, потому что в этом наша сила, — с другой стороны Лидия согласно склоняет голову. Она всегда предпочитает молчать. — В этом наша сила, — медленно повторяет Эсма. — Разве есть у нас шанс выжить в рушащемся Дануолле? Глаза Лидии сверкают странно, когда она отрицательно качает головой — вечно молчащая сестра, которую мало кто слышит и замечает. — Тогда мы должны встретить гибель его… — начинает она, сжимая руку Вейверли. — Гибель его и зарю нового мира, где нам нет места, — шепчет старшая, заглядывая в глаза Эсме. — Как сестры Бойл и никак иначе, — завершает любовница лорда-регента. Внизу бесполезно суетятся гости, уверяя окружающих, что им весело. Заката этого мира им не видно из-за падающих конфетти и их надушенных платков.