7 seconds

Я рвала тонкие вены на запястях, рвала волосы на голове, сливалась с ним воедино, только все равно оставалась без него, одна. На утро, когда солнце только-только окрашивало небо в пепельно-розовый. Я ходила за ним по пятам, пыталась улыбаться, как можно шире, чисто так, как умела: фальшиво, натянуто, до потрескивающих щек, до помутнения в глазах. Только ему все равно, потому что у него по венам гулял лед, а у меня зависимость от него и его холода. Он часто пропускал завтраки — пропадал по утрам неизвестно куда, и в его квартире оставалась только я. Тогда мне всегда казалось, что я находилась где-то внутри него. Надеялась, что я та единственная, которая была там. Надеялась, что никто более не ступал по этому холодному полу, не видел грустных глаз, нарисованных на обоях его спальни, не касался кончиками пальцев вещей Юнги, личных вещей. Он возвращался ближе к обеду и не кушал, никогда. Говорил, что сыт, что наелся где-то и что ему ничего не нужно, затем запирался в спальне вплоть до четырех часов. И я ждала его, потому что бесконечно больно смотреть на то, как он ломался. И мне нестерпимо, до перелома костей на запястье, до боли в ребрах хотелось ему помочь. Только как? Всегда, когда во мне что-то ломалось и к горлу поступал комок желания все бросить, уйти, наконец, забыть, я вспоминала лишь один момент, тот, где Юнги был бесконечно слаб и плакал, зарывшись тонкими пальцами в ментолового цвета волосы и глотая соджу. — Останься, — тогда он хрипло прошептал, хватая меня за руку и сильнее сжимая. Его квартира была отличным напоминанием о том, насколько он все-таки одинок, но до невозможности глуп и скуп на то, чтобы показать свои реальные переживания. Он отталкивал всех своим безразличным взглядом, едкими замечаниями и хриплым «проваливай». Он отталкивал меня. После того случая. Всегда. Но я была рядом, потому что… Я сама захотела этого. Я осталась его настоящим — якорем, который бы помог ему вытащить себя из зыбких песков прошлого. Я осталась навсегда, обещала сама себе и ему. Я осталась в его квартире. Я осталась в парке, где он часто бывал. Я осталась в клубе делить с ним дым ментоловых сигарет, глотать кисло-соленый лайм вместе с виски и жевать пластинки «орбит» со вкусом клубники. Я застряла, подобно занозе, под кожей, протыкаясь к венам, еще больше желая быть с ним, быть самым близким для него. У него россыпь звезд на правой ключице и бесконечная боль в глазах. У него ад в груди и холод в крови. У него зависимость от амфетамина и кокаина. А у меня он — между левой лопаткой и ребрами. У меня от него черное «Шуга» на третьем ребре от сердца. У меня от него зависимость к холоду и частые заморозки в районе груди. У меня от него любовь к виски и пьяное с дибильным акцентом «ай лав ю» прямо в ключицу с россыпью звезд. Он — лед, заморозивший мои вены и шрамы на запястье; и пламя, которое разожгло во мне все чувства в одну секунду и превратило все в пепел и копоть, оседшую на темных волосах и через ноздри по тонким путям пробравшууся в самые легкие, смешиваясь с дымом и губя моих кричащих китов. Он слияние невозможного, несовместимого и до боли неправильного-и-слишком-правильного. Он Мин Юнги.