цепи

Она смотрит на улыбку его невесты и бежит рыдать в туалет. Она размазывает заботливо нанесенную с утра Настей тушь и, держась руками за голову, почти воет от безысходности. Она скалит зубы, задыхается от ненависти к себе и ко всему на свете, потому что сама все проебала. Сама отпустила. Сама позволила все это, хотя могла не позволять. Теперь сиди и рыдай на его свадьбе. Сначала она даже умудряется вполне искренне улыбаться, одобряя все его действия и кивая ему головой. Сначала она даже верит, что это все не с ней, что они через буквально минуток десять вместе с ним будут смотреть на чью-то чужую свадьбу и целоваться до безумия, когда будут уже очень пьяны. /// Кате кажется это бредом сивой кобылы. Ульяна выходит за Максима. Немыслимо. Непостижимо. Ульяна все визжит и визжит, словно оповещая всему миру, что у них теперь будет брак, а она закономерно – замужней женщиной. Катя кивает, улыбаясь, и говорит Пылаевой, что та сорвала огромный куш, джекпот в виде такого суперклассного Максима Нестеровича, который сама она не смогла постичь (но этого, конечно, не говорит). По спине холод, и вообще, просто становится холодно: вокруг, внутри, везде. Решетникова почти плачет, правда плачет, от обиды ли, или от того, что всё ещё любит его, не знает, право. Но при Пылаевой ей категорически запрещено реветь, догадается, что что-то не так, еще и поймет – нет, нельзя. Катя уверяет себя на секунду, что даже может быть счастлива за подругу, ведь в её распоряжении теперь человек, который, скорее всего, сделает Ульяшку самой счастливой женщиной на свете. Но это на секунду, потому что в реале Решетникову тошнит. От себя же. Единственное, что ей хочется сказать Ульяне: «не потеряй его и не сломай». И всё. Она отпускает его. Она говорит себе, что пора бы отпустить. С Максимом очень много связано. С ним связано столько, что можно было бы связать с ним жизнь. С ним – Италия, Америка, Шри-Ланка. С ним – две собаки, два кота и пятьдесят восемь квадратов жилплощади. С ним – вкусный кофе, вкусный ужин и вкусный секс. Катя все помнит до мельчайших подробностей, потому что это было всего полтора года назад. Ему хватило полтора года, чтобы жить дальше, а ей не хватило. Она та же разбитая девчонка, которую никто не спас. И это гложет. Это обидно, потому что он смог пережить её, такую распрекрасную Катю Решетникову, охуительно красивую, умную, самую лучшую на свете. Сначала даже работать не может - тяжко. Катя знает, что так нельзя, поэтому берет свою пятую точку в руки и тащится на работу. Она забывает о своей знаменитой гордости, она наступает на старые грабли и уже вот-вот хочет написать ему сообщение, но тупо не находит повода, хотя очень хочет. /// Она сама уходила от него. Сама собирала вещи, сама убирала его руки от себя, обрывала все провода и на срыве рыдала о том, что больше никогда не вернется. Несмотря на то, что все было сказано на взводе, она понимала, что это конец. Что она безумно любит, но это все. Так казалось тогда. Два характера взрыва, они были Хиросимой и Нагасаки, попавшими под бомбежки жизни. Поначалу думали, что притрется, сгладится, и правда получалось. Поначалу было легче, потому что Макс мог с порога сбить Катю с ног, прижав горячим телом к стене, а она не сопротивлялась. Страсть и воздушная любовь латали дыры, держали в узде, помогали быть мягче и терпимее. Максово «я тебя хочу» давало в голову не хуже сорокоградусного алкоголя, не отпускало, кружило мир вокруг, делало всё таким хорошим и приятным. Они проебали свою любовь. Упустили все моменты, потеряли всё, что давало силы жить. Катя звонила Насте и рыдала в трубку нечеловечески, вопя о том, какая же она, Катя, всё-таки дура, как же больно и давит в груди, как же хочется кричать, и как же всё-таки она любит своего Макса, что готова его прямо сейчас простить и вернуть все, что было. У Кати сдавали нервы. У Кати не оставалось слёз. Её ломало. Так беспощадно, что порою казалось, будто её и без того хрупкие ребра переезжает асфальтовый каток туда-сюда, туда-сюда. Решетникова чувствовала его в грудине, будто он сидит там и не хочет выбираться, чертов мудак. В ее жизни до этого было так много его, что без него стало совсем пусто. И от этого сильная Катя давала трещины и позволяла себе так себя вести: быть поломанной и жалкой. Белое вино скользит по бокалу, цепляя изредка след кричаще-красной (дешёвой) помады. Белая фата Ульяны, кажется, постоянно на глазах. Все вокруг, белое, чистое, совсем не под стать Максу. Катя знает его как пять пальцев. В этом белом и идеально отшлифованном, в этом до безумия тривиальном – не он. Он – стоит и улыбается Кате, когда та поднимает платье и любуется новыми блестящими кроссовками и просит уже пива. Он – танцует подобие свадебного танца уже навеселе, с бутылкой пенного и подпевает Аллегровой. Решетниковой хочется сбежать, сверкая пятками. Хочется разбить все бокалы, хочется сломать ему его свадьбу, ко всем известным чертям. Хочется сломать ему тут все, потому что и он когда-то сломал. Но она держится. Даже не встает, а только смотрит и смотрит на него, сидящего ровно напротив. И он смотрит в ответ. Катин взгляд говорит красноречиво, о том, что она никогда бы не сказала. Ее взгляд затягивает петлю у его горла, но он даже не пытается ослабить. Нестерович знает, что заслуживает как минимум укоризны от неё. Нестерович знает, что невестой на этой свадьбе должна была быть Катя. А стала ее лучшая подруга… Самому не смешно, Нестерович? Катя, его Катя, должна была сидеть в белом платье, должна была сверкать глазами и кольцом на безымянном, должна была. Но Макс не смог сделать так, чтобы это было явью. И в какой-то момент (после третьего бокала) Кате становится хорошо и хуево одновременно. Хорошо от десятиградусного внутри, от кружащейся головы и от скопления народа вокруг (ах, какая тусовка! танцевальная, да еще в самом разгаре! иди танцуй, дура, а не смотри на своего бывшего! хотя бы не так жадно, дорогая). А напротив сидит Макс и гладит Ульяну по волосам, нежно так, заботливо. И Решетниковой хочется выебать в рот того, кто придумал эту ебанную любовь. Слезы уже почти на глазах, она чувствует себя здесь лишней, чужой, ненужной, она не хочет давить на жалость своим видом, поэтому хватает маленькую сумочку цвета шампань и подходит к своей Пылаевой (исправлять сейчас не стоит). - Ульяшка, я домой, мне что-то плохо, - сквозь шум и блики цветомузыки пытается сказать Катя. На ней нет лица, только фальшивая маска и алкогольное опьянение. - Что-то произошло? – подняв красиво накрашенные глаза, интересуется Ульяна. Рядом вскакивает Макс и спрашивает о том, что же произошло, поглядывая на растерянную Решетникову. - Мне просто нездоровится, я поеду на такси все хорошо, правда, не волнуйтесь ребят, - сглатывает собственные слезы и поворачиваясь на Макса произносит уже тише, - Семейного счастья, любви… всего там тривиального вам, чтоб детишек побольше и всего… Самого хорошего. - Катюшка, все в порядке? – улыбаясь, говорит Ульяна, понимая, что подруга уже изрядно подвыпившая. Катя смеётся и спотыкается о собственные ноги. - Максимально. - Я отвезу её, - вступает в разговор Нестерович и мягко касается плеча Ульяны, целует в волосы и обнимая Катю идёт к выходу. - Три или четыре бокала вина? Ты не меняешься, малыш, - только и всего произносит Макс, но Кате этого хватает, чтобы разрыдаться. Она падает прямо на бордюр и плачет-плачет, заливисто, завывая, плачет потому, что он не имеет права называть ее малыш, хотя бы теперь и сейчас. Плачет потому, что он знает куда надавить, чтобы опять сломать ее до конца. - Пошли в машину, успокойся, пожалуйста, эти слёзы ни к чему. Катя спокойно идёт к машине, вытирая рукавом пальто остатки соленого и шмыгает носом. Она садится в автомобиль, громко хлопая дверью, и тут же поворачивает голову к окну, лишь бы не смотреть ему в глаза. Он везет её домой, изредка поворачивая голову в ее сторону и опасливо смотря. - Я знал, что ты придёшь. Я скучал, малыш, - и Кате хочется нахуй вылететь из этой машины, выбить стекла, лишь бы не наступить на те самые грабли. Она твердит-твердит, что не хочет, но будет наступать, потому что это любимые и самые охуенные грабли на свете. Макс улыбается по приятельски, но Решетникова знает эту улыбку. Он так улыбался, когда теплый выходил из душа и одной рукой прижимал её к себе, на её отказы и возмущения водя носом по торчащим позвонкам. Он улыбался так, когда хотел девушку, передевающуюся у платяного шкафа. Просто когда хотел ее. Ее сердце, до того потерпевшее больное, невыносимое фиаско, теперь бронированная дверь. Хуй пробьешь. У Макса всегда были ключи к ее замку. Всегда. Он это не скрывал, он даже в эту минуту этим пользовался, бездушно наплевав на чувства Решетниковой. А Катя оставила ему ключи под ковриком. Это отчаяние, ведь она не знает куда себя деть. Катя хочет закричать на всю Галактику, чтобы он отпустил ее наконец, но в тоже время хочет хотя бы на секундочку, хотя бы немного почувствовать мягкие губы у своих.Кате похуй, что где-то там, за километров двадцать плачет недавно осчастливившаяся Ульяшка, запускает руки в волосы и трезвонит в бездушный мобильный такого же бездушного хозяина. Похуй, что рушится молодая семья, хотя нет, не рушится, просто трещит и капает парафином плавящейся свечки на открытую кожу Кати. Семья. Что-то серьезное. Что-то, с чем обращаться вот так нельзя, Максим Нестерович. - Господи, как я скучала, - прижимаясь порванным платьем к телу мужчины, шепчет Катя и обещает себе выйти через минуты три, не больше, иначе же накроет. Ее сердце делает тройное сальто и кричит, нет, взывает о помощи своей хозяйке, хотя бы сейчас, хотя бы, чтобы на секунду стало легче. Катя вспоминает, как скучала, как греть постель приходилось самой, как вставать с утра было трудно, как былло больно смотреть на оставленную кружку и пену для бритья, из-за которой до этого ссорились. Как было больно пускать его забрать последние вещи, как хотелось верить, что все вокруг ложь, обман, нечестность. - Я тоже скучала, ты просто не представляешь как скучала, Масечка, - спокойно произносит Катя и поворачивает лицо в его сторону. Макс резко тормозит, съежает на обочину и без предупреждения нападает на Катю. Он хватает её лицо руками, притягивает к себе, касается губами сначала мягко, даже любовно, а потом взгрызается, будто во вкусный кусок мяса. Решетниковой кажется это пустым и абсолютно случайным, но третий бокал был явно лишним и рецепторы отказывают довольно скоро. На часах было три ночи. Он прижимает ее к себе сильней, ловким движением рук пересаживая на водительское сидение к себе. Катя выгибается в спине и чувствует, как Нестерович расстегивает сзади молнию на платье. Он целует ее шею, а Катя все думает, что это какое-то проклятье, чума, необъяснимость, ведь она сука опять поддаётся, опять дает слабину, не напрягает хватку, а просто опускает руки и позволяет все. Руки Макса сжимают кожу, проходятся по ребрам, казалось бы, пересчитывая, как будто с момента их расставания могло бы стать меньше. Решетникова смотрит на переднее стекло автомобиля, оно мокрое, все в каплях, но и не только оно. Ультрамариновое платье упрямо не хотело расстегиваться (может, знаки судьбы). Напряжение достигает того, что Макс, не сдержавшись, рвет эластичную ткань. Катя матерится, а сама только руками помогает снимать. Катя всегда считала себя честной. Она могла выплевать горькую правду в лицо, могла даже не врать себе, хотя иногда очень и очень хотелось, всегда придерживалась правил и канонов. Но в эту самую минуту она чувствовала себя такой лживой, такой нечестной, что, казалось, ложь, превратившись в липкий черный мазут затопила бы девушку с головой. На часах было четыре утра. Телефон Нестеровича разрывала его уже теперь жена Ульяна, её уже лихорадило как от болезни, а Максим ебал и до безумия любил в этот момент её лучшую подругу. О, как же любил. До хруста позвонков, до визгов в неудобной машине, почти до незваных слёз. Ловкими пальцами он подцеплял итальянское кружево нижнего и снимал его, выкидывал, потому что оно не нужно было. Спать со своей бывшей на своей свадьбе, как минимум, не тривиально, как раз в стиле Максима Нестеровича, джекпота с зеленым прищуром глаз. Кате весело. И Кате хочется все послать. В этот момент она никак не может осознать, что он больше не ее Макс, что у него жена - между прочим, ее лучшая подруга, которая верит им обоим верой ребенка в Деда Мороза. А они лживые. Грязные, пустые, бесчеловечные. Им похуй на торжество, похуй на гостей, на законы, на мораль, на весь мир вокруг. Катя, абсолютно осознанно, даёт ему вторую пулю, ведь первой он не смог до конца убить. Катя чувствует, что кончает, но затуманенный алкоголем рассудок не даёт этого понять в полной мере. Её трясет. И хочется домой. Макс, такой её, становится самым страшным злом, Пеннивайзом, личным страхом, плачем истерзанной души. Она перелезает на другое сиденье, пытаясь накрыться куском порванного страстью платья, но Макс откуда-то сзади достает мягкий плед Ульяны и протягивает Кате. Кате не хочется его брать, она морщит лоб, но холод настолько съедает, что приходится. Занавес. - Мне так этого не хватало, - шепчет тихо Макс. - Отвези меня домой, умоляю. Мерседес Максима снова увидел настоящую безжалостную любовь, которая убивает сердца двоих в кровь. Катя отходит от выпитого, ей до дикого холодно и она курит Мальборо, дергаясь всем телом. Ей не стыдно смотреть ему в глаза, потому что Решетникова привыкла смотреть страхам в лицо. Сигареты не помогают. Кате приходится кричать на всю машину, что он торопился. - Вези меня домой, твою мать! Быстрее, блять, мне похуй на все.