Inside

Громкий крик. Он разрывает всю почву под ногами. Звук боли, страшной, жгучей боли, которая проходила сквозь его тело, синим пламенем. Языки огня полностью пожирали его тело, прожигая кожу, доходя до косточки, легко обволакивая ее в своем ненасытном пламени. Бессильно падая на пол, чувствуя агонию, и темню дымку перед глазами. Чувство смерти такое резкое, такое неожиданное и такое безжалостное. Оно просто настает, берет в свои оковы, скручивает тебя с жадностью, с голодом, овладевая тобой. Каждой клеточкой тела, каждой клеточкой души. Если бы он выжил, в последнюю минуту Кол думает, что он бы мог написать целую книгу о том, что за чувство настигает тебя в последний момент твоей жизни. Что за мысли овладевают твоим сознанием, и какие они. У Кола они лучшие. Лучшие мысли, которые могут быть, когда ты чувствуешь шаги смерти. Перед глазами образ матери и отца. Были ли они таковыми для Древнего? Майклсон не знает, он просто видит их перед глазами, засчитывая им по одному очку, минус один сын на Земле живущий. Следующий образ приятней, теплее и намного дороже – Хенрик. Брат, брат, брат. Младший и родной. Сколько веков Кол его не видел, сколько веков он молил себя забыть о нем, о младшем брате? Много, слишком много. Но его образ приятный, и вампир даже не столь громко кричит от боли. Прошла секунда, но время для Древнего давно потеряло ценность и даже одна секунда ему в размер с вечностью, и ему хватает этой секунды для того, чтобы вспомнить улыбку младшего, и это радует, где-то на краю сознания. Куда нельзя достать рукой, туда, куда Кол не любит заглядывать, там слишком много боли и потерь, слишком даже для Первородного. Следующий образ Финна. Финн – старший брат. Скрытный и спокойный – противоположность. Полная противоположность Колу, тот у которого душа нараспашку и адреналин зашкаливает внутри, бьется и рвется изнутри наружу. Но Финн не менее дороже кого либо, Финн просто дорог для Кола. Дорог как человек, как брат, как поддержка. Дорог как тот, с кем ты являешься близким и родным. Просто дорог, и это слово еще вертится в голове брюнета пару секунд. И если бы Кол мог бы сказать, хотя бы одно слово старшему брату, он бы непременно сказал бы, что тот просто дорог. Дорог ему и семье. Сразу же перед глазами Древний видит самого благородного и правильно из их семьи – Элайджа. Многие за длинную жизнь Кола говорили ему, что семья не важна для него. Многие это не только об этом говорили, многие утверждали это. И эти слова были неприятны Первородному, очень неприятны. Надевая дежурную ухмылку он просто насмехался с них, открыто фыркая. Но только не Элайджа, он делал то, что всегда делал. Вырывал сердца. Это была его маленькая страсть, маленькое увлечение. После «ритуала» он хлопал младшего брата по плечу и говорил, что неплохо было бы выпить виски, который они двое любили. И Кол всегда соглашался, потому что «обряд» виски всегда был их общий. Чтобы кто не говорил, а у него с братом было много чего общего. Несмотря на то, что они были противоположностями: общий «ритуал», свое увлечение – у кого-то вырывать сердца, у кого-то страсть к внушению, общие черты лица, которые были заметны невооруженным глазом, общая любовь уезжать куда-то далеко, а потом резко возвращаться; бывало, возвращались хорошо, а бывало, нет, этот раз оказался совсем неудачным, ужасно неудачным, подумал Кол, но вопрос тревожил его один: что сделает Элайджа, когда узнает об этом всем? Что будет? Ответа нет, но старший брат будет опечален. Наверное, меньше всего чего хотел в своей жизни Кол это опечалить Элайджу, потому что Древний был не просто братом для него. Пример для подражания с ранних лет, вот какую роль занимал Элайджа в сердце Кола, одну из самых важных ролей. Ребекка, милая Ребекка, как ты сейчас? Самая ранимая, самая добрая и ласковая. Самая преданная. Принесет ли его смерть ей такую же боль, как ее смерть для него, думал Кол и надеялся, что нет. Потому что, даже сейчас испытывая душераздирающую боль, Древний понимал, что ему было бы в тысячи раз больнее, если бы его младшая сестра умерла. А Ребекке он не желал ни единой крупицы боли, ни единого разочарования, ни единого страха. Обида на себя на секунду оковало тело древнего, перед глазами всплыла картина, как он спугнул ее тем, что он воткнет в нее кол из белого дуба. Разве он бы смог? Нет, не смог. Никогда, не под каким внушением он бы не сделал это. Лучше пусть смерть настигнет его, чем сестру – лучшую сестру, он мог бы заверить в этом каждого. Дали бы ему немного времени и он бы сказал всему миру, что его сестра лучшая. И что она та, кому улыбку хочется дарить каждый день, и что Ребекка всегда для него единая и любимая, прекрасная и удивительная, самая что ни есть чудесная сестра. Он бы рассказал, написал, кричал об это везде, и как жаль что в эту минуту, когда холод смерти проходит под ногам, Кол не может сделать это, не может подарить своей сестре улыбку, которая бы не превратилась бы в слезы. Сожаление за потраченное время в пустую, вот что испытывает сейчас Кол, оно такое мерзкое, что лучше бы смерть настигла его быстрее, думает вампир, но один образ появился перед его глазами. Клаус. Видит ли его сейчас Майклсон перед глазами или же это его воображение сделала столь реальный образ, но он видит. «Брат» - неслышный шепот срывается с его губ, вместе с диким криком. Он кричит и думает о семье, глупо и несправедливо. Почему он не может умереть сразу без боли? Без этих воспоминания о родных и близких. Ник – брат-гибрид. Это должно было звучать устрашающе, но Кол только глупо улыбается, невидимой улыбкой. А если бы кто спросил у него: с кем у тебя больше всего воспоминаний, то Древний бы ответил, что с Никлаусом. Они были слишком похожи, с характером подобным извергающемуся вулкану, с нахальством, наглостью и непоколебимостью. Самоуверенной улыбкой, которая сочила из себя превосходство над другими, с легкой манией величия, которая была установлена словно канон. Все это было в них, присуще им. И дать бы Колу хоть час, он бы насчитал таких общих мелочей вагон и маленькую тележку. Отношения к Клаусу тоже были особенными, там был целый коктейль: обида, горечь, разочарование и слепая любовь. Несмотря на все, что сделал Ник, Кол продолжал его любит всеми фибрами своей души, своего брата, свою вторую отражающую его половинку. Того, кто всегда смог развеселить его, того с кем время летело словно щелк пальцев. И говорить о брате можно было бы нескончаемо, можно было осуждать и благословить его, можно было бы упрекать его и благодарить, но сейчас хотелось Колу только одного: обнять его. Обнять так, чтобы косточки хрустнули, прижать к себе и просто сказать ему, что он прощает его и чтобы тот простил его. Потому что историй, где они были неправы друг с другом, было слишком много для одной жизни, даже для тысячелетнего вампира. А еще Кол бы хотел попросить прощения за то, что в свое время не дал клятву «Always&Forever». Он просто сбежал, сбежал тогда, когда почувствовал, что не может совладать со своими вампирскими способностями, когда сказал, что ему не нужна помощь от брата. Но в ту злополучную минуту его помощь нужна была как никогда раньше, настолько что бывало, хотелось выть, но, заглушая боль кровью, Кол сходил с ума, погружаясь в темную чащу убийств, которая полностью захватила его в свои жгучие объятия. А потом настало утро, настал новый день, графин с кровью, чувство свежего белья и новый вид из окна. И Клаус, сидящий в кресле напротив, наблюдавший как его брат отходит от небольшого шока. «Я нашел тебя, Кол. Я так рад. С возвращением в семью, братец», - сказал тогда он и вышел из комнаты. И брюнет не просил у него потом прощение, не говорил слов благодарности; Ник прости, не простил – не принял бы, а благодарности были полные глаза. И потом началось то, что Кол назвал бы лучшим. Начались года, когда Ребекка впервые за долгие годы уехала с Элайджей в Берлин, и они остались двое, совсем двое. И они много общались, путешествовали, говорили об искусстве, ходили на общую охоту и проводили время с удовольствием. Так, как бы хотелось каждому человеку, у которого есть брат. Ник подарил ему все то, в чем Кол так сильно нуждался, то, о чем он не мог и мечтать. И когда Клаус отправлял его в гроб, кареглазый спросил одно: «Насколько?». А Никлаус ответил без замедлений и размышлений: «Два дня, и я выпущу тебя. Я обещаю». Он доверился, несмотря на то, что к этому дню они находились с ним в ссоре один век, и когда Кол встретил его на пороге своего дома в Новом Орлеане, то был немало шокирован и потрясен, но и приятно удивлен. Выйдя из гроба, он с уверенностью мог бы сказать, что больше всего он не хотел видеть его. Клаус врал много и многим. Но врать брату он не любил, потому что он не был Ребеккой, он всегда был слегка злопамятный, но не к нему, жаль он этого не знал. И когда Клаус увидел его, ему было неприятно, а Колу было больно чувствовать то, что его обманули. Но, несмотря на это, он всегда был его братом, и он знал, что никогда его не предаст. Никогда. И пусть весь мир рухнет ему на голову, но эти слова, наверное, самые правдивые, которые Кол когда-либо говорил в своей жизни. И уже чувствуя, как рука смерти обхватывает его шею, он умирает с мыслью о семье и, наверное, это самая приятная смерть, которая может быть на всем белом свете.