Холодное тепло.

Комсомольск затихает вдали, остается серым пеплом воспоминаний на периферии и нездоровым румянцем на щеках. Колеса поезда мерно отстукивают свою песнь, успокаивая разгоряченную душу. Кейт оглядывается назад, сначала в ее глазах читается тревога, но после, когда развороченное черное железо – все, что осталось от старой фабрики, - скрывает вечерний туман, - лишь печаль. Ей с ужасом думается, что с родовым гнездом Форальбергов может случиться то же самое. На холодный покрытый трещинами пол упадут еще не законченные чертежи, тонкие пружины удивительнейших механизмов пойдут на металлолом, целая жизнь одной семьи будет обращен в черный пепел. Поезд, этот чудесный локомотив, сойдет с рельс, и метель унесет в своей белой песне последнее упоминание о Гансе, Оскаре и их путешествии. И не останется ничего, кроме груды заржавевшего металла, который уже никто никогда не найдет. Горожане могут организовать во Валадилене музей, но фабрика уже не вернется к прежней жизни. Ей нужно найти Ганса. Кейт смотрит в окно и вздыхает в последний раз – она непременно это сделает. Нотки эйфории возвращают ее из облаков в теплое кресло и заоконный сумрак ночи. Тихое беспокойное бормотание мадам Романской из соседней комнаты долетает и до нее тоже, но нисколько не мешает – Кейт Уолкер сегодня не заснуть. Бедная женщина, едва выбравшись из одной клетки, чуть не попала в другую. Вот цена вновь обретенного голоса. Вот цена вновь обретенных рук. Кейт кутается в плед и поднимается с кресла. Шесть шагов вперед и столько же назад, она знает, она исходила этот вагон вдоль и поперек, но сейчас ритм неровен и тих – она снова далеко. Она там, в Нью-Йорке, в городе стеклянных небоскребов, каждый этаж, будто витрина, а за ней – бесконечная вереница бумаг и холод картонных стен. Кейт Уолкер не боится холода. Не стремится в заоблачные дали, давно зная, что лучше смотреть на то, как люди срываются с крыш, находясь за стеклом. Холодные стены – ее лучшая защита, холод в целом – ее друг и союзник, но здесь, кажется, что-то идет не так. От медленного танца серого в сумерках снега веет теплом. От холодного металла поезда исходят теплые волны, стоит ей окинуть локомотив беглым взглядом. Сердце автоматона Оскара тоже полно тепла. На лице Кейт Уолкер расцветает улыбка, пока несмелая и только-только появившаяся на свет. Холод может быть теплым. Может, именно из-за этого столько людей падают с высоких стеклянных крыш? На секунду Кейт думает, что это не так уж и страшно. Тяжелые двери поддаются не сразу, но еще одно усилие, и она встречается с поездом изнутри: слышит его мерное дыхание и стук колес, шум пружин и едва различимый лязг металла. А заодно и с непонимающим взглядом машиниста, снова – с холодным теплом. Его руки прекрасно чувствуют себя на старом месте, и Кейт рада видеть его целым. Снова. Он интересуется, все ли в порядке, ведь: «Кейт Уолкер, пассажирам не положено находиться в кабине машиниста». Кейт отвечает: "Лучше, чем в Комсомольске". - Правда так здорово, что мы убрались оттуда! - Да, Кейт Уолкер. Этот город следовало покинуть. Она снова улыбается. - В Нью-Йорке я и не подозревала, что способна на такое. И я рада, что с нами все в порядке несмотря на все те ужасы. - Необходимо найти Ганса Форальберга, и мы должны быть в порядке. - Оскар, а можно мне, - Кейт вдруг понимает, что это глупо, безответственно и просто нелепо, но предложение не должно заканчиваться на запятой, -- погудеть в честь этого? Отпраздновать очередной успешный шаг на пути к Гансу? Но Кейт Уолкер нельзя, и Оскар лаконично напоминает ей, что она пассажир, а заодно и то, что она избрала своим другом холод. Она желает ему доброй ночи и уходит, думая, что своим вопросом нарушила почти все свои принципы. Стекло затрещало, но не разбилось, и Кейт ужасается: она, что, хотела сорваться вниз, уничтожив стеклянную безопасность, навстречу тому холоду, теплому, тому, от которого она спряталась так далеко? По спине ползут мурашки: неужели она, юрист из Нью-Йорка, хочет вот так взять, и поссориться со своими холодными стенами, уйти от них навсегда и последовать примеру тех, кого она видела за стеклом? Кейт Уолкер говорит, она никогда не смогла бы. Забирается в кресло с ногами и наконец засыпает тяжелым беспокойным сном. Драгоценный договор наконец подписан, а ветер нещадно воет, и Кейт ужасно боится, что тот вырвет белый лист у нее из рук, унесет в вышину, закружит в бешеном танце колючей метели и превратит в снежинки, такие же белые и нещадные к ней. Ганс, Оскар, путешествие. Это тоже уносит с собой белый туман метели, но уже не в кошмарных снах, а наяву. Сердце Кейт Уолкер гулко стучит, и частый-частый ритм отдается где-то там вдалеке – это локомотив трогается со станции. Колеса крутятся ужасно медленно – зовут за собой. Кейт Уолкер в первый раз не знает, что ей делать. Она возвращается в свои родные холодные стены и безопасный стеклянный город небоскребов, но почему метель с воем манит ее, почему тепло холода снова напоминает о себе, почему ей приходится выбирать? Чему она предпочтет все, что ожидает ее дома? - Теплу. – она слышит свой собственный голос. Оглядывается на вертолет, замирает на пару мгновений. А потом срывается с места. Теплая белая пурга укрывает спокойствием тумана последнее изобретение Форальбергов. Стекло разлетается на миллион осколков, и Кейт Уолкер прощается с холодом в самый последний раз. Кейт Уолкер знает, когда-нибудь все ломается. Знает, но соленые дорожки на щеках с каждым днем все труднее скрыть. Ганс увядает так быстро и так беспощадно, что она не представляет, смогут ли они дойти до конца. Оскар тоже тревожится, часто маячит где-нибудь на периферии, но от поезда не отходит, и Кейт его уже не осуждает. Конечно, когда-то давным-давно Ганс тоже выбрал тепло. Но сейчас оно его покидает, утекает сквозь пальцы, как вода, становится соленым и теряется в снегу. Кейт это в новинку, она хочет помочь, но не понимает, как, а когда узнает, ее мир рушится. Если срываешься вниз со стеклянной крыши, когда-нибудь обязательно почувствуешь себя на земле. Наверное, она не учла этого, когда бросалась в погоню за локомотивом. Что она вообще учла, когда последовала зову той теплой метели? Поезд обратно не повернешь, но, когда рельсы заканчиваются, когда падение прекращается, в глазах мутнеет, а сломанные кости болят, ужасно хочется обратно. Она собирала его по частям: сначала ноги, потом и руки, а теперь должна сама разобрать. Вскрыть то, что не может быть вскрыто. От терпкого запаха пряностей и монотонного гулкого шума барабана кружится голова. Кейт не помнит своих действий в те минуты, только соленые скользкие дорожки, что почему-то бегут по щекам, а она не может их остановить. Бедняга Оскар. Она понимает теперь его педантичность и прощает за все проделки, но уже не может этого сказать. Со звоном тот автоматон, которого она знает, разлетается на части, отдает то тепло, что так бережно хранил все это время, своему создателю. Его сердце всегда принадлежало Гансу Форальбергу, а теперь он вернул все в него вложенное тепло, и Ганс снова может дышать. А Кейт задыхается. Ганс стоит перед ней, но она не видит. Ганс говорит с ней низким приятным, будто успокаивающим, голосом, но она не слышит. Кейт видит знакомый силуэт, но когда он оборачивается, она лишь кратко кивает головой и идет в поезд, роняя на синеву льда соленые капли. Неужели для исполнения мечты нужно идти на такое? Неужели для полета со стеклянной крыши нужно разбиваться о холодную землю? Пассажирам не место в кабине машиниста - Кейт долго возится. Оглядывает поезд в последний раз. «Мне так холодно, Кейт Уолкер» Выбирая тепло, Кейт знала, что ей будет холодно. Но холод не сравним со сломанными костями и развороченным сердцем. О, как жаль, что у нее нет такой масленки, чтобы снова почувствовать себя целой. - Голубая трава совсем не холодная, Оскар. Долгий протяжный прощальный гудок раздается по округе. Кейт Уолкер снова выбирает тепло.