Новый подопечный Аксал

Вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти. Виктор Гюго Дерзкие пажи на самой вершине Башни смерти, там, где узники выслушивают смертный приговор, стояли, заботливо поддерживая Гурда, и самозабвенно пели. Снизу их фигурки, облачённые в пурпурные камзолы, казались кукольными, но звонкие голоса, усиливаемые эхом, на удивление прекрасно доносились даже с такого расстояния. Нушрок, невзирая на превосходное самообладание, дико вскрикнул — от ярости, досады и… от боли. Незатейливая песня, всё разрастаясь, становясь невыносимо громкой, оглушала его, давила, разрывала на части изнутри. Министру показалось, что сейчас его барабанные перепонки не выдержат и лопнут. Зажав уши ладонями, пригибаясь к земле, Нушрок попятился. Боль усилилась, накатывая волнами. — Замолчите! — что есть мочи завопил Нушрок, чувствуя, что с его телом происходит нечто странное, непоправимое. Глаза заволокло дымкой. Последнее, что успел разглядеть министр — Бар с занесённой для удара рукой, в которой зажат был увесистый булыжник. * * * Аксал, подобрав раненого коршуна, поначалу не приметила за ним никаких странностей, хотя было, на что обратить внимание. Однако несведущая в орнитологии кухарка понятия не имела, как должна вести себя птица, потому не насторожилась сразу. Она, по правде говоря, вообще сочла найдёныша орлом, так как не очень разбиралась, чем отличаются друг от дружки все эти пернатые хищники с гнутыми клювами. Мало ли всякой живности водится в Королевстве! О том, что птица именно коршун, Аксал узнала от лейб-медика Обецалпа. Вот тогда-то её и посетили первые сомнения. Впрочем, обо всём по порядку. Это случилось спустя неделю после того, как две странные девчушки, которым Аксал помогала по мере сил, спасли от неминуемой казни зеркальщика Гурда и бесследно исчезли. Словно испарились. Сам Гурд уверял, что именно так и было: вот только сейчас рядом стояли, пели про отрядный флажок, вдруг — бац! — никого. Но чудеса на том не кончились. Неведомо куда пропала вся правящая верхушка: и король, и оба верховных министра. Йагупоп не мог незаметно покинуть дворец, но факт оставался фактом: монарх как в воду канул. Лакей нашёл возле трона несколько красных пёрышек, да чёрный кот, несший службу Наиглавнейшего мышелова, сыто облизывался, но тому никто не придал значения. В народе гуляли разные версии произошедшего. Договорились до того даже, что объявили девочек волшебницами: они-де и уволокли с собой Йагупопа и Нушрока с Абажем, прихватив заодно Нушрокову дочку. На самом деле, — уверяли трезвые головы, — никто никого никуда не забирал. Богатеи попросту сбежали. Стражники, несшие караул у входа в Башню, в один голос уверяли, что ничего не видели и ничего не знают. Такой-де на них напал морок, что родную мать едва не позабыли. Пажи приезжать приезжали, предъявили ключи, Главнейший министр требовал пропустить его в Башню, в ярости кидался на наставленные на него алебарды. Однако Устав запрещал часовым пропускать без ключа даже самого короля и, если министр сгоряча о том запамятовал, то они помнили. То есть ровно до того момента, когда Нушрок в одиночку порывался расшвырять их (и, не ровен час, расшвырял бы, сил в поджаром теле Главнейшего министра оказалось немеряно), они всё помнили. Дальше как в тумане. Опамятовались — ни узника, ни пажей, ни Нушрока, ни королевской кареты. Бар, служивший в замке Главнейшего министра Нушрока и присутствовавший при освобождении Гурда, уверял, будто видел собственными глазами, как хозяин при финальных словах песенки о флажке обернулся коршуном. Перед тем корчился и кричал страшно. Дочурка его превратилась в змею, Наиглавнейший министр Абаж, рухнув на землю, стал жабой. Видать, девчонки наложили на них заклятие. Бар, не мудрствуя лукаво, запустил в коршуна камнем: не то ещё улетит, потом беды не оберёшься. Таким образом он свёл старые счёты с суровым хозяином, на которого шибко озлился. С Нушроком-человеком открыто выяснять отношения Бар не осмелился бы, а с птицей — запросто. Орудие мести угодило прямёхонько в цель, бедный коршун голову запрокинул, да и свалился замертво. Пока слуга разбирался с птицей, жаба и змея благоразумно скрылись. Наверное, забились в какую-нибудь расселину между камнями. — Что же стало с тем коршуном? — допытывалась позже Аксал. — Улетел? — Должно, околел. Камнем-то я сильно его приложил, — махнул рукой Бар. — Потом, не до стервятника мне стало, а теперь всё так повернулось, что для Нушрока даже лучше, если умер. Верно, жизнь в Королевстве началась новая. Мастеровые, воодушевлённые вестью о спасении Гурда, смяли оцепление, вооружились кто чем и захватили власть. Того, кто мог бы противостоять им, попросту не нашлось, командование бездействовало, солдаты частично перешли на сторону народа. Когда оставшиеся министры спохватились, спасать ситуацию оказалось слишком поздно. Бунт, как чума, расползался по стране. Мастеровые и крестьяне прибирали к рукам угодья, провозглашая свободу от угнетателей. Тут не до борьбы, успеть бы ноги унести! Первыми под удар попали знать и духовенство. Самые расторопные смогли укрыться в соседних государствах, остальным повезло меньше: угодили кто на Башню смерти, кто сразу на эшафот. У монастырей отбирали земли, расправлялись со священниками. Королевство разделилось на два лагеря, между которыми шла непрерывная грызня за власть. Не всем пришлось по нраву, что зеркальщики, испокон веков мастерившие кривые зеркала, чтоб обманывать народ, позанимали большинство мест во вновь сформированном министерском кабинете. Прочие ремесленники требовали справедливости, крестьяне всё никак не могли по совести разделить отнятые у господ земельные наделы — одно слово, беспорядок. Уже никто не мог толком сказать, когда исчезли Йагупоп, Абаж, Нушрок и Анидаг — до начала восстания или во время. Сошлись на том, что те сразу улизнули, почуяв опасность. Иначе лететь бы им вниз головой с Башни смерти. Рассказам Бара, разумеется, никто не верил. Виданное ли дело, чтоб люди превратились в животных? — Может, король тоже в какую-нибудь птичку перекинулся, да в окно упорхнул? — подтрунивали над Баром. — Не знаю. Не видел. Может, и упорхнул, — односложно отвечал тот. Итак, через неделю после таинственного исчезновения Оли и Яло Аксал решила прогуляться в окрестностях Башни смерти. Так, любопытство взяло: в прежние времена там запрещалось ходить и ездить. В нынешние, как оказалось, тоже запрещалось. Часовой у дверей пояснил, что в Башне содержатся государственные преступники, которых стерегут как зеницу ока. Кстати говоря, это был один из тех стражей, что охранял Башню ещё при Нушроке. Солдаты публично раскаялись, поклялись служить народу и остались при прежней должности. Им ведь всё равно, за кем надзирать. Аксал, хоть и приходилась сестрой зеркальщику, занявшему высокий пост в народном министерстве, на всякий случай поспешила удалиться. Вдруг ещё заподозрят, что она не просто поглазеть сюда заявилась, а с умыслом! Время-то уж больно неспокойное. Кухарка свернула на тропинку, петляющую между скалами. Внимание её привлекла возня за ближайшим уступом: вороны, истошно каркая, вились в воздухе, пикировали вниз, кого-то атакуя. Обогнув скалу, женщина увидела, как воронья стая донимала полуживого коршуна. Тот, расправив крылья, грозно раскрыв клюв, отбивался из последних сил, но противники, налетая со всех сторон, безжалостно клевали его и, несомненно, вскоре забили бы совсем. — Ах вы, разбойники! — воскликнула Аксал, ринувшись на выручку. Под натиском вооружившейся камнями женщины мучители нехотя оставили свою жертву. Коршун, припав к земле, тяжело дышал. Когда Аксал склонилась над ним, он едва слышно пискнул: — Киир! — Ну и досталось же тебе, бедняга! — посочувствовала кухарка. — Да только что же мне с тобой делать? Здесь оставлять не годится, вороны мигом вернутся. Взять тебя с собой во дворец? Аксал, добрая душа, вознамерилась поймать коршуна. Вот тут-то и заключалась первая странность. Разве дикая птица, даже больная или раненая, подпустит к себе человека? Она станет сопротивляться до последнего. А этот сразу дался в руки. Женщина поразилась, каким коршун, несмотря на громадные размеры, оказался лёгким. Одни перья да кости. Аксал отнесла спасённого, как она думала, орла, к придворному лекарю Обецалпу. Разве могла прежде она, простая кухарка, обратиться к нему за помощью? На обычного бы доктора монет накопить! Нынче в королевстве все равны и лейб-медик, хоть живёт во дворце, принимает больных из разных слоёв общества. Эскулап, увидев пернатого пациента, отнекивался, дескать, он людей лечит, а в птицах ничего не смыслит. — Ты, Аксал, тащи его к егерю, может, он разберётся, — советовал Обецалп. — А лучше выпусти, авось не пропадёт. И пропадёт, так невелика потеря. Подумаешь, одним коршуном меньше! — Так он коршун? — с сомнением поглядела кухарка на тёмно-бурое оперение найдёныша. Коршун! Именно так называлась птица, изображённая на гербе Главнейшего министра. Чёрный на золотом поле хищник, распростёрший мощные крылья, предстал перед ней как наяву. — Я думала — орёл. Какое, впрочем, имеет значение, кто он: коршун, сокол или ещё кто, — подумала жалостливая женщина, — если он живое существо, нуждающееся в помощи! — Коршун, коршун, — многозначительно подтвердил лекарь. — Унеси его, говорю, пока он здесь ничего не разбил! Но Аксал не поскупилась на уговоры, посулив пару бутылок марсалы из бывшего королевского винного погреба. Последний аргумент вынудил Обецалпа сменить гнев на милость и осмотреть птицу. — Держи его крепче, — велел он кухарке, — иначе, чего доброго, вырвется и клюнет меня. Однако коршун и не думал вырываться. Он спокойно, без тени испуга, позволил себя ощупывать. Только один раз жалобно, чуть ли не по-человечески крикнул, когда лекарь надавил на ушибленный бок. Покончив с осмотром, Обецалп промыл и обработал раны, нанесённые воронами, выдал Аксал баночку с мазью: — Накладывай её на раны дважды в день. На место ушиба прикладывай лёд, а после сделай повязку, да следи, чтобы не срывал. Ничего страшного нет, через несколько дней всё заживёт. Сейчас накорми его, дай сладкой воды и пускай отдыхает. — Покорнейше благодарю, господин лейб-медик! — учтиво поклонилась Аксал, не позабыв обворожительно улыбнуться. — Ну-ну, господ теперь нет, — ухмыльнулся польщённый Обецалп. — Ступай, да помни про марсалу! После победы зеркальщиков Аксал, покинув каморку над кухней, переселилась в одну из лучших комнат во дворце. Прежде здесь жила фрейлина вдовствующей королевы. Брат-зеркальщик предлагал сестрице — ни много, ни мало — кресло министра, но кухарка отказалась. Дескать, какой из неё министр, только людей смешить. Её вотчина — плита да котлы, тут она знает, как управляться. Кухаркой теперь Аксал числилась только формально, на кухне больше отдавала распоряжения, чем касалась дел, можно сказать, трудилась чисто для души. Свободного времени у неё отныне было навалом, поэтому Аксал с энтузиазмом принялась выхаживать коршуна. Умнющая птица, поглядывая на женщину жёлтыми разбойничьими глазами, смешно ковыляла по полу в тугой повязке. — Киир-ки-кик! — требовательно пискнул коршун, напоминая, что он изголодался и его пора накормить. Аксал принесла с кухни две миски — одну с водой, в которую щедро добавила сахар, другую с кусочками сырого мяса, поставила перед птицей. Коршун, возмущённо крича, тут же клювом раскидал мясо и больше не притронулся к нему. — Вот тебе раз! — всплеснула руками Аксал. — Чем же мне тебя потчевать? Может, мышей наловить? — Киир-ки-ки-ки-ки! — запищал коршун, словно пытаясь что-то объяснить. Круглые глаза его, не мигая, смотрели на женщину. Той сделалось не по себе. — Какие противные глаза! Ишь, уставился, точно человек, — подумала Аксал. — Непростую птицу я приютила, ох, непростую! Но всё же снова сбегала на кухню, наполнила тарелку кусками жаркого. Коршун немедленно принялся за трапезу. Хоть он и испытывал лютый голод, но ел аккуратно, с достоинством. Аристократ, да и только. — Ты, оказывается, привередливая птичка, абы что не кушаешь, — подивилась Аксал, — вот и отощал. Видать, ты ручной? Только как же ты оказался в горах и где твой хозяин? Неужели ты… Нушрок?! Кухарка прикусила язык, вспомнив рассказ Бара. Он ведь так и не увидел, что сталось с тем коршуном. Зря, выходит, смеялись над старым служакой, ничего ему не привиделось. Смешно сказать, Аксал застеснялась раздеваться на ночь в присутствии птицы с человечьим взглядом, от которого делалось неуютно. Посадив найдёныша в корзину с тряпьём, она задула свечу и только затем стащила платье. Ночью коршун выбрался из корзины и устроился в изголовье кровати. Утром женщина увидела, что птица спит, спрятав голову под крыло. Стоило кухарке подняться с постели, как найдёныш мгновенно проснулся и, защёлкав клювом, поприветствовал её своим «Киир!» Тогда Аксал окончательно уверилась, что птичка ей попалась действительно непростая. Заботливый уход делал своё дело. Птица быстро отъелась, раны зажили. Коршун, признав в Аксал хозяйку, повсюду сопровождал её, шагая позади или тяжело перепархивая. Она и разговаривала с ним, как с человеком, а тот отвечал писком, в который вкладывал множество различных интонаций, поэтому Аксал вскоре научилась понимать его. Других людей коршун сторонился, особенно почему-то не переносил Бара и кухаркиного брата Ацинука. Во время их визитов он отсиживался в корзине, а, если те приближались, издавал грозный клич, норовя клюнуть. Ацинук однажды чуть не поплатился, неосмотрительно сунувшись к птице и едва успев отдёрнуть пальцы от хищно щёлкнувшего клюва. — Охота тебе кормить этот мешок с перьями? — спросил зеркальщик. — Выпусти ты его на волю. — На воле он пропадёт, — возразила Аксал, защищая своего любимца. — А даром он хлеб не ест, Киир хороший друг, получше даже некоторых людей. Полностью оправившись, коршун повадился улетать в одиночные прогулки. Аксал в первый раз боялась его отпускать, но птица так умоляюще смотрела, что женщина не выдержала и распахнула окно. Пропадал найдёныш когда на час-два, когда на полдня, но неизменно возвращался и стучал клювом в стекло, требуя, чтобы его впустили. Аксал терялась в догадках, тянет ли птицу к ней, или же к месту, где привечают и кормят. Женщина не сомневалась, что нечаянно приютила заколдованного Главнейшего министра. Своими догадками она не делилась ни с кем. Поднимут ещё на смех, скажут: уж ладно Бар, но ты-то, Аксал, женщина здравомыслящая, а туда же. Да и зачем выдавать Нушрока, если это действительно он? Лично Аксал он никакого зла не причинил, и в целом не таким уж плохим министром был. Хоть и держал народ в ежовых рукавицах, а дело своё знал и любил. То ли творится нынче! Такая жизнь настала, что и Нушрока с Абажем добрым словом вспомнишь. При них хоть каждый уверен был в завтрашнем дне, честно трудился. А как дорвались до свободы, так и пошло-поехало. Королевство — это оно по старой памяти так называется, а на деле чёрт ногу сломит, пытаясь разобраться, что оно теперь такое. Работать никому неохота, всё больше языками чешут на всяких сходках. А мастерские простаивают, поля зарастают; сиротливо, вверх днищем, приютились на берегах рыбацкие лодки. Когда схлынет волна повального безумия и люди возьмутся за ум — неизвестно. Бар, частенько заглядывавший на огонёк, внимательно выслушивал, кивал, соглашаясь, но сам предпочитал хранить молчание и ей советовал: — Ты, голубушка моя, держи язык за зубами. За такие мысли можно на Башню смерти попасть! — Кто меня слышит кроме тебя и коршуна? — горько усмехалась Аксал. — В тебе я уверена, в нём — тоже. — Так-то оно так, но ведь и у стен есть уши. — Всего-то остерегайся! — подбоченилась кухарка. — В прежние времена слова не скажи, нынче помалкивай! Вот так порядочки, вот так справедливость! — Тише ты! Разве не мы помогали эти порядки-то устанавливать? — Кир-ки-ки-ки! — залился коршун в своей корзине. Люди вздрогнули: пронзительное клекотанье птицы походило на язвительный хохот. Коршун смеялся над ними, открыто смеялся. — У, нечистая сила! — погрозил кулаком Бар. — Понимал бы что! — Понимает он, побольше нашего понимает, — прошептала Аксал. Когда Бар ушёл, коршун выбрался из корзины и, точно кошка, запрыгнул к кухарке на колени. Женщина, ласково приглаживая взъерошенные перья птицы, приговаривала: — Ты поосторожней в следующий раз. Не бойся, я не выдам твою тайну, смотри, сам себя не выдай. Коршун, соглашаясь со словами Аксал, коротко пискнул и блаженно зажмурился. * * * Нушрок проклинал дерзких девчонок-лазутчиц, победивших и заколдовавших его; Бара — за то, что не добил, оставив влачить жалкое существование. Хотя по облику и повадкам министр не отличался от птицы, ум и чувства его остались человеческими. Он испытывал муки голода, поскольку никак не мог заставить себя есть то, чем обычно питаются коршуны, и пробавлялся, чем придётся. Это привело к тому, что он быстро ослабел и даже не смог противостоять наглым воронам. Погибнуть от вороньих клювов: глупее смерти не придумать! Само провидение послало к нему на помощь Аксал. Нушрок выжидал. В его положении ничего иного и не оставалось. Личина птицы имела некоторые преимущества: он, не привлекая к себе излишнего внимания, свободно перемещался, оставаясь в курсе событий, проникал вместе с Аксал даже на заседания министров-мастеровых. Нушрок не слишком таился и кухарка начала догадываться, кого пригрела. Однако, успокоенный её словами, министр понимал: Аксал не выдаст. На неё можно положиться. Нушрок знал всё, что делается в Королевстве. Ежедневно он прилетал к Башне смерти, где, укрываясь среди камней, его поджидали жаба и змея. По-хорошему, не следовало прощать им предательство, но, остынув, Нушрок рассудил, что Абаж и Анидаг достаточно наказаны и им сейчас куда тяжелей, чем ему. Разделаться с ними он сможет когда угодно, а пока лучше поберечь единомышленников. Если бы он мог говорить, то поведал бы им, что дела в стране идут из рук вон плохо, растёт недовольство. Королевство бурлит, как огромный котёл с закипающим варевом, готовым выплеснуться через край. Близок час, когда грянет новая буря. Тогда, возможно, чары спадут и они снова станут людьми. Тогда-то уж Нушрок не упустит своего! Ключи — символы королевской власти — надёжно укрыты им в тайнике, ожидая заветного часа. В том, что такой час придёт, Нушрок не сомневался.