Проклятие Кассандры

      Они попрощались на пристани — их пальцы сплетались, неохотно разъединяясь, до последнего. И Симорил все еще ждала, даже когда корабль Элрика исчез вдали. Зачарованная растущей черной бездной между ними, она продолжала тянуться к нему каждой частицей своего тела, словно напряжение ее воли как-то резонировало внутри тела Элрика, отдаваясь эхом в сердце, и могло привести его назад. Симорил отчаянно рисовала в своем воображении лишь одну картину — его возвращение…       …Корабль, что плавает по суше и по морю, снова появился на горизонте, похожий на черную птицу, летящую в свое гнездо; а на трапе — клюве этой птицы — виднелась фигура, белая, как звезда, как маленький нежный комочек пуха…       Она ждала и ждала, удрученная, одинокая, остро чувствуя пустоту в своих объятиях, бесполезность своих рук. Симорил пришла в себя, лишь когда ее брат Йиркун — чудовище, убийца, предатель, а сейчас император на год, что длиннее вечности — расхохотался, запрокинув голову. Тогда она развернулась и побежала прочь, зная, что это начало конца.       Ускользнув от всех своих слуг и стражников, девушка бежала на вершину одной из самых древних и ветхих башен, не чувствуя холода — внутри нее царил куда более сильный холод. Она поднималась по лестницам, затянутым паутиной, где гнездились уродливые твари, созданные темным чародейством, в тщетной попытке спастись от голодной смерти грызущие собственные конечности; бежала мимо скопищ обнаженных, плотоядно скалящихся со стен горгулий. Страх и боль несли ее, как на крыльях.       Но Симорил все еще могла понимать красоту этого места: великолепный упадок, раненая привлекательность. Это пресыщало чувства, словно исступленный поцелуй, словно учащенное дыхание знаменитой старой мелнибонийской куртизанки, все еще прекрасной, несмотря на кровь, сочащуюся из груди, и черные язвы, опутывающие сетями мозг.       Когда Симорил выбралась через люк на крышу, было похоже, что она только что поднялась со дна моря и наконец снова смогла вдохнуть свежий воздух. Она бы заплакала, но пустота внутри не оставляла места даже для слез. Девушка сидела в красном свете заката, подставив лицо ветру, и смотрела вдаль, где слабый след корабля Элрика все еще оставался на горизонте, и возвышенная реальность, где был Элрик, еще существовала.       И, утешая себя безумно-радостными мечтами, боль от которых была так сильна, что сама прекращала страдания, она провела ночь в беспечальном горе, высмеиваемая только звездами.       В самый темный час перед рассветом Симорил наконец заснула, и увидела бога — ослепительного бога с бархатным голосом и янтарными глазами. Видела она и себя, но в чужом обличье; не принцессу, но прекрасную, умирающую блудницу, облаченную в блестящие окровавленные шелка. И бог любил ее — ту, другую — с безумной страстью, от которой веяло зловонием и вечным разложением.       Больше во сне не было ничего, кроме бога — лишь пустота, и Симорил была заключена в его объятиях, принимала отвратительные поцелуи и лихорадочные обещания мудрости, дара предвидения, вечной жизни — в обмен на взаимность. С первым же отвоеванным вдохом она выкрикнула отказ и высвободилась из объятий, страстность которых тут же сменилась столь же сильной ненавистью. Исказившись от омерзения, бог поверг Симорил в пустоту и проклял своим благословением, даруя способность предсказывать будущее, но с тем, что никто не поверит ее пророчествам, обрекая смотреть, как рушится все, что она любила, и оставаться неуслышанной, даже если будет кричать до хрипоты.       И тогда она проснулась. Наступило утро. Кромка неба медленно окрашивалась в цвет огня, и Симорил знала, что скоро небо станет угрюмым и приобретет тошнотный цвет. Знала так же верно, как-то, что никто не прислушается к ней, а тот единственный, для кого ее слова имели значение, ушел за море и никогда не вернется назад. Она чувствовала близкую гибель, словно воды моря, подступающие к горлу, словно меч, пронзающий лоно, словно тысячу смертей и торжество смерти. Симорил ощутила во рту вкус крови и слабо сплюнула.       Сраженная горем, слишком глубоким для слез, мелнибонийка воззвала к своим друзьям среди самых слабых элементалей, призывая их через пылающее небо. Она не понимала, чего хочет — только то, что столкнулась с огромным бедствием, о котором никто другой узнать не сможет, и что она должна вернуть Элрика назад, должна увидеть его еще раз, удержать рядом с собой, чувствовать биение его сердца. Обезумев от отчаяния, Симорил просила элементалей вернуть корабль назад, не слушая возражений — ведь они были слишком слабы и не могли бороться с владыкой, управляющим кораблем, что плавает по суше и по морю; она умоляла, рыдала, бранилась, и в конце концов упала на колени, побежденная, когда элементали умчались прочь, словно сдутые сильным ветром.       Она замерла неподвижно на какое-то время, пораженная и безмолвная, неестественно остро ощущая кожей каждое дуновение, пока крупная сине-зеленая муха не села на ее запястье. Симорил медленно, отстраненно потянулась рукой, чтобы прогнать насекомое. Но в мысли девушки проник ласкающий, медоточивый голос, иссушающий душу, словно пылающий лед, и она чувствовала присутствие чего-то невероятного и безмерно жестокого.       — Бедная Симорил, — сказал он нежно, поглощая ее разум, как приливная волна — пески пляжа. — Бедная девочка.       Голос начал нашептывать нежные непристойности — отталкивающие чувства, таящиеся в словах любви, пока Симорил не задрожала, скуля и стуча зубами. Издевательский смех пронизывал ее, словно яд.       Муха укусила ее, впиваясь в плоть, пока на запястье не показалась кровь. Шепот растворялся в жилах Симорил, пока та не повторила, будто эхо, слова:       — Элрик никогда не вернется к тебе снова. Он принадлежит сейчас мне. Мне.       Чужое присутствие исчезло, но муха осталась, довольная и насытившаяся кровью Симорил. Она раздавила насекомое, ненавидя способ, каким смешались их жидкости, ненавидя собственный ужас и слабость. Муха исчезла, оставив Симорил, сжимающую свое запястье и слепо смотрящую на безжалостное багровое око солнца.       Она бы отдала жизнь за мир, лучший, чем этот — новый мир, с добрыми богами, где любовь ценна; более милосердный, не такой враждебный к счастью. Но это желание вскоре исчезло, словно корабль, скрывшийся за горизонтом, или яркое воспоминание, угасшее в памяти. Симорил взяла себя в руки и отмела эти мысли. Она — мелнибонийка. Для нее нет другого мира.       Люк открылся, извергнув отряд бесстрастных, закованных в доспехи воинов. Их командир усмехнулся и беспощадно изрек:       — Принцесса, твой брат Йиркун послал за тобой.       Последняя надежда умерла. Симорил улыбнулась, протянула ему недрогнувшую руку, и воды безысходности сомкнулись над головой мелнибонийки.