18 сентября
16 июля 2017 г. в 10:45
И снова ночь проходит спокойно; утро, серое, унылое, промозглое, также обходится без происшествий. Горничная доставляет в номер традиционный английский завтрак, на который противно смотреть, и письмо смотреть на которое хочется еще меньше. Отец Пий ни на что, кроме завуалированных угроз и вежливых приказов, чернила не расходует. И в этот раз привычке не изменяет - велеречиво сообщает, что в пятницу утром желает взглянуть на готовую работу, объем которой должен быть никак не менее пятидесяти страниц, с количеством ссылок порядка сотни и исключительно на заслуживающую внимания литературу. Черт возьми, неужто падре всерьез опасается, что в его реферате на Брэма Стокера ссылку найдет?
Пробежка по вчерашнему маршруту с леди Хеллсинг занимает около получаса и обходится без непрошенных попутчиков. Девчонку это разочаровывает, его настораживает. Слишком спокойное начало дня для столь беспокойного противника, как у них. В библиотеку идет как на бой. В том, что сообщество его преследователей готовит сюрприз - не сомневается.
И действительно, около полудня в читальном зале на соседнее еще теплое место спешно убежавшего куда-то стеснительного паренька, присаживается нечто с всклокоченными черными волосами, умопомрачительным макияжем и маникюром, напоминающим когти неизвестного науке хищника, разумеется тоже черным. Нет, в принципе, не разыграйся у него паранойя, он ни за что бы не заподозрил это чудо в двойной игре. Мэри, как представляется сторонница неформального образа жизни, нельзя было отказать в изобретательности. Идеально подобранный образ инфантильной девушки, влюбленной в мрачную готическую романтику и сопутствующий этой влюбленности интерес ко всему потустороннему, призван был расслабить будущую жертву и расположить к душеспасительным беседам. Мэри с самым простодушным видом берется расспрашивать его о теме реферата, с видом знатока давая рецензии на выбранные им книги. Затем на него обрушивается поток всевозможных сведений о полулюдях из малоизвестных источников, вроде бестиариев пятнадцатого века и прочих редких диковинок. Говорит новая соседка никак не меньше получаса и притом без перерыва, умудряясь попутно оставлять в его блокноте заметки в виде блок-схем и рисунков. Когда тема вампиризма и оборотничества начинает истощаться, собеседница не без гордости объявляет себя язычницей и держа руку на кельтских приданиях, как пастырь на Библии, начинает проповедовать. Ему не остается ничего иного, как пытаться обратить заблудшую душу к свету истинной веры. Диспут выходит горячим, хоть и ведется вполголоса, под шиканье соседей. Кончается приглашением на обед, ставящим его в весьма неудобное положение. С одной стороны, для успешной игры в наивного пастыря он должен немедленно последовать за заблудшей овцой и вливать в её уши слово Божие неустанно, без перерыва, особенно, если учесть, что хитрая барышня как раз стала чаще кивать на его аргументы и меньше возражать. Любой священнослужитель уже довольно потирал бы руки на его месте, готовясь ввести в лоно матери церкви еще одного неофита. Но...
Но с другой стороны леди Хеллсинг строго-настрого запретила ему покидать библиотеку под страхом смерти. Из-за отсутствия вышеназванной леди он оказался без подстраховки и, если Мэри задумала похищение, ждать помощи будет неоткуда. Искушать судьбу он привык только в разумных пределах. Разум же сейчас твердит, что покидать гостеприимные стены лондонской библиотеки - верх беспечности. Но грозящая остаться невоцерковленной язычница может заподозрить своего собеседника в некоторых зачатках разумности и осторожности, а значит план проследить за псевдо-готессой и таким образом выйти на её хозяев грозит провалиться с треском. И хорошо бы вампирье сообщество без лишнего шума залегло бы на дно, но ведь Мэри может принять решение действовать немедленно и тогда... Вот какого черта девчонку Хеллсинг понесло именно сегодня проверять эту треклятую улицу, да еще и без особого расчета на успех?!
- Так вы идете? - спрашивает Мэри, уже поднявшись из-за стола. Спрашивает буднично, походя, так, будто ей все равно.
Он вздыхает и виновато улыбается:
- Увы, времени у меня совсем мало. Начальство торопит со сдачей работы.
- Оу, понимаю, - разочарованной барышня не выглядит. - Надеюсь, хоть не очень много времени отняла у вас.
- Будет вам. Приятного аппетита.
Мэри улыбается и уходит в сторону лестницы. Узкая в плечах черная блузка с воротником стойкой и множеством кружев, длинная юбка, подол которой подметает пол, крохотная черная сумочка и черный зонтик, доставшийся, видимо по наследству от прабабушки - не самый удачный выбор одежды и аксессуаров для связанных с похищением физических нагрузок. Гипнозом же барышня вряд ли владеет, иначе уже давным-давно прибегла бы к помощи столь действенного оружия. Тем паче их совместный уход ни у кого бы удивления не вызвал. Может, пойти все же стоило.
Он вздрагивает. За колонной всего метрах в пяти от него - вчерашняя старуха. Читает книгу, теребит в руках вышитый платочек. Когда она там успела появиться? Умилительная такая старушка. Мудрая и добрая бабушка из детской книжки. Кто увидит - улыбнется. Он же шипит от боли, сдавившей виски. И опять это ощущение. Словно сон с открытыми глазами. Неужели они знали?.. Знали, что Хеллсинг не будет, что он откажет Мэри, что...
- Мэри!
На его крик оборачиваются многочисленные посетители читального зала, оборачивается охрана, возмущенно шикают библиотекари. На его крик оборачивается сама готэсса и застывает на месте старуха. Он поспешно выбирается из-за стола и устремляется к затянутой в черное фигуре.
Надо что-то сказать, как-то объяснить свое поведение.
- Я понял почему вы разочаровались в протестантизме, - быстро говорит он, пытаясь унять дрожь в руках и опасаясь её появления в голосе. Говорит для старухи, для библиотекарей, для охранников, для многочисленных зевак. Говорит для Мэри, решившись сыграть свою роль безмятежной наивности до конца.
- Я же говорила, что меня не столько разочаровал протестантизм как таковой, сколько я разочаровалась в самой идее Бога.
- Нет, вы просто не нашли того что искали в вере.
- Неужто? И что же я искала?
- Любовь, сочувствие, милосердие... Не выставленные на показ, оседающие точно рассчитанными суммами на дне ящиков для пожертвований, в протянутых ладонях нищих, в сейфах пастырей. Нет, вы хотели любви, сочувствия, милосердия в словах, во взглядах, в сильных руках, не дающих упасть. Вы разочаровались не в Боге, вы разочаровались в людях.
- Интересная теория, - Мэри смотрит задумчиво, впервые за весь день позабыв о необходимости удерживать на лице улыбающуюся гримасу. - Продолжим беседу? – спрашивает, выдержав небольшую паузу.
- Пойдемте, - говорит он.
- А ваша работа?
- Бог с ней. Посижу сегодня до закрытия библиотеки.
- Спасибо.
- За что?
- За искренность. Вы настоящий пастырь. Пастух и ловец в одном лице.
- Ловец? Звучит угрожающе.
- Не более, чем пастух.
- Пастух оберегает стадо.
- Пастух для стада тот же тюремщик.
- Овца и коровы в лесу не выживут.
- Но до того, как встретить человека выживали же?
- Пастух дает им крышу над головой и еду.
- И ведет на бойню.
- Все имеет свою цену. И бойня ожидает не всех.
- Но именно пастух решает кого именно казнить, а кого миловать.
- Если приносишь пользу - можешь ничего не бояться.
- Можешь не бояться, если полезен пастуху. И если уродился с хорошей гладкой шерстью или обилием молока, а иначе...
- Я был прав. Вам действительно не хватает человеческого участия. И милосердия, но не надо...
- Чего мне действительно не хватает, так это свободы.
- Но, чтобы вы получили ту свободу, о которой мечтаете, кто-то должен быть в своей свободе ограничен.
- То есть?
- Чтобы свободно ходить по улицам Лондона их надо постоянно зачищать от преступных элементов. Чтобы вы шли куда заблагорассудится, не боялись наступления ночи и мрачных закоулков, тысячи людей были лишены свободы перемещаться.
- Ах, вот вы о чем: законы, указы и прочее. В вашем случае это десять заповедей.
- Всего десять, заметьте. Сравните с любым собранием законов мирян.
- Лучше я сравню с кодексами поведения, разработанными священниками для мирян.
- И опять, Бог здесь абсолютно не при чем.
- А папа римский?
- Всего лишь человек.
- Вы смелы, как для католика.
- А вы слишком подвержены предрассудкам, как для язычницы двадцатого века.
- Где предпочитаете обедать?
- Может, во дворе? Слышал, здесь неплохое меню.
***
- Ну а вы над чем сейчас работаете? - спрашивает он, примостившись за крохотным столиком в тени красной кирпичной стены.
- Да, так. Провожу небольшое историческое расследование.
- Может я могу чем-то помочь?
- Как бы вам сказать... Я пишу о теме для католической церкви весьма болезненной.
- Вы меня заинтриговали. Крестовые походы, папа-женщина, папа-Борджиа, скандалы с детьми...
- Инквизиция.
- Ах, об этом.
- И, на мой взгляд, это отвратительнейшая страница в истории человечества.
- Поверьте, в истории «отвратительнейших» страниц больше половины. А если говорить конкретно об этом явлении, то, замечу, большинство авторов сильно сгущают краски и нагнетают атмосферу.
- Томас Райт приводит документ, где сказано о тридцати четырех сожжённых детях только по приказу одного епископа Иоанна Георга всего за несколько лет.
- А сколько детей было повешено за преступления светскими властями за тот же период в Германии семнадцатого века? Темные времена, они и есть темные времена.
- Это уже не было мрачным Среднековьем.
- Согласен. Но люди есть люди. Они часто используют самые святые истины для достижения самых низменных целей. Бог и религия тут не при чем.
- Но за их смерти так никто и не заплатил.
- Жизнь в подлунном мире не справедлива.
- И потому мы должны уповать на жизнь небесную?
- Вы никому ничего не должны кроме самой себя. Вам решать, какую дорогу выбрать и чем за этот выбор платить.
- Те дети ничего не выбирали.
- Но епископ свой выбор сделал и, я уверен, заплатил за него сполна.
- Епископ верил, что делает это во благо церкви. По идее, он в Раю.
- Может, он и делал это во благо церкви, но не во благо Бога. Бог никого сжигать не приказывал.
- Вы разделили церковь и Бога? Смело для священника.
- Я не отделял церковь от Бога, я отделил паршивую овцу, забывшую о своем предназначении, от отары.
- Интересно существует ли в католицизме надзор за священниками. Вы бы могли стать одним из надзирающих.
- Поверьте, мы всеми силами стараемся уследить за чистотой наших рядов.
- И всеми средствами?
- Что вы имеете в виду?
- Сомневаюсь, что свое грязное белье вы выставляете напоказ.
- Поверьте, оступившиеся не остаются безнаказанными. И поверьте, многие из них полагают, что наказание светских властей было бы менее суровым.
- Рекламируете католицизм?
- Просто не хочу, чтобы у вас сложилось превратное впечатление о нас.
- Тогда расскажите о себе.
- Увы, ничего примечательного я пока не совершил и ничем от десятков подобных мне выпускников не отличаюсь.
- Сомневаюсь. Вы были убедительны у лестницы. Черт, да вы из меня почти агностика сделали.
- Вы же язычница?
- Мне просто нравится природа. Необузданность язычества куда теснее связана с землей, лесами, полями, ветрами, чем цивилизованное христианство, стиснутое множеством догм и твердынями храмов.
- Вам просто хочется свободы.
- Именно. Знаете, вы, могли бы стать отличным психологом. Определенно, вы не просто выпускник.
- Уверяю вас, я такой же как все. И вы могли бы обратиться к любому из моих собратьев, и он обязательно помог бы вам.
- О, нет. Вы и сами знаете, насколько ваши коллеги бывают, как бы это сказать... Ведут себя как полицейские на допросе.
- Уверяю вас, что таких у нас сейчас меньшинство.
- А я хочу уверить вас, что вы - один из немногих, особенный. И, думаю, ваше начальство это понимает. Смотрите, вас послали сюда, в страну протестантскую, сложную. Наверняка, вы должны вовлечь в католицизм побольше таких, как я.
- И зачем же мне в таком случае курсы по мифологии и религиоведению.
- Чтобы переубедить такую язычницу, как я. Это судьба.
- Божий промысел.
- Кто во что верит.
- И во что же теперь верите вы? Удалось ли мне заставить вас передумать.
- Задуматься уж точно заставили.
- Ну, значит вот он, первый исполненный мною долг, как священнослужителя. И то, исполненный не до конца.
- И я снова повторюсь, вы слишком скромны.
- Скромность - необходимая для священника добродетель. Но в данном случае я скорее рационален в оценке своих успехов.
- Как бы там ни было, где я смогу найти вас, если мне понадобится совет?
- В колледже.
- Я думала, в каком-нибудь храме.
- О, я еще не допущен к проведению службы.
- Что ж, значит я найду вас в колледже. И, кстати, об учебе. Не пора ли нам возвращаться?
- Уже два часа дня. Быстро же, однако, летит время...
- ...а я итак немало у вас его украла. Впрочем, мой проект тоже не продвинулся.
- В таком случае нам и в самом деле пора вернуться.
***
Людей, как на зло, этим вечером на улице немного. Он старательно выдерживает дистанцию в десять метров. На Юстон-сквер это не сложно - множество фонарей позволяют даже читать, не напрягая зрения, а уж стройный черный силуэт рассмотреть и того проще. Но когда Мэри решает свернуть в переулок, он её чуть было не теряет. Узкая улица с длинной велосипедной парковкой освещена этим вечером только светом из окон, оранжевыми прямоугольниками ложащимся на асфальт. Он ускоряет шаг. Мэри, кажется, не замечает, что за ней следят. А вот он все время ощущает пристальный взгляд. У хвоста завелся собственный хвост. Иронично. Итак, вокруг ни черта не видно, малолюдно, да еще и сам он под прицелом чьих-то зорких глаз. Фаталист возопил бы о судьбе, вознамерившийся помешать воплощению замыслов, сегодня заключающихся в попытке проследить за Мэри. Он не фаталист, слава Богу. Он человек рациональный и потому попросту догонит девушку и предложит проводить домой. Время суток темное, стало быть опасное, стало быть его предложение может быть принято благосклонно.
- Мэри? - старательно изобразить удивление на лице. - Только не говорите, что живете поблизости от вокзала.
Мэри оборачивается стремительно, правая рука сжимает небольшую сумочку.
- О, это вы, - говорит отрывисто, в голосе напряжение. - Говорили же, что останетесь поработать еще полчаса.
- Увы, мне прозрачно намекнули, что будут рады видеть меня завтра. Собственно, я оказался их последним посетителем. Прямо мне никто не говорил убираться, но бросаемые взгляды говорили сами за себя.
- Может вы чересчур чуткий человек?
Тон раздраженный. Внезапной встрече явно не рады.
- Может быть. Но чуткость не порок. Особенно, если благодаря ей несколько человек придут домой пораньше.
- Вы правы. Однако какая удивительная встреча.
- Не совсем. Я живу неподалеку, в отеле «Сансет» на Грейс-Инн.
- Ах, вот оно что.
- Только не говорите, что заподозрили меня в преследовании.
- У меня богатое воображение. Стыдно сказать, но в первое мгновение я подумала о вампирах.
- О ком? - он смеется. Мэри улыбается смущенно, добавляет вполголоса: - Но они существуют.
- Уверяю вас, нет.
- Честное слово. Это не вымысел писателей. Я знаю, о чем говорю.
- Вы заблуждаетесь.
Мэри останавливается прямо под фонарем. Белесый свет заливает их лица, вызывая в памяти сцены допросов из детективов.
- Я видела их, - громко шепчет, всматриваясь ему в лицо.
- Вы обманулись. Стали свидетелем розыгрыша или его объектом.
- Нет. Я знаю точно.
- Слушайте, вы же несколько часов назад ругали Инквизицию, жгущую людей по совершенно абсурдным обвинениям. А теперь сами, как в мрачном средневековье, видите в каждой тени потустороннее существо. Как же по-детски это, право. Бояться надо людей, а не плоды фантазии сказочников-писателей.
Мэри только качает головой и идет дальше. Вдвоем они выходят на Аргайл-сквер, царство похожих друг на друга, как близнецы, домов. Девушка останавливается у дверей одного из них.
- Знаете, я такая трусиха, - говорит смущенно, потупив глаза. - Спасибо, что проводили.
- Вы не трусиха. Просто обладаете чересчур развитым воображением, - как можно мягче улыбается он, осматривая попутно окрестности. А в Юстон-сквер любопытная компания собралась. Насмотрелся он на таких еще во времена уличного детства. - Вы здесь живете? - спрашивает, кивая за спину девушки на дом, погруженный во мрак. Видно никто из жильцов еще не вернулся. - Отличный, наверное, вид из окна?
- Когда как. Иногда в сквере собираются довольно шумные компании. Смотреть на них - сомнительное удовольствие.
- Да уж, - смеется он. - Спокойной вам ночи и как можно меньше шумных компаний под окнами.
Мэри кивает, улыбается и исчезает за черной дверью. Он же быстро шагает в тень сквера, оглядывается, убеждается, что слежки нет и только тогда подходит к «любопытной компании». Прикидывает расценки в Лондоне по сравнению с Римом. Любопытная компания молчит. Выжидает. Сверлит взглядами.
- Двести фунтов на всех за слежку. Хочу узнать где на самом деле живет женщина, скрывшаяся только что в том доме, - кивает на черную дверь.
- Уж точно не там, - замечает некто в куртке с бейсболкой, надвинутой на нос. - Аванс, турист.
Он выкладывает на скамейку купюру в сто фунтов.
- Завтра приходи во столько же сюда. И деньги не забудь, - говорит обладатель бейсболки.
Он кивает и неспеша уходит прочь, время от времени бросая взгляды на дом, в котором скрылась Мэри. Ни одно окно так и не засветилось. Впрочем, другого он и не ожидал.
Хвост догоняет его только на подходе к Грейс-Инн. Бывший черный плащ выныривая из одной тени и тут же ныряя в другую, идет за ним до самого отеля. Некоторое время его долговязую фигуру можно было лицезреть из окна номера. Чего ждал соглядатай, он так и не понял, и уснул, строя всевозможные предположения на этот счет.