Жизнь человеческая

Скрипит старый корабль, как люлька, несёт в своей утробе спящих моряков к земле над морской бездной, высоко над песком, ракушками украшенным да водорослями устеленным - мягка постель, да только тот, кто ляжет на неё один раз, не встанет больше. Думал Яков Брюс, что глаз не сомкнёт, пока в Санкт-Петербурге не причалят, а оно иначе вышло: спит слуга царя Петра, беспокойно, а спит. И чудится ему, что скрип корабля - скрип колыбели у него в доме, в такой же полусумрак погружённом, как трюм корабельный. Фрейя колыбель качает с маленькой Марго и песенку ей поёт ласковую - притомилась Айли, отдохнуть прилегла. Навсегда отдохнуть. Разорвано платье её шёлковое, раскрыта грудь белая и сердце как есть вынуто, всё кровь залила. И вьётся след кровавый змеёй рубиновой от спальни жёниной к люльке. Стоит Фрейя, улыбается, одной рукой колыбельку качает, а в другой сердце Айли сжала - надкушенное, ровно яблоко спелое. Плачет дочь, надрывается, будто отца позвать хочет - беда случилась у Якова дома, лютая беда, - а Фрейя своим ласковым голосом Марго песню поёт, страшную, чёрную, голосом таким ласковым, что Брюса ледяной пот прошибает. "Ай люли, ай люли, Спи, девчушка, не шали, Люли-люли-ай люли, Матушку твою нашли, Ай люли, ай люли, Нарядили, погребли, Люли-люли-ай люли, Отдохнёт в тиши Айли" И смех слышится - нежный, мелодичный, только он один и звенит серебряным колокольчиком в темноте, куда Яков падает. Проснётся - ничего не вспомнит. Как причалит корабль, придёт к государю, обо всём доложит по порядку. Доволен останется Пётр своим сподвижником, а чего ещё желать слуге верному? Только вот неспокойно на сердце у Брюса, тревожно ему, домой тянет, а почему - не поймёт. Ладно всё дома должно быть, он ведь их только на пару недель и оставил. Беспорядков в городе не было, с Айли он надёжного человека оставил - Фрейю, могущественную чародейку и верного друга, с речами ласковыми и умом ясным. Она уж и за Марго присмотреть поможет, утомиться не даст, и по хозяйству подсобит. Ладно всё должно быть дома, а всё одно с тяжёлым сердцем туда Яков возвращается. Он и два раза постучать в дверь не успевает, как Фрейя встречать его кидается, щебечет, волосы оправляет, новости последние рассказывает, да не забывает прибавить, как славно за домом следила, как хорошо за Марго ухаживала да как аккуратно письма сортировала. Может, и подружится она с девочкой, думает Яков, своих-то детей у неё не было никогда и быть не могло - отдала она первенца своего нерождённого ещё тогда, когда молода и глупа была, теперь раскаялась, да поздно. Дуется Фрейя, заметив, как рассеян Брюс, совсем, говорит, он её не слушает. Слушаю, отвечает Яков, устал просто. Благодарен я тебе сверх меры, что приглядела и за домом, и за Марго, а теперь скажи, как жена моя. Изменилась в лице Фрейя, глаза сузила да скривилась так, будто бы дал ей Яков гнилое яблоко. Отдыхает твоя жена, прошипела она, развернулась, веером щёлкнула и была такова. А Яков и не заметил, что она ушла, и не думал об этом - вспомнился ему сон давешний до мелочей, до деталей, кинулся к жене, да только уже поздно было. Лежала Айли бездыханной в кресле. Вот, кажется, притомилась просто, задремала, глаза закрыв, а коснёшься кожи - точно лёд холодна. Напоила её Фрейя-заботница чаем, да яду в чашку подмешать не забыла - на славу угостила, в последний раз. Как пелена с глаз у Якова спала, всё он понял, всё истолковал, и сон пророческий, и тревогу неясную, и Фрейю, обо всём охотно рассказывавшую, а Айли молчанием обходившую, да всё невпопад, всё невовремя. Не спасти жены, не умолить убийцы пощадить её. Пал он на колени и заплакал горько, безутешно, пока не услышал другой плач - тонкий, жалобный. Марго плакала. Не один он остался на белом свете, не ему сейчас помощь и утешение больше всего нужны были - дочери. Как понял это Яков, и слёзы его высохли, и плечи расправились. Не меньше было горе, всё тем же камнем лежало оно на сердце, но любовь к дочери помогла ему подняться и с этим камнем.