Перезагрузка

Отношения с теми, кого еще недавно я называла друзьями, пока так и не наладились до прежнего уровня. Можно ли вообще их к этому уровню вернуть, я не знала. Как и обещал Рэд, я получила официальное помилование от Президента Соединенных Штатов. Этим была восстановлена во всех правах гражданина. Включая право занимать должность на государственной слубже. Но, уделяя много времени дочери, к полноценной работе агента ФБР я не возвращалась еще несколько месяцев, оставаясь приглашенным консультантом. Заместитель директора Купер, как начальник, старался поддерживать со мной нейтралитет. Держался на расстоянии рабочей субординации. Передавал что-то через меня Реддингтону или благодарил за помощь, когда очередное дело было закрыто – вот максимум нашего теперешнего общения. Ресслер вроде бы отчасти понимал мотивы моего злополучного решения о бегстве, но если мне приходилось присутствовать «в поле», все больше молчал. Наши маленькие разряжавшие атмосферу шутки и незначительные вопросы за стаканом кофе исчезли. Арам не отказывался говорить со мной на Почте и каждую неделю навещал Агнес, свою крестницу. Но инсценировку моей смерти мы не обсуждали, обходя ее в разговорах, как могли. С Томом Арам старался вообще не пересекаться, справедливо обиженный за сокрытие правды. Самар же стала для меня ходячим упреком. Ее ироничные замечания часто оказывались за гранью ядовитого сарказма. Не отвечать тем же было сложно, но я старалась держаться. Потому что она имела право сердиться, а я была провинившейся стороной. Так и работали. О Рэймонде Реддингтоне я точно знала только то, что он жив. Письма с адреса «Пиццы от Ника» приходили каждую неделю. Но личного отношения в них было минимум. Как в открытках от дальних родственников. К примеру, вопросы о моем здоровье зимой, в сезон простуд. И о благополучии Агнес, если он не видел ее дольше десяти дней. Из всей его команды за прошедшее время я виделась только с мистером Каплан. И та призналась, что после истории с моей мнимой смертью вышла из доверия у Реддингтона и больше не работает на него. Он не убил ее за предательство и то хорошо. Неозвученная горькая истина была понятна нам обеим. Кейт обычно появлялась за день до намеченного визита Рэда к Агнес. Такая цикличность заставляла меня предполагать, что она поддерживает хотя бы минимальный контакт с Дэмбе. Эта строгая на первый взгляд женщина искренне привязалась к моей девочке. С радостью нянчила ее несколько часов, давая мне возможность отлучиться в парикмахерскую или магазин, отвезти на Почту материалы по новому делу или просто немного поспать в тот период, когда у Агнес начали резаться зубы. Так же у меня был телефон женщины, которая присматривала за Агнес, когда у нас с Томом обоих не было возможности остаться дома. Она предлагала услуги на полный день. И, проверив ее по моей просьбе, в ФБР не обнаружили ничего настораживающего. Но я не чувствовала себя готовой оставлять дочь с няней надолго. Еще нет. А ведь когда-то сомневалась в том, что смогу пробыть дома с ребенком хотя бы несколько недель. Когда-то, в прошлой жизни начинающего агента и учителя младших классов. Теперь все было иначе. И не только в хорошем смысле. Хотя вроде бы сбылось то, к чему мы с Томом стремились. Появилась дочка. Увы. Оказалось, что для ощущения настоящей семьи одного появления ребенка недостаточно. Через пару недель после Нового Года, я начала попытки анализировать происходящее. Избыток свободного времени этому способствовал. Когда Том уходил куда-то с самого утра, а Агнес засыпала, я оставалась предоставленной своим мыслям. Вытаскивала из тайника дневник, что-то перечитывала, что-то записывала. Потом снова перечитывала. Молчаливые листы бумаги иногда становятся лучшими судьями наших поступков. Непредвзятыми. Эмоции конкретного момента утихают и можно постараться понять, что случилось, на самом деле. К сожалению, то, что я понимала, мне не нравилось. Потому что выходило, что мы с Томом вместе только ради ребенка. В моих записях, с момента возвращения из недолгого вынужденного плена у отца, находящийся рядом мужчина приобрел черты тележки из супермаркета: «Том сегодня задержался, зато не забыл сходить за овощами и подгузниками», «Том купил продукты для ужина», «Том принес Агнес игрушки. Она была довольна, но быстро отвлеклась. Еще не умеет долго удерживать внимание на чем-то одном». «Том пытался починить тостер. Ничего не вышло, отнес в ремонтную мастерскую», «Том перепутал и, вместо нужного шампуня для малышей, купил взрослый. Куда теперь его девать неясно. Мы оба таким не пользуемся» и прочее в том же духе. Нашлось еще несколько слов о том, как мы, уложив ребенка, смотрели кино на онлайн-сервисе. Заказывали китайскую еду, забыли о ней и пытались избавить холодильник от кислого запаха. Пробовали читать Агнес вслух, но чуть не уснули сами, вместо того чтобы усыпить ее. Ребенок и быт. И снова ребенок. Ни одной записи о романтических минутах вместе. Максимум: «пробовали уединиться, но малышка проснулась в самый неподходящий момент» или вообще сухое «вчера был секс». Пытаясь понять, на самом ли деле что-то не так или я преувеличиваю, я даже осторожно расспросила об интимной жизни после родов нескольких новых знакомых из сквера, в котором мы с Агнес обычно гуляли днем. Двое из них признали, что секс с рождением детей стал более редким явлением, потому что к концу дня от усталости они не всегда помнят свое имя. Но остальные четверо не замечали изменений, кроме отмеченных и мной неудобств, связанных с режимом ребенка – время для близости лучше всего подстраивать под часы отдыха малышей. Эмоционально при этом все было в порядке. Мужей хотелось так же, как до беременности. Порадовавшись за собеседниц, я отговорилась чем-то в духе их историй. Внутренне отмечая, что у меня не так. Задав себе в дневнике прямой вопрос: «когда ты в последний раз на самом деле хотела Тома?» я вынуждена была признать, что этот момент был еще до того, как я узнала о беременности. На лодке Тома, сразу после моего освобождения из тюрьмы. В тот момент я пыталась за сексом спрятаться от страха перед будущим. Потому что совсем не знала, что делать дальше, а Рэд отказался подсказывать. В тот же день Том предложил снова выйти за него. Но мы так и не поженились, после всего. Сначала я сомневалась, затем вмешался мой отец, сорвав свадьбу. А потом… не до того было. Я занималась дочерью, Том – чем-то важным для него. Мы называли друг друга мужем и женой, как делали раньше, но никто из нас заново не поднял эту тему всерьез. И, заглядывая внутрь себя, я вынуждена была признать, что не хочу нового брака с человеком, который считает себя отцом моей малышки. То, что он живет с нами не напрягает меня – привыкла. Но связывать себя обязательствами, предположительно до конца жизни, с тем чьего настоящего имени не помню? Плохая идея.