Роковой X

Весь мир — ложь. У злых душой, как бы банально то ни было, улыбки ангелов. Те, кто говорят, что действуют во благо, преследуют свои цели. Я помню себя, ещё маленькой девочкой завербованной в курьеры организации, вроде тех, что вечно кричат: «Между головой и простыми людьми должен быть посредник, сердце…» Смешно. Жалкие подпольные кружки не могли ничего в этом мире, мире Благодетеля, идеальном государстве. Тысячелетнем городе. Я помню, как ещё в детстве получала доступ к разным аудиториям благодаря этим людям. И даже сейчас я с радостью возвращаюсь туда: в аудиторию искусств, в Древний Дом. Играя на публике музыкальные произведения там, я улыбаюсь. Неискренне. Играя на публике — я играю на публику. Они всегда улыбаются детям. Сначала улыбался хранитель, глава подполья «Мефи». Потом улыбался человек в белом халате, улыбка широкая, с прищуром глаз. Имя начиналось, кажется, на «М». Я плохо помню, мозг услужливо помогает забыть, хоть я тогда и была уже старше — подросток. Я так хотела всё изменить. А они продолжали улыбаться. Мне пришлось учиться тоже: вечер за вечером, личный час за личным часом, перед зеркалом. Не отличить от настоящей улыбки. Не желающие ничего менять повстанцы — лгут. О последователях Государства и Благодетеля даже говорить ничего не нужно. Даже тогда он был безвольным стариком, а колёса машины двигались по инерции, а сейчас — тем более. Весь этот мир — ложь. Я лгу во благо. Но не для себя. Никто не улыбается под дулом винтовки. Кроме меня. Не было улыбки и на лице того хранителя. Прямо сейчас, следуя по последнему в своей жизни коридору, я вспоминаю небольшой тоннель, который вёл в довоенный склад. Там проводились собрания подпольщиков, в единственном месте, где стены были не из стекла и где их не могли обнаружить. Прямо за мной следовал отряд хранителей. Мы ступали как можно тише, но всё равно было слышно, как вздрагивают в их кобурах лазерные винтовки. Делая те шаги я ещё сомневалась. В какой-то момент остановилась, но не решив отступать, а, наоборот, отбросив сомнения. Сделала остальным знак идти дальше. Мимо меня проходили люди, но я не вглядывалась в их лица. К чему мне знать лица обыкновенных шестерёнок. Шаг за шагом они проходили дальше. Я смотрела куда-то вперёд, вперив взгляд в стену, обшитую металлом. Люди скрылись за поворотом. Фиолетовые вспышки бесшумных выстрелов осветили её спустя секунды томительной тишины. В нос ударил запах чего-то горелого. Прекрасно зная план того места, слыша звуки, которые происходят в шаге от меня, я в деталях представила, что происходит в комнате. Или, что вернее, всё это дорисовало воображение. Словно тараканы от яркого света, они бегут по углам, кричат. Хранитель наверняка пытался добежать до, как он думал, ему одному известному тайного лаза. Но от них ото всех остаётся лишь тень. Буквально. Сажа, там, где был человек. Минеральная пыль и остатки органики. Наверное, это больно. А быть может, они не успевают ничего почувствовать. Словно живые свечи из воска. Кожа будто тает, местами, наоборот, сгорает, как сухая бумага. Раскалённый свет прожигает до костей. Мышцы прекрасно отделяются от скелета, в то время как человеческое тело, уже мертвое из-за болевого шока, летит к земле по инерции. Раскалившееся кости ломкие, теперь лишь труха. В последние секунды они даже не могут кричать и их истошный визг застывает в воздухе. Наконец, человеческое тело, вернее его остатки, становятся сравнимы с плазмой. За доли секунды они распыляются на мельчайшие частицы, оставляя только чёрные следы на стенах. А уже завтра я буду в подобном же месте порицать виновников: тех, кто выдал нас всех. Хранителя, что улыбался. Уже завтра улыбаться буду я. Этому миру нужны изменения. И только я смогу изменить его. Любой ценой. А для этого мне нужна власть.

***

Вот и сейчас, делая эти шаги, я не колебаюсь и вовсе. Знаю, что шаги эти — последние, что изменить что-то невозможно. Меня ведут двое. Ещё один — третий — позади, приглядывает. Готов стрелять. Но я пока нужна им живой. Бедняги, они пока ещё чувствуют эмоции, не осквернённые ни Великой операцией, ни этим миром. Это ненадолго. А пока — им страшно, они даже стараются не касаться меня, только толкают, словно я зараза. Я не противлюсь. Впереди только Газовая комната, оттуда, возможно, я не выйду. Эта пытка хуже казни, намного. Такого и врагу не пожелаешь. Вижу Д-503, впрочем, то уже не он, да и какая разница. Очередная шестерня. Рядом с ним это никчёмный старик Благодетель, ни капли не изменился. Ему я ни то приветливо, ни то хищно улыбаюсь. Меня вводят под купол. Декомпрессия. Слышу свой пульс, учащенный. Дыхания уже нет, нет возможности сделать даже глоток воздуха. Лёгкие горят огнём. Словно схлопываются. Со стороны я наверняка лицом как белое полотно. В ушах свист. Чёрт, как же тяжело, голова раскалывается… Я прихожу в себя от удара. Всё сжалось в острый комок. Горло — судорога. Всё тело — в узел. Электроды, кто бы сомневался. Словно под дых получила — всё никак не могу сделать вдох. Во рту ощущаю кровь, металлический её привкус. Прикусила язык, а может, баротравма. Или всё сразу, что вернее. Улыбаться уже не могу. Тоже. И дураку ясно, смерти мне не избежать. В будущем — им тоже. В очень скором будущем. Я знаю, город — распотрошенное осиное гнездо, извивается в агонии. На улицах хаос. Превосходно. Кажется, это называется революцией. Нет… Это прогресс. А прогресс не остановим. Я, они — лишь часть этого. Все мы. Прогресс победит ещё до того, как я сгнию здесь.