Потерянные

      А он шёл по улице. Поздним вечером. Очень поздним. Он думал. Нет. Он страдал.       Она это сказала.       Она его не любит. Есть кто-то другой.       Он просто её напарник, так она, кажется, говорит… Друг… Он не её друг! Он должен быть больше, чем друг…       Известный герой Парижа понуро шёл по его улочкам, промокая под мучительно небольшим дождём. Колеблющемся. Это не ливень, но и не морось. Как и его сердце сейчас.       Оно не было разбито, оно было растоптано, раздавлено и разбросано по тем же улицам, по которым до этого они вдвоём носились и прыгали.       Редкие прохожие расступались, с интересом оглядывались, доставали телефоны… Строчили или звонили своим друзьям, коллегам, напарникам… Снимали на видео… Как мокрый, ничего не замечающий Парижский спаситель падает на колени в лужу, хватается за голову, брыкается, отказывается от помощи, скулит и плачет… Долго, долго-о…       Потом ложится на спину, ни капли не волнуясь о своём имидже, и смотрит на серое тоскливое небо, завешанное серыми тоскливыми тучами…       Он не встанет. Он будет тут лежать. Всю ночь. Ему плевать на последствия. Огни последней надежды так же быстро угасали в его изумрудных глазах, как и приходило понимание того, что смысл его жизни потерян. Он ушёл сам, на тоненьких маленьких ножках в красно-черном латексе, вместе со словами: «Прости, Кот, но моё сердце принадлежит другому. Прости.»       Блондин в черном латексе, конечно, не знал, что на втором этаже небольшой, но достаточно известной в Париже пекарни страдала девочка. Брюнетка с красными от слез глазами.       Она себя ненавидела. Она не знала, правильно ли поступила, правильно ли подобрала слова, правильный ли сделала выбор… Ее терзал вечный вопрос: что лучше, синица в руках или журавль в небе?       Только сейчас она поняла… У неё нет будущего. У неё его нет с тем красавцем-блондином, что давно покорил её сердце… Теперь же у неё нет будущего с Котом, и никогда не будет…       Все новые и новые всхлипы разлетались по комнате. Слез уже не было, не было сил, не было надежды. Она собственноручно растоптала чью-то любовь, а сейчас разорвёт и свою.       На пол летели куски и кусочки лакированной бумаги, на которой ранее покоились целые изображение зеленоглазого блондина, с волосами цвета соломы… Рамки разбивались о стены, разлетаясь на осколки… Изредка девочка кидала отчаянный взгляд на запертую дверь, за которой явно стоят родители, переживающие за неё…       Лицо начала покрывать неприятная пленка, будто она начала физически ощущать окружившую её паутину безнадеги, недавно сплетенную ею самой. Она увязала в ней, непонимаz смысла прошептанных слов, вырывающихся из её рта непроизвольно…       Реветь нет сил.       Брюнетка подошла к окну и распахнула его. В нос ударил свежий запах ночи, с примесями цветочных букетов, приятная темнота, ласкающая привыкшие к электрическому свету глаза, прохлада, обдувающая разгоряченное тело… Но все это было не таким. Голубоглазая ощущала обиду, повсюду летающую в воздухе, издевающуюся над ней, вдыхала запах боли, видела лицо, на котором застыла отчаянная ненависть к ней. Лицо в обрамлении светлых растрёпанный волос.       Что же она за человек поганый. Там, где она, не будет счастья. А там, где не будет счастья, будет она.       Девчонка поставила ногу на подоконник, но передумав, поднялась на крышу, с которой перелезла на другую, и ещё одну, и ещё… На ту, где она сядет на край, подогнув ноги к груди и уперевшись подбородком в колени, где она будет вдыхать ненавистный воздух и вспоминать растеряно-неверящее лицо своего друга, его глаза, кажущиеся в тот момент такими ясными, как осколки настоящего изумруда…        Как изумруды.