В кожу врастают кандалы и цепи

Музыкальное сопровождение: Charlie Mole – Extravaganza Мутная Темза баюкает призраков, ледяная, невыносимая... А им-то уж что? Это нам должно быть жутко, нам - именно тем, кто бродит по ночным городам, узким улицам, сырым переулкам, ведь кто-то ждет, вдоль разбитых фонарей, поджидает... У меня королевская осанка, а на мне - тысячи долларов, личико - загляденье! Днем любого приводит в смятенье. Ночью смятеньем не болеют, а шагают позади "дворовые неуклюжие тигры", мгновение - бросится, схватит, зажмет рот, задерет юбку... Но растеряет кишки по тротуару и захрипит. (Мое имя - Айрин, я - та самая Адлер!) Урод. Пусть детектив разбирается утром. Детектив... он мое имя произносит, как беспощадный тиран и восхищенный поэт одновременно: "Айрин, о, Айрин... Чтоб дух Ваш простыл, и силуэт. Прочь с моих глаз, считаю до трех: раз..." Бесцеремонный, заносчивый, вредный, а гордый... как викторианская дева, притворяется, что не задело, но губы белеют, его полные, мягкие, может грубые, твердые - не знаю. Раздевает глазами, чтобы найти во мне брешь, либо зацепку (он так со всеми), но я - тайна, и он забывается, в его взгляде черты появляются и детектив смотрит будто сквозь клетку голодно. А потом выставляет за двери. Подонок. Я же хочу, чтобы упал на колени, рыдал и бредил, под моими ногами валялся, от былого отрекся, в новом сознался, руки целовал, как прихожанин икону, чтоб от ревности драл он обои и в мутную Темзу, ледяную, с разгона!.. Но сперва... мы до спальни никак не смогли, не успели, двери открыты, все равно, пусть заходят, пусть смотрят, пусть слышат, как он имя мое произносит, как его от меня уносит, разбивает, рвет на части, О, Шерлок! Тут сам меня находит, отчитывает за убийство под разбитыми фонарями, курит, злится, скрипит зубами. Такая буря в нем, глаз не отвести! Ему бы напиться. Первое нераскрытое дело? Мальчик, ты смелый! И он обжигающий, как ярмо, оставляющий след не на коже, - он так может, чтоб без огня пошел дым. Безумец великолепный, сам сумасводящий, в его голове мысли, как насекомые кишат, что хочется одернуть испуганно руку. В глазах беспощадных точно стальные вихри, вентили, мясорубка... Но потом самые лучшие ласки, как в сказке. Любит? Не любит? Ревнует, ох, как ревнует! Захлебывается своим словом, душит внутри, снаружи - как дьявол, курит опиум и все забывает. Разбитый стол и софу - после починят. К себе не пускает. Все. Предала. "Айрин..." растворяется, тонет в мутной Темзе, и больше ни за что... Осколки фонарных плафонов, бурая кровь, свежая, с запахом... А потом асфальт встречает его безумную голову. Треск и "арбузный сок". Что-то во мне будто бьется о скалы, воет с Луной - изувеченным камнем... Пустите меня к нему, хоть к неживому, хоть к мертвому, хоть к разыгравшему или чудом воскресшему! Пусть видит меня... Пусть не моргает, вставит спички, вовсе вырежет веки, но взгляд не отводит. Смотри на меня! Смотри на меня! В кожу врастают кандалы и цепи, трутся о ржавое черствое сердце, там в каждом стуке зараженной крови горячка, гангрена, гниение нерва. О, милый, за тобою навеки тоска и истома... Тоска и истома...