Связующий браслет

— Ты красивая. Рука Напрем с гребнем остановилась, она отвернулась от зеркала, оборачиваясь к Дукату. Дукат стоял возле стола, опершись о него бедром, в руке у него был падд, но Дукат смотрел не на экран — на неё. Поблескивающие серые глаза явно наслаждались тем, что видели. Напрем невольно улыбнулась, почувствовала, как теплеют щёки. — Помочь? — Он чуть склонил голову к плечу, выжидательно поглядывая на неё, и она засмеялась, протянула ему гребешок. Дукат любил расчёсывать её волосы, пропускать меж пальцев длинные мягкие пряди, плести их в тугую косу или забирать пышным узлом на затылке. Он делал это обстоятельно, неторопливо, но получалось как-то очень ловко и быстро: всё уже было готово, можно было подходить к зеркалу и смотреть, а ей хотелось ещё прикосновений, хотелось сидеть с закрытыми глазами, пока сухие прохладные пальцы перебирают её волосы, дотрагиваются до лба и затылка. — Ты говоришь, красивая, — Напрем слегка усмехнулась, откидывая голову, подставляя затылок под его ладони. — Красивая, — эхом повторил низкий голос Дуката. Ладонь плавно скользнула сверху вниз, гребень прошёлся следом. — Был дома такой смешной случай… Четырнадцать мне было. Ты видел голофото, где я чуть-чуть постарше. А тогда я выглядела сорванцом рядом с Лисан, она уже казалась совсем взрослой. На Лисан как ни посмотришь — волосы золотистые, солнышком отливают, аккуратно уложены, платье старое, но всё равно милое, на руке цветочный браслет… И я: рубашка в пыли, коленки продраны, лицо в каких-то прыщиках, на локтях ссадины… — Непоседа, — Дукат отвёл из-за её уха длинную прядь, ловко вплетая в косу. — Мы часто ходили к тёте Мину, она жила через три дома от нас. И вот как-то пришли, тётя наливает нам чая, а с ней соседки сидят, на нас поглядывают. Одна из них — честное слово, не помню, как её звали, чернявая такая — возьми и скажи: «Вот смотрю я на Лисан — страшно по улицам ходить такой красавице! Кардов-то сколько, мало ли, что у них на уме? Увезут — и не заступится никто!» Мину на неё зашикала, а она вроде как смутилась и ко мне оборачивается: надо же поправить свои слова, сказать что-нибудь хорошее? «Хвала Пророкам, что Напрем такая беда не грозит!» У Дуката вырвалось что-то похоже на недоумённый смешок. — Вот, — хмыкнула Напрем, — я тоже засмеялась тогда. Можно подумать, напасть могут только на красивую. Но знаешь, Дукат, самое смешное, что меня действительно кольнуло. Ну обидно же! — со смехом вырвалось у неё. Осторожные пальцы Дуката прихватили пряди у корней, чуть натягивая. — Ладно, сестре всё время говорят, как она хороша, но когда тебе заявляют, что на тебя даже кардассианец не посмотрит… — Глупые, — губы Дуката прижались к её затылку, обдали тёплым дыханием. Стянув косу лентой, он дал ей выскользнуть из пальцев, обошёл Напрем, опустился на корточки лицом к ней. — Я могу это сказать со всей ответственностью, — кончики пальцев невесомо скользнули по обе стороны её шеи, поддели подбородок, спустились вниз, распахивая ворот её блузы, — как префект Баджора. Я же выбрал тебя. Ты красивая, — рот приник к ямочке между ключицами, втягивая кожу, влажно причмокивая, — ох, какая ты красивая, Напрем, — он с силой вдохнул запах её кожи, ноздри хищно расширились. — Ты знаешь это. — Я знаю, — Напрем обняла его, опираясь на широкие плечи, и он стянул её с кресла к себе на колени, усаживаясь на пол. Её губы прижались к его губам, твёрдым и жадным, и оторвались на секунду, чтобы выдохнуть: — Но ты мне говори.