Связующий браслет

Он любит смотреть на неё. Любит наблюдать, как на её щеках всё ярче проступает румянец, как поблескивают капельки пота под растрепанными прядями, упавшими на лоб, как мягкие покрасневшие губы приоткрываются, жадно ловя воздух. А больше всего он любит ловить её взгляд – потерянный, полный жажды, мольбы и в то же время искрящийся восторгом. Он видит её – настоящую, беззащитную, оставившую попытки спрятаться, принесшую ему себя целиком... Потом, когда тяжёлая пульсация в висках стихает и он вновь обретает способность дышать ровно, спокойно, он не может не осознавать: она тоже видит его – и ему ничего с этим не поделать. Он безоружен, открыт перед ней с головы до пят, словно только что родился на свет – с мягкой кожей, с не успевшими ороговеть чешуйками… Эта мысль не настораживает его так, как должна бы. Кардассианец, желающий выжить и преуспеть, доверяет только себе – и то не во всём. Но от Напрем ему не хочется отгораживаться – наоборот, его тянет придвинуться ближе, обнять, прижаться губами к затылку, вдыхая сладковатый запах волос. Он будет смотреть на неё – ещё и ещё, и она разглядит в нём всё, что у него не будет ни сил, ни желания скрывать. Но иногда, прижимая её к постели, стягивая с её плеч тонкую ткань туники, он командует: «Компьютер, убрать освещение». Темнота всё скрывает. В темноте не нужно опасаться внимательных глаз. Остаётся только гладкость кожи, жар податливого тела, прикосновения мягких пальцев к изнывающим шейным гребням, шумное, загнанное дыхание. В темноте он оставляет укусы на её шее и плечах, впиваясь в мягкую кожу, он целует каждый уголок её тела, срывая с её губ вскрики. Он вскрикивает сам, он лихорадочно шепчет всё, что приходит в голову – сбиваясь с баджорского на кардассианский и вновь на баджорский. Он стискивает её запястья, удерживая их в изголовье. Он гладит её влажные виски, прижимается лбом к её лбу. После, засыпая, поглаживая пальцами её ладонь в полудрёме, он успевает подумать, что при свете не так выдавал себя.