Бери выше

Это очень легко — сочинять сценарии, мысленно проживая тысячу и одну историю, которым нет места в реальной картине мира. Лора резво толкает балконную дверь и тут же жмурится от громкого хлопка снаружи: небо вспарывают разноцветные искры торжественного фейерверка, в полете рассыпаясь золотой пыльцой. Гудёж на Тайм Сквер не заглушить никаким расстоянием, отголоски праздника доносятся и до восемьдесят третьего этажа; люди-муравьи внизу горланят пьяные гимны, и Лора, прихватившая с банкета бутылку игристого, с любопытством заглядывает в горлышко: ну здравствуй, блаженная прорубь, в которую так хочется окунуться в почти священном обряде. Лора чутко прислушивается. Сейчас стеклянная дверь за ее спиной снова отворится, выпуская на свежий воздух раскрасневшуюся от танцев Пэгги, чьи звонкие обеспокоенные вопросы вывернут Лору наизнанку разок-другой; нижняя губа уже предательски дрожит, а горячие слезы обиды и растерянности готовы прорвать плотину напускного спокойствия. Из-за высоты она чувствует себя одновременно и великаншей, способной растоптать каблуком половину Нью-Йорка, и ничтожно крошечной пылинкой на ветру. Минута проходит, и Лора, уже приложившаяся к бутылке и сбросившая ужасно тесные туфли, думает, что было бы неплохо, если бы здесь вместо Пэгги появилась Дарси, недалекая девчонка из соседней лаборатории, еще утром убеждавшая: «да я продала бы почку, чтобы хоть одним глазком взглянуть на тусовку крутых старшеклассников, а ты ломаешься, будто это утренник в детском саду». У Дарси где-то полгода назад появилась привычка подсаживаться к Лоре на обеде, вести долгие монологи о полевых исследованиях в Нью-Мексико, дерьмовых свиданиях или важности самообороны, и никакие ухищрения не помогли эту привычку искоренить. Лора даже засветилась на нескольких совместных селфи, прежде чем успела понять, как это произошло. Сейчас Кинни стерпела бы и пустую болтовню, и «авторитетные» советы, лишь бы в конце вечера оказаться подальше отсюда: Дарси Льюис умудрялась находить лучшую текилу в городе, и совсем не расстраивалась, если процесс поисков основывался на методе проб и ошибок. А еще у Дарси под рукой всегда был шокер. И после разговора с Баки Лоре нестерпимо хотелось его применить. Конечно, парламентером от партии демократов, ратующих за мир во всем мире, может быть и Стив. Лора знает, о чем тот попросит: не разгоняться с места в карьер, следить за языком и дать времени сгладить острые углы. Лора фыркнет и демонстративно выглушит половину бутылки одним глотком, под неодобрительное сопение и вздернутую в молчаливой издевке бровь. Стив — не такой простак, каким кажется, это Лора давно уяснила. — Бак идиот, — скажет он, все же отнимая у Лоры шампанское и после некоторых раздумий тоже делая глоток. Лора прикрывает глаза под шумок фейерверков и будто наяву видит Роджерса: мрачного, подобравшегося, серьезно вглядывающегося в темные окна высоток напротив. Но морок развеивается довольно быстро — Стив Роджерс никогда не скажет о Барнсе дурного слова. — С днем рождения, осёл упрямый, — Лора шепчет ночному городу, невесело хмыкая, потому что только такой героический придурок, как Стив, захотевший в армию, несмотря на все противопоказания и здравый смысл, мог родиться в один день с независимостью страны. А правда такова, что иллюзиями сыт не будешь: никто не идет за Лорой бесшумной поступью, никто не гладит по волосам, убаюкивая обещаниями «не уходить», «не оставлять», «не предавать», и в конце концов от собственного одиночества ей становится настолько тошно, что даже вино в горло не лезет. Она возвращается в зал и без проволочек направляется к выходу, не глядя, но чувствуя Баки: его тревогу, настроенную на нее, и его раздражение, потому что ситуация вышла из-под контроля. Гребаный контрол-фрик. У Лоры найдется еще один сценарий: если зайти в уборную, ополоснуть раскрасневшееся лицо, пригладить взъерошенные ветром волосы, то можно найти тонкую-звонкую Романофф, у которой и глаза с хитрецой, и улыбка лисья; Лора представляет эту улыбку, приукрашенную помадой russian red, и ускоряет шаг. Романофф протянула бы руку в знак встречи — такие всегда легко и непринужденно втираются в доверие. Сказала бы «Я так много о тебе слышала» или «Мы с Джеймсом очень давно знакомы», и Лоре пришлось бы отвечать любезностями, потому что реслинг на узорном кафеле здешняя публика не оценит. «Где ты была, когда он вернулся из ада тенью себя прежнего? — говорит Лора воображаемой собеседнице, и называет адрес припарковавшемуся неподалеку таксисту. — Испугалась призрака?» Лоре хочется заснуть в кабине желтого и местами примятого о подвернувшиеся брандспойты авто, но сон не идет. Она разглядывает разномастную толпу сквозь мутное стекло, пока такси петляет между перекрытыми улицами, и с каждой минутой мрачнеет, потому что среди празднующих и восхваляющих мелькают и другие — те, кто держит кричащие транспаранты «Сделаем Америку снова свободной». Лора провожает взглядом рьяно жестикулирующую парочку и еще долго пытается рассмотреть их силуэты в заднем окне, но такси преодолевает еще один маневренный поворот, и те протестующие скрываются из виду. Когда-то она точно так же срывала глотку, вместе с близнецами Леншерр мешаясь с толпой; Питер бушевал, когда Тони объявил о запуске на орбиту нового спутника — от умного космического шпиона «Говарда» не должен был укрыться ни один преступник планеты, технология обещала бесперебойное наблюдение и контроль, но появилось неожиданно много недовольных — слишком уж зорким оказалось «око Саурона», взявшее под прицел не только воришек в Квинсе, но и добропорядочных домохозяек Висконсина. Ванда твердила, что Старк заигрался в Бога, она цитировала «каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность» и называла следящий спутник откатом к рабству. Лора допивала свой черный кофе без сахара и высыпала на улицу вместе с другими ополчившимися против Старка: сплошь бедные студенты, обнищавшие клерки и помешанные на теориях заговора уличные философы. Питер говорил, что быть Леншерром значит никогда не знать покоя. Он всегда делал что-то назло или в знак протеста. Лора не удивлялась, если видела его при параде и в смокинге, и не хмурилась, если находила Питера с коктейлем Молотова в руках. С ним она всегда будто неслась на скорости, зная, что впереди глухая стена. Питер любил проламывать стены. Думал, ему по зубам и Башня. Думал, ему весь мир по колено. «Ты нарвешься», — да-да, повторял Логан, за шкирку выволакивая Лору из полицейских участков и запирая на замок, чтобы снова не сбежала: в Вегас с Питером, разглагольствующим о свободе выбора, или в Лагос с Вандой и ее гуманитарной миссией. Порой даже казалось, что Логану на нее не плевать. «Детка, ты же не дура. Питеру все простят: за маму, за папу, за красивые глазки. Тебя? Растерзают, — Логан вздыхал, разговаривая с ней через дверь, когда она уставала колотить упрямую фанеру и сыпать ругательствами. Он аккуратно нанизывал слова на нити, но рукоделие… не сильная его сторона. — Мы другой породы. Мы не умеем нравиться. Нам нихуя в этом мире не сходит с рук.» Леншерр чувствовал, что Питера ждет ранняя могила. Логан, бывало, сетовал, что сам ему ее выроет. Питер умел быть разным, перетекал из одного состояния в другое, как ртуть. Лора шла за ним, пропускала семестры в колледже, летала через Атлантику, ругалась с Логаном. Поздний подростковый бунт? Только вот, пока Питер ломал систему и пробивал своим упрямством стены, Лора только делала вид, что эта война ей интересна. Ванда все еще верит, что Питеру кто-то подрезал тормоза. Лора все еще не знает, что здесь думать. Гравий под колесами такси едва слышно шуршит. Лора запинается при выходе и наступает на подол платья. Слышится неприятный, обидный треск. Авто желтым пятном растворяется в темноте высоких кленов на подъездной аллее, но Лора не спешит в дом; ёжась от юркой ночной прохладцы, присаживается на ступени, с легкой дрожью в руках закуривает. Для Лоры поют сверчки, шелестит изумрудно-зеленая листва и шепчется детвора, высунувшаяся из окон. — Ты зайдешь или как? — Джин появляется на пороге в халате и красивых тапочках, как кино-дива из пятидесятых; уже поздно, Лора своим приездом на желтой развалине перебудила полдома. Лора смывает косметику в гостевой ванной, без сожалений меняет платье на фланелевую пижаму. Джин протягивает Лоре тарелку с остатками барбекю и, благодарно улыбнувшись Скотту, разогнавшему подростков по комнатам, рассказывает: о Китти, любопытству которой, кажется, не способны помешать даже закрытые на семь замков двери, о Бобби, отрицающем всякую дисциплину, об Анне Марии, которой так трудно найти контакт с другими учениками… Лора позволяет Джин заполнить историями о неблагополучных изгоях гнетущую тишину, и бездумно бредет по бесконечным лабиринтам коридоров. Джин позволяет самой выбирать дорогу. Тихо ступает следом, боясь спугнуть. В кабинете Чарльза все как прежде. Лора не просит ключ — Джин отпирает дверь без лишних слов. Фотографии и дипломы на стенах, кресло у камина, книги о «Короле былого и грядущего» на полках, стопки бумаг и неотправленных писем на крепком рабочем столе. Лора стирает пыль с него, сглатывает колючий комок, ранит горло. — Но… Логан ведь… Перевернул здесь все. Вы убрали? После похорон. Ночь после смерти Чарльза была бесконечно длинной. До самого утра было слышно, как Логан разносит мебель, гремит бутылками, рассыпает повсюду стекло. Лора зареклась сюда возвращаться. — Он сам. Захотел все исправить. Начать сначала. Лора смаргивает морок первого впечатления. Книги на полках стоят чуть криво, кое-где на стене виднеются потеки от разлетевшегося о нее виски. Она не садится в кресло, опасаясь, что его ножки под ней подогнутся. И переводит взгляд на старинную шахматную доску: фигуры расставлены для новой партии, только «начать сначала» некому. Чарльз мог часами обдумывать следующий ход. Игра велась бесконечно, от победы к проигрышу, от проигрыша к победе, между ним и Эриком Леншерром. Своей смертью Чарльз блестяще провел эндшпиль. Слез нет. Внутри Лоры глубокое синее море, из которого не выплыть в одиночку. Вокруг спасательные жилеты, шлюпки, а тянет ко дну. Джин подходит ближе и ласково приобнимает за плечи, греет своим теплом. Мурашки бегут к позвоночнику от этого прикосновения. Лора ежится, растирая сухие щеки, и оглаживает капюшон черного «епископа», которого любила прятать в карман, думая, что Чарльз не замечает. Он замечал. Всегда замечал, как тяжело ей дается самая главная партия — жизнь. Смешно. Из всех комбинаций и шахматных задач именно с «погоней любви» Лора никогда не справлялась… Она смирилась с тем, что для выигрыша нужно искать обходные пути. — Эксцельсиор, — шепчет Лора. Джин обнимает крепче — пучина прощается с утопающей неохотно: зубы стучат от холода, дрожат губы. Выше и выше. Единственный подходящий вариант игры. Осилить бы.

***

Епископ — шахматная фигура; слон. Погоня любви — одна из самых известных шахматных задач в мире. Свой девиз «Погоня любви» (англ. The Love Chase) она получила за иллюстрацию настойчивой и успешной погони белой королевы за чёрным офицером (с англ. — «епископом»). Эксцельсиор — разновидность шахматного этюда, в ходе решения которого пешка из первоначального положения ход за ходом движется в ферзи. Задача названа в честь стихотворения Лонгфелло «Excelsior!». В данном случае это слово означает «всё выше и выше».