Больше некуда

Он слышит за спиной сдавленный вздох, а затем костлявые пальцы начинают будто бы жалобно скрестись за дверью, царапая остатками ногтей сырую древесину и оставляя на ней следы из мутной темной крови — тут же к ним присоединяется еще десяток таких же рук, уже не жалобных, агрессивных, сдавленные вздохи превращаются в агрессивные рыки и стоны, а гнилые доски начинают предательски трещать под нестройным натиском оживших мертвецов. Они долго не продержатся, сломаются совсем скоро — а у него только три патрона в пистолете, мокрые от пота волосы и открытый перелом на правой ноге, сочащаяся кровь из которого еще пуще раззадоривает монстров за дверью. Тусклый свет едва проступает в крохотную комнатушку, где среди упаковок с порошками, мыла, тряпок, старых стремянок и даже банках с краской нельзя было найти ничего полезного, что можно было бы использовать для обороны или простейшей защиты. Леон не дурак, Леон прекрасно понимает, что его шансы на выживание приближены или равны нулю. Леон закрывает глаза и горько усмехается. Он слышит еще один сдавленный вздох, только уже перед собой — томный, женский, почти стонущий — и открывает глаза. Её лицо все еще находилось в нескольких дюймах от него, такое родное, такое прекрасное и как будто совершенно безмятежное — он добровольно бы отдал своё тело на съедение ожившим мертвецам, лишь бы не видеть её перед собой в этот момент, не чувствовать приятной тяжести женского тела на своих бедрах, чтобы она, черт возьми, не оказалась вместе с ним в одном здании в этот злополучный день, запертая в безвыходной ловушке с беспомощным правительственным агентом и его бесполезной правой ногой. Леон чувствует, что его глаза начинают неприятно пощипывать, а в это время Ада склоняется к его лицу и слизывает выступившие слезы с его нижнего века. — Все хорошо, Леон, — умиротворяющие шепчет она, и Леон верит ей ровно до того момента, пока ногу вновь не пронзает острая боль, и он снова не оказывается в реальности, где его вот-вот сожрут монстры, а Ада, ох, его Ада… На её багровом вечернем платье совсем не видно следов крови, а на искусанных жадными поцелуями губах играет расслабленная улыбка — такое ощущение, что она не боится никого и ничего на свете и даже успела смириться со своей участью (или же все еще надеется выкарабкаться?) Она могла сбежать, пока Леон, хромая на правую ногу, вел за собой толпу зараженных в противоположную от неё сторону, она должна была сбежать, но… Леон был почти на сто процентов уверен, что его чувства никогда так и не найдут ответа, и осознание того, что он ошибался, было единственным, что не давало сойти с ума от боли. Ада вновь негромко стонет и прижимается к груди мужчины, опутывая длинными изящными руками его спину. Её тело едва заметно дрожит — не от страха, но от удовольствия, и Леону ничего не остается, кроме как разделить с ней эти, возможно, последние минуты своей жизни, крепче прижав одной рукой её ягодицы к своему паху, а второй — женские плечи к своим. Сломанная кость в правой ноге не то, что ограничивает, а вовсе отнимает его способность к передвижению, поэтому Ада не только дотащила его до безопасного (безопасного?) места на своих плечах, но и смогла наспех обработать рану и приложить к сломанной конечности ножку от стула, который собственноручно и разломала на части. Она же первая опустилась на его бедра, с ободряющей улыбкой взъерошила его длинную челку и прошептала на ухо то, что он и не надеялся от неё услышать уже никогда — и его руки сами потянулись к её талии, плечам, лицу, волосам. Он целовал её долго, словно не мог насытиться, и она так же жадно отвечала ему, почти отчаянно, почти душераздирающе, пытаясь одновременно и наверстать все те годы, что они бегали друг от друга как от огня, и проститься навсегда. Когда рев за дверью становился все более яростным, а предательский треск старой древесины — еще более жалобным, Леон изо всех сил прижимает Аду к себе, пытаясь инстинктивно защитить собой, только вот как может его спина спасти её от почти неубиваемых полумертвых тварей? Ада бесстрашно встает перед вот-вот готовой ворваться в комнату толпой мертвецов, выставив перед собой в качестве оружия обломок ржавой стальной трубы. Морщась от боли, Леон встает рядом с ней, опираясь спиной о забитый мусором стеллаж, нетвердой рукой наведя пистолет с полупустым барабаном на дверь. Они в последний раз с надеждой переглядываются, перед тем, как в помещение врывается первый мертвец из десятков, ждущих извне.