В двух шагах от Рая

— Отец Теодор, привезли! — в двери заглядывал взволнованный, раскрасневшийся мальчишка-стражник. — Хорошо, спасибо, сейчас спущусь. Теодор Драйзер на мгновение закрыл ладонями лицо и резко поднялся из-за стола. Это был третий год, что он исповедовал заключённых в мизерной городской тюрьме не менее мизерного города. Третий год и вторая ведьма. Драйзер вышел в небольшой голый дворик, на котором стояла пустая телега, и направился к лестнице, ведущей к самим камерам. На входе его без лишних вопросов пропустил лысеющий красноглазый стражник. Драйзер имел обыкновение приходить к приговорённым к казни дважды, чтобы между беседами они могли подумать о его словах и, возможно, раскаяться. Затхлый запах гниющей соломы ударил в нос, писк обнаглевших разжиревших крыс отчётливо слышался в тишине. Город был маленьким и тихим, поэтому местная тюрьма нередко стояла почти пустой, а уж такие знаменательные события, как смертная казнь, случались тут чуть ли не раз в год. Теодор сразу заметил её: по глазам резануло что-то огненное. Подойдя ближе, он разглядел, что это была пышная, кудрявая и очень спутанная копна удивительно рыжих волос, укрывавшая почти всю спину ведьмы. Она тут же резко обернулась на шаги: бледное, измождённое, худое лицо и удивительно большие зелёные глаза, смотрящие неприязненно, настороженно и как-то дико. — Признаёшь ли ты себя виновной в совершённых злодеяниях и раскаиваешься ли в них? — перебирая деревянные крупные чётки, привычно начал Теодор, подходя ближе. Ведьма развернулась к нему полностью: маленькая, тощая, грязная, в истасканном до неузнаваемости простеньком платье, с окровавленными запястьями и щиколотками она, казалось, не могла вызывать ничего, кроме жалости, но Драйзер помнил о хитрости Дьявола и даже не помышлял о жалости. Если у инквизиции возникли подозрения, они не могли быть безосновательны. Впрочем, в следующую минуту в изумрудных глазищах ведьмы сверкнула такая ненависть, что в пору было отшатнуться; Теодор, разумеется, как всегда, прекрасно владел собой и даже бровью не повёл. — Я не ведьма, — припечатала она неожиданно глубоким голосом. — И виновной себя не признаю и не признаю. Теодор с удивлением понимал, что не может определить её возраст. Когда он только вошёл, ему показалось, что это уже взрослая женщина — сейчас перед ним сидела девчонка. — Раскаявшимся Господь дарует прощение. Раскайся, и перед тобой распахнутся врата Рая. — Я никогда не колдовала и не знаю, как это делается, мне не в чем каяться. Можете меня резать, жечь, что угодно, мне не в чем каяться, — она продолжала смотреть на Теодора с вызовом и ненавистью. — Видит Бог, в тебе сидит бес, завтра, хочешь ты этого или нет, тебе будет даровано очищение через огонь. Раскайся в своих злодеяниях, и, возможно, Господь дарует тебе лёгкую смерть, — невозмутимо и ровно продолжал Драйзер. Она склонила голову набок и как-то жутко улыбнулась. — А где был твой Господь, падре, когда мой отец метался в горячке, когда моя мать умирала в родах, где был твой Господь, когда мне и моим братьям и сёстрам нечего было есть, и они умирали как мухи от голода и болезней, где он был, когда меня признали ведьмой по наводке старого мерзкого осла, которому я не продалась? Где был твой Господь?! — её лицо исказилось: глаза расширились, рот искривился, как будто она была готова заплакать, но только отвернулась к стене и уставилась в неё своими огромными глазами, обхватив колени руками. — Пути Господни неисповедимы, — всё так же ровно проронил Драйзер, чувствуя какую-то натянутость, неестественность своих слов. Лицо ведьмы сейчас ничего не выражало, кроме лёгкой досады на своё откровение, казалось, она совершенно успокоилась. Теодор вдруг понял, что даже сейчас, в таком состоянии, это была очень красивая женщина, нечеловечески красивая, самая настоящая ведьма — этот факт даже не вызывал сомнений. Она снова потеряла возраст, что тоже, несомненно, было от нечистой силы. Что бы он ни говорил дальше, она молча продолжала смотреть в сложенную из булыжников стену невидящим взглядом. Драйзер даже не был уверен в том, слышат ли его. В конце концов, он оставил её в покое, уходя так же бесшумно, как и явился.

***

Теодор уже который час ворочался в кровати, пытаясь уснуть. Бессонницы для него были нередки, но такое, чтобы мучиться до рассвета, случалось нечасто. Стоило ему задремать, как он видел перед собой то всё нечеловечески бледное лицо ведьмы, то только её огромные кошачьи, горевшие в темноте глаза. Вскоре это стало совершенно невозможным, и, как только начало светать, Драйзер поднялся, не намереваясь больше пытаться спать. Читать тоже не получалось: мысли то и дело возвращались к ведьме, к её словам. Неужели она смогла наложить на него порчу или приворот? Казнь была назначена на полдень, на часах было шесть. Ещё шесть часов ему нужно было противиться нечистой силе, а потом всё закончится. Лучшее средство от искушения — молитвы. Утро стояло на удивление ясное и солнечное, ночью был дождь, и теперь в тюремном дворе ослепительно блестели большие и маленькие лужи. Жухлый кустик цветущей сирени в углу весело сверкал крупными каплями на листьях и довольно благоухал. Теодор поморщился, направляясь к старой, замшелой лестнице: он не очень любил запах сирени и постоянно начинал от него чихать. Вот и теперь, чихнув три раза в локоть, он вздохнул, опускаясь на первую ступень. Ведьма была всё там же, да и куда было ей деться? Драйзер сразу не понял, чем она занималась, стоя на коленях и глядя в мизерное зарешеченное окошко под потолком. Неужели… молилась? Теодор непроизвольно остановился на мгновение и шумно выдохнул. Видимо, слишком шумно, потому что ведьма стремительно обернулась с вчерашней ненавистью в глазах. Она поднялась и теперь разглядывала Драйзера в упор. — У тебя было достаточно времени, чтобы подумать о моих словах. Раскаиваешься ли ты в своих грехах и злодеяниях? Всего два шага отделяют тебя от врат Рая: покаяние и очищение, — почему-то Теодору казалось жутко неестественным то, что он говорил, да и вся эта ситуация. — Я не ведьма и никогда ею не была, мне каяться не в чем, — она без тени страха смотрела ему прямо в глаза. — Не упорствуй во грехе, перебори в себе нечистую силу и обратись к свету, пока не поздно, — Драйзер смотрел поверх её головы — лишь бы не в кошачьи глаза. — Падре… В её голосе прозвучали просительные интонации, что очень удивило Теодора и заставило взглянуть ей в лицо. — Падре, спаси меня, я что угодно сделаю, я рабой твоей буду, всё, что прикажешь, пожалуйста, я жить хочу, очень хочу, я же не виновата, я не ведьма, пожалуйста, — лихорадочно зашептала она, сквозь прутья хватая его за руку, в огромных кошачьих глазах плескалось отчаяние напополам с мольбой. Драйзер опешил от неожиданности, руки ведьмы были мертвенно холодными. У него на мгновение проскользнула мысль о том, что он мог бы, наверное, мог бы… От дверей послышался какой-то шум и оклик. — Святой отец, вы закончили?! Это было как ушат холодной воды на Теодора, и, собрав остатки самообладания, он ответил твёрдо:  — Да. Всего на секунду Драйзер скользнул по её лицу взглядом, но этого оказалось достаточно, чтобы заметить мгновенно появившиеся взамен отчаяния и мольбы презрение и брезгливость. Она брыкалась и кусалась, когда двое стражников выводили её из камеры, но как только они добрались до площади, где, казалось, собрался весь город, ведьма перестала сопротивляться. Толпа, через которую её вели, гудела и бесновалась, раздавались беспрестанные ругательства в её адрес. Она шла с высоко поднятой головой, ещё более маленькая и тощая здесь, на свету, всё такая же нераскаявшаяся гордячка с развевающейся по ветру гривой рыжих путаных волос. Теодор всегда оставался до конца: в этом он видел свой долг пройти с грешником весь путь. Вот и теперь Драйзер наблюдал, как ведьму привязывали к столбу и поджигали солому у её ног. Когда пламя подобралось к ступням, Теодор поймал на себе взгляд зелёных огромных глаз. Вдруг ведьма улыбнулась и расхохоталась. Она смеялась в мёртвой, липкой тишине, или, может, Драйзеру казалось, что вокруг тихо, но он слышал только её звонкий, полубезумный смех. Ведьма прожигала его глазами и смеялась. А потом её губы скривились в болезненной гримасе, по телу прошла судорога, и она закричала. Драйзеру показалось, что он оглох. Столько ненависти и боли было в этом крике, она никого не проклинала, не ругалась, не истошно вопила, и от этого было только хуже. Когда огонь добрался до волос, Драйзер наконец нашёл в себе силы отвернуться и направиться обратно. Он больше не мог этого выносить, и никакая выдержка не помогала. Что с ним сделала эта ведьма? Уже стемнело, а Теодор всё так же продолжал сидеть и смотреть в окно, механически перебирая чётки и тексты молитв, как и много часов назад. Он не видел ничего, кроме кошачьи зелёных глаз, в ушах стоял полубезумный смех. Всё это было как какое-то наваждение. Драйзер был твёрд в своих убеждениях и вере, но молитвы не помогали, а глаза преследовали его повсюду. Из-за бессонной ночи к вечеру разболелась голова, но стоило ему задремать, как мёртвая ведьма появлялась и в снах. На востоке занималась заря, а Теодор Драйзер, привалившись к стене и перебирая чётки, думал о том, что не справляется. Впервые за три года его голову посетила подобная мысль. Он медленно поднялся с кровати и посмотрел в зеркало: оттуда глянули весёлые изумрудные глаза, где-то на грани слышимости раздался хрустальный девичий смех.