Мне больше нечего сказать

      Вспоминая те месяцы, что я прожила после твоей смерти, я все больше и больше убеждаюсь в том, насколько же я бесполезна. За все свои почти тридцать лет я не совершила ничего, что изменило бы поток жизни в положительную сторону. Я не смогла помочь тебе. Не могу помочь и самой себе. Я абсолютно без пригодна. Какой смысл жить в этой убогой квартире в Лондоне? Зачем притворяться, что я все еще пытаюсь жить, строить из себя что-то стоящее, имеющее смысл? Как жить, если земля ушла из-под ног? Теперь я все понимаю, Уилл. Как ты чувствовал себя в этом инвалидном кресле, в этом теле, таком прекрасном, но абсолютно ненужном. Как бы ты не старался, ты все равно загнал меня в угол. В такое же кресло, в котором невозможно двигаться, дышать и жить. Я все понимаю…       А до встречи с тобой, я была совсем другой. Ты поменял меня. После тебя я снова поменялась. Снова, и снова, и снова, и снова… Это как дурацкая игра, она бесконечно продолжается, никогда не останавливается, течет по венам вместе с кровью, никогда не меняя маршрута, только по одной дороге. Иногда хочется, что бы она прекратилась, как заканчиваются кошмары после пробуждения, только вот потом их сменяет другой кошмар. Кошмар жизни. И он страшнее, чем мои сны.       Квартира в Лондоне, на которую я потратила часть тех денег, что ты оставил мне, все такая же пустая и серая. Как клетка для птицы. А Ричард все так же никогда не устает пилить меня даже за то, что я, по его мнению, слишком часто хожу в туалет во время работы. Никогда не думала, что буду так ненавидеть каждое слово моего начальника. Но другой работы у меня нет. Да и вряд ли она мне теперь понадобится…       — Девушка, с вас пять долларов, — устало напоминает кассирша в торговом центре, где я покупаю упаковку лезвий для бритья.       Пять баксов. Упаковка лезвий. Стеклянные двери магазина. Вечерний воздух, пропитанный запахами ближайшей булочной, которая хоть уже и закрыта, но так и манит прекрасным ароматом, запахом сигарет, только что выкуренных прохожим, запахом бензина. Так пахнет вечерний Лондон. Легкий летний вечерок. Поток воздуха. Волосы облаком. Автобус. Сегодня я решила не пользоваться своей машиной. До дома две остановки. Грязное окошко автобуса. Пара минут. Вот и мне пора выходить. Меня никто не останавливает. Даже ты. От остановки до дома сто семьдесят шесть шагов и один поворот. Домофон. Первый, второй, третий этажи. Дверь моей квартиры. Ключи. Два поворота и я внутри. В коридоре темно, меня здесь никто не ждет и не будет ждать.       О чем ты думал, Уилл, когда твое сердце делало последние вдохи и выдохи?       Думал ли ты о том, как мне будет больно?       Наверное ты был уверен, что я это переживу?       А миссис Трейнор? Мистер Трейнор?       О чем ты думал, Уилл?       Моя спальня все такая же чужая, отчужденная и неуютная. От одиночества порой сводит зубы, но та боль, что осталась осадком на сердце после шести месяцев с тобой, гораздо сильнее, чем эта пустота. В верхнем ящике прикроватной тумбочки твое письмо. Кое-где смазались черные чернила от пролитых мною слез. Не перечитываю, оставляю на тумбочке, вместе с лезвиями.       Поднявшись на крышу, провожаю закат. Тебе бы он тоже понравился.       Ты чувствовал краски.       Ты был красками, целой палитрой красок, которой нет ни у одного гениального художника…       И даже этот прекрасный закат, который словно одеяло обволакивает вечерний город, никогда не сравнится с твоими красками. Чашка холодного чая, на вкус абсолютно отвратительного, попробуй его ты, не удивлюсь, если бы твой голос недовольно возразил мне:       — Кларк, какой бы занозой в заднице я для вас не был, это еще не дает вам права травить меня этой дрянью! —       Я даже представила эту недовольную гримасу на твоем лице. Как в тот день после скачек, когда ты сказал, что ненавидишь лошадей. Я вспомнила твою улыбку, такую редкую, едва уловимую. Каждый раз, когда она озаряла твое лицо, мне хотелось, что бы она никогда его не покидала. Ты почти никогда не улыбался, в редких случаях, когда мне все-таки удавалось ее поймать или хотя бы вытянуть из тебя даже жалкий намек на нее, в груди тлели айсберги. А сейчас там вечная мерзлота. Не единой краски. Все высохло и теперь местами трескается, как давно выкрашенная старой краской бетонная стена.       Когда на город окончательно опускается ночь, а небо озаряется капельками звезд, спускаюсь в свою квартиру. Искать ножницы не пришлось. Встаю перед зеркалом и мысленно говорю себе: «Ну же, Лу. Это гораздо проще, чем кажется. Ты сделала все, что могла…»       Скрежет железных лезвий, и прядь цвета каштанов плавно падает на пол. Еще один скрежет, и еще, и еще, и еще… И вот на полу уже маленькая горка волос. А на моей голове красуется кривое каре.       — Что ж… — выдыхаю я.       Беру помаду, ту самую которой накрасила губы, когда мы ходили с тобой на концерт. Красная. Пара штрихов, несколько попыток нормально подвести глаза, и я почти готова.       В коробке с вещами, что стоит в спальне, достаю твой джемпер, еще хранящий твой запах. Такой сильный и неповторимый… Не хочу застывать на нем, если застыну, то обязательно заплачу, а если заплачу, то придется повторять все эти манипуляции с косметикой опять. Достаю пчелиные колготки. Больше ничего и не нужно. Переодеваюсь, выглядит, конечно, ужасно, но мне так комфортнее. Самые дорогие вещи уже на мне. На кухне пишу записку, которую найдут, когда меня уже здесь не будет. Все подробно объясняю в письме. Прошу родителей продать эту квартиру, мне она уже не понадобится, а они смогут купить обитель побольше. На бумаге оставляю все, что хотелось сказать. Как сильно люблю семью, как сильно ненавижу то, кем я стала, то, во что превратилась моя жизнь…       Оставив записку на столе, захожу в ванную комнату. Включаю теплю воду. Твое письмо и лезвия уже со мной. Когда вода достигает нужного мне уровня, залезаю в ванную прямо в одежде. Не хочу, что бы меня нашли обнаженной, тем более родственники. Раскрываю упаковку лезвий. Стальная пластинка блестит в свете лампы. Перечитываю письмо.       Я не справилась, Уилл… Все вышло не так, как ты думал. Ты хотел, чтобы я просто жила, но как я должна была жить с мыслью, что тебя нет рядом? Смог бы ты выполнить мою просьбу, если бы на твоем месте была я? Как бы ты жил с этим, Уилл?       Теперь уже поздно. Я тоже все решила. Прости, что не справилась, я прощаю тебя, ведь я не могу обижаться на тебя. И это все уже не имеет значения…       Я отправила Трине сообщение, что отстригла волосы, ее это в любом случае выведет из себя. Когда я не отвечу на ее сообщения, она начнет звонить. А когда я не отвечу на звонки, и ее это доведет до белого колена, она позвонит папе, все ему расскажет, что я игнорирую ее сообщения и звонки, а она беспокоится, предварительно попросит папу не говорить маме, чтобы та не переживала. А папа все равно скажет об этом маме. Так и не дождавшись моего ответа, утром или даже посреди ночи папа и Трина приедут в Лондон, и найдут меня в ванной полной воды и крови. И я будто слышу этот крик Трины, который пронзит всю пустоту квартиры, будто бы вижу, как папа оцепенеет от ужаса. Бесполезные попытки вернуть мои легкие и сердце к жизни. Истерика сестры. Слезы отца. Скорая. Меня увозят в черном мешке, словно мусор. Полиция. Следователь. Мама, плачущая в телефонную трубку. Ужас. Дедушка, ничего не знающий, но чувствующий неладное. Руки сестры, все еще мокрые и розовые от кровавой воды. Ее пустые глаза. Папа и мама на успокоительном. Маленький, плачущий и перепуганный Том. И твое письмо на бортике ванной. Неподвижное. Мертвое.       Вот и все, Уилл…       Мне больше ничего не остается.       Больше нечего сказать.       Вдох.       Выдох.       Еще немного и мы встретимся, я это тебе обещаю…