Водоёмы

Твоя батарейка заканчивается ровно на втором повороте ключа. Замок стало нагло заедать. [Ни в какие рамки] Ты в который раз думаешь - «надо бы вызвать мастера», но снова решаешь, лишь сильнее наваливаясь корпусом на дверь, что до утра тебе плевать. И ты уснешь довольно скоро, еще во время чистки зубов, сидя на бортике ванны. Не доходя до кровати. У тебя, Пичугина, такие планы и, откровенно говоря, есть опыт. И ты надеешься, что и в этот раз сработает. Но ничего подобного, Пичугина. Не в этот раз. Не с тобой. Ты не выигрываешь в лотереи. Внутри тебя плещется северный ледовитый, две чашки кофе и дикое чувство пустоты. Когда ты (наконец-то) оказываешься дома после ещё одного посаженного преступника и (блестяще) раскрытого преступления, ты почему-то не чувствуешь себя счастливой или хотя бы попросту удовлетворенной. (кто-то сломал твою систему, Пичугина) И нет этого гребанного чувства выполненного долга. И в помине. (а ведь оно всегда было. было. ты хорошо помнишь) Есть острое желание помыться. Или утопиться. Одно из двух. Печальный расклад, Пичугина. Ты опускаешься на коврик у двери и не снимаешь обувь, хоть стопы отекли за этот безразмерный день и шнуровка ботинок давит. Вообще всё давит. Не включаешь свет. Устало прислоняешься спиной к стене и, откидывая голову на шершавую фактурную отделку, несколько минут бессознательно осязаешь тишину — просто впитываешь, здороваешься, привыкаешь. Тут твое место, Пичугина. Все ищейки спят у порога. Он даже ни разу не поцеловал тебя, Пичугина. Он всего лишь несколько раз спас тебе жизнь. И самый важный и значительный из них был ровно в тот самый момент, когда ты снова (впервые за тысячу световых лет на этой безнадежной планете) почувствовала шевеление в груди — это противное, мерзкое — как больной свою мочекаменную болезнь — чувствует как камушки в мочеточнике зашевелились и пошли. В нём кальциевые соли, в тебе — жизнь. Чертов Шагин. Костя... Холодные пальцы отчаянно потирают слабый висок. Господи, как же тебе не идёт это имя. Как же тебе не идет вся эта жизнь, отношения и она. И этот костюм, вдобавок ко всему. У него глаза с флюоресценцией, пигмент радужки меняется с зеленого до насыщенного индиго — но ты уверенна, это лишь побочка всех этих опытов. И тебе его жаль, Пичугина. Тебе жаль, что вообще все это случилось с вами. Что ты попала в этот лес, увидела эту машину, что пропала эта маленькая девочка…. А там он. Напуганный, дикий, потерявшийся. Почти Маугли. Его не ищут, а ты не можешь врать что ищут. Ты кормишь его мясом в кафе рядом с офисом и платишь; выбираешь одежду (не брендовые костюмы, конечно, но всё же. Твой Шагин такое пафосное точно не купил бы), телефон, и тоже платишь; с тобой он вспоминает детали, узнает что ему нравится (словно собирает пазл — тем временем ты саму себя) — еда, музыка, запахи… Ты даешь ему работу и снова платишь… Пусть косвенно, но сути это не меняет. Ты платишь, Пичугина? Так плати и сейчас. За собственную слабость. Глупость. Беспомощность. Тебя просто слишком сильно затянуло в водоворот… Просто он первый, кому ты проиграла по мозгам. И в твоих водоемах, Пичугина, отродясь не водилось таких рыб… У тебя словно дресс-код, прописанный в контракте — джинсы и выглаженная рубашка, синяки под глазами от недосыпа и больное горло. У неё — красное платье (мужчинам нравятся провокации. ты читала в журналах, ожидая мастера в салоне подстричь кончики) и красный маникюр. Эта брюнетка эффектно закидывает ногу на ногу и хищно прищуривается прямо в допросной. Ты читаешь насмешку между (строк) движениями ее веерных ресниц: милочка, это ты решила окрутить (моего) Костю? У тебя нет шансов. И это его «Она красивая, правда?» из твоего сердца вырезает рождественскую снежинку на окно. А сейчас только начало осени… (и твоего конца) Как много еще снежинок он захочет вырезать из тебя… Известно одному Дьяволу. Чувствуешь першение в горле. Не простудное. Несколько раз прокручиваешь этот момент на ноуте — и через прогрессирующий фарингит хочешь закричать: Шагин, ты плывешь не туда. А говоришь, видя как он мучается (ты выучила это его загадочное лицо наизусть — он точно мучается): «Чего ты боишься? Хуже уже не будет. Ну, давай уже, нырни ты к этому чертову иллюминатору». Всю дорогу он молчит, безотрывно смотря на дорогу. Ты тоже, хотя внутри и вопишь от раздирающей внутренности боли, и тоже смотришь на дорогу (но на самом деле нет, только надеешься на него: знаешь — он сумеет вовремя вывернуть руль) Надеешься. Надеяться, Пичугина, в последнее время вообще стало твоим хобби… Выкрути же руль. Пожалуйста. Будь умным до конца. Но нет. Он намеренно идет ко дну. Хотя ему и кажется, что всплывает. У тебя бесцветный бальзам для губ и въевшийся запах резины перчаток на пальцах. Твоей одежде не помогает даже химчистка — ты словно чувствуешь от ткани запах трупного яда. У нее сатиновый стик помады и (омерзительная) диоровская ваниль, вплетенная в каштан волос. У нее подведенные пронзительные карие, смотрящие (ему) в душу; у тебя уставшие прозрачные ледышки, не выражающие ровным счетом ничего. Ну или почти ничего. В любом случае ты работаешь над этим… У нее шпильки и лаковая сумочка; у тебя неизменные белые кеды и глубокие карманы бежевого тренча… (Ключи от машины и удостоверение входят. Разве нужно что-то еще?) Ну и что, как ты думаешь, он предпочтет? Ты ненавидишь зеркала, косметику и прочую фигню… Но ведь ты будешь стараться. Будешь. Но если ты думала, что старания — залог быстрого джек-пота — в вечернем выпуске для тебя только плохие новости. Чудес не бывает. Тебе не помогают кофточки с открытыми плечами. И то черное вечернее тоже не сыграло бы, хоть ему и (вроде бы) нравилось. Сейчас ему по вкусу обманчивые белые воротнички якобы невинных якобы школьниц. Ты видишь, подкожно чувствуешь — он уплывает… И не то что бы ты рыболов, а он твоя добыча, просто он — твоя золотая рыбка, единственное живое существо в твоей жизни… В тотальной немой и беспросветной клоаке одиночества. Рыбке пора на свободу. Это в твоих водоемах, Пичугина, проплывают только трупы. А он достоин большего. Ты не можешь обижаться или предъявлять (ему обвинение) — он не просто тот, кто волочится за красивой задницей в юбке. Он ищет себя. И у них с ней история. Любовь. А у тебя (с ним) что? У тебя даже задница-то так себе, на троечку….(всегда так думала) Да даже обвиняемые в ваших делах замечают все эти ваши «взгляды». Это же о чем-то да говорит? Говорит. И именно поэтому ты окончательно запутываешься. А упаковок с персеном нужно все больше. Это как осенний авитаминоз — только все покупают супрадин, а ты седативные. И тебе не помогают ни блистеры ибупрофена, ни эти идеальные кожаные брюки, подчеркивающие худые ноги, ни (всё чаще) распущенные волосы. Ты подстригла эти долбаные кончики и даже купила на сдачу увлажняющую маску в супермаркете, когда заходила за любимым кофе. У тебя передоз, Пичугина. Этих радужек с флюоресценцией, фирменного чувства юмора и такого же запаха кожи. Ты боялась что он вспомнит — и он вспомнил. И все рассыпалось; даже то, чего не было. И хуже всего то, что ты — именно ты — сама толкаешь его в объятия этой прошлой … жизни. И он не против. Он (кажется) благодарен. И ты пьёшь этот дорогой кофе на своей кухне, словно цианистый калий в шейке, словно безвкусное пойло, завернутая в одеяло. Ты вглядываешься в чёрные стекла, проваливаешься в густую ночь, упираешься горячим лбом и глотаешь ком в горле (а он никак не проглатывается) и рвущиеся слезы. (ты стала много плакать… и это не пмс). Ты бы выпала из окна. Но знаешь как отвратительно смотрятся трупы самоубийц — мешок с костями и содержимым кишечника на асфальте — и не хочешь чтобы он Лёша видел тебя такой. Тебя трясет. Долбаная лихорадка. Твоя машина на парковке. Её никто не угоняет, она больше ему не нужна. Извозчик нашелся. Горько усмехаешься. И думаешь — не сломалась ли у тебя стиральная машинка, чтобы позвать Лёшу. Да, Пичугина, тебе впервые до рвоты, скручивающей спазмами, не хочется — просто невыносимо — быть одной. Ты в натертых до блеска стёклах как в кино видишь как его пальцы проникают в шёлковые трусы красного цвета (ты всегда предпочитала практичный хлопок), обводят сосок, игриво выпирающий сквозь ручное кружево чашки (у тебя только пуш-ап), ловко расправляются с застежкой бюстгальтера, зарываются в тёмных волосах. (Ты натуральная блондинка, Пичугина. И он первый, кому ты проиграла по мозгам, Женя. Пора бы признать.) Он долго и старательно целует каждый сантиметр ее бархатной, ухоженной кожи, утыкается в плечо с мыслью «я дома». И ты слышишь это предательски нежное и тёплое в замолкающей Москве : «я скучал...» И ты слышишь ее дурманящее: «Мне казалось, будто ничего этого не было». Полная идиллия. И дальше только походы по магазинам, прогулки по узким улочкам, скабрезные анекдоты в шагинском стиле… Она — дом, а ты … так… гостиница. В которую вы вместе заехали в поисках трупа жертвы.

Ты не набираешь Лёшу, ты набираешь ванну.

Ты делаешь это не первый раз, не стесняйся, но сегодня ты делаешь это с предательскими солёными слезами на пересохших губах. Ты жмёшь на те точки, что заводят, возбуждают именно тебя; тело, конечно, отзывается, вначале слабо, но теплая вода расслабляет до изнеможения; ты терзаешь клитор, ты дышишь прерывисто, часто; ты двигаешь бёдрами, стремясь навстречу кулаку, зажатому между ними; ты скулишь в собственное плечо, с трудом достигая оргазма. Ты хотела бы выкрикнуть "Костя", но снова срывается "Шагин". Привыкла... за эти несколько месяцев. Задыхаешься, чувствуя волны тепла внизу живота и до коленей. Поясницу знакомо пронзают стрелки-импульсы удовольствия. Ты не фригидна. Ты чувствуешь. Пичугина. Всё и даже больше. Слишком сильно. Слишком большее. А она прямо сейчас под ним стонет так жарко и страстно, излишне ярко и открыто, извивается, царапает его спину. Он целует какую-нибудь ее пошлую татуировку. (ты уверена, что она у нее есть и обязательно пошлая). Она знает, какие трусы он носит и как он любит — сверху или снизу, а может сзади. А что знаешь о нем ты? Кроме того, что он умен как Дьявол и красив как Бог. Что он просто идеал, черт его побери. Что он просто жертва страшного псевдонаучного эксперимента и плод чьей-то больной фантазии. Он выдуман. Как супергерой вселенной марвел. Долбаная голограмма. А у тебя от него пластилиновые колени и табун мурашек по телу. Наутро он свеж и уже экологически-чистый (не твой) Шагин. Без ГМО. Он Костя. Константин. Свеж, бодр, чист или, напротив, до умопомрачения грязный. Костюм с иголочки. Безупречно. Он надвигается как вихрь, ураган «Шагин» на (твою личную) столицу, а ты захлёбываешься ядом. И тебя тоже никто не предупреждал. Никаких штормовых в смартфоне. Пичугина, ты дура. Ты блестишь влажными глазами - «рада за тебя», а сердце выстукивает: "был ли у вас секс?"

И ты знаешь что был.

И ты хочешь повеситься на первом дереве в этом лесу, где такой чистый воздух что вот-вот потеряешь сознание, или оказаться трупом в этой машине. А ему все будто нипочём. Непробиваемая личность. К о с т я Он доволен и это проступает наружу. И вправду — воздержание для мужчины — крайне вредная штука. И к какой-то минуте этого бессмысленного спурта ты внезапно понимаешь, что борешься вовсе ни с диоровской ванилью на ключицах (твои в этой черной кофточке красиво выпирают из-под тонкой кожи) и красным бельем. Ты борешься с прошлой жизнью. Куда тебе, Пичугина… Куда? Твоего Шагина нет. И, может, и не было никогда. «Воспринимай меня как своего воображаемого друга…» Слушаюсь. Есть Костя. И Вероника. А у тебя работа, Женя. Телегин, таскающий тебе кофе и раздевающий тебя глазами, и гора трупов в реках и на суше. Вы оба одиноки или свободны…. Второй вариант выгоднее на слух и ты выбираешь его, после работы заскакивая в Летуаль. Там распродажи и счастливые лица. Ты соскучилась по счастливым лицам вокруг. Просто так. И ты идешь. «Просто посмотреть». Приобретаешь розоватую помаду (на Вероникин кричащий «скарлетт» ты так и не решаешься), в довесок консультант убалтывает тебя на тональник, хайлайтер и «мега-удлиняющую» тушь. Ты выходишь из магазина с увесистым пакетом, кляня маркетинговые ходы в виде распродаж и знания психологии этих консультантов. И трусы, Пичугина. Трусы. Тебе идет сливовый. Комплект надевается один раз — в примерочной, а после в шкафу заваливается бесформенными свитерами и майками. И ты даже модную бирку не срезаешь. И тебе жаль бездарно потраченную честно заработанную половину месячного оклада. Бред. Просто бред, Пичугина. Кончай со своим пустым хобби. Надежды, определенно, не твое. И это не модно. (ты бегло листала glamour во время маникюра; ты зачастила в салоны; но покрытие всё еще консервативное: бесцветный лак, пожалуйста). Ты барахтаешься как глупая рыбка в тазике. Ты не акула. Не придумывай. А под нижними ресницами так быстро расползаются черные кляксы мега-удлиняющей не в тему. Он знает все о процессах образования осадков, Бержероне-Финдайзене и давлении крови в сонной артерии. (Но ничтожно мало о самом себе) И вечером в кафе снова появляется в своем полюбившемся образе Джеймса Бонда — усталый, мужественный и до неприличия красивый.

Он спасает мир, но тебе не нужно подвигов. Он спасает мир, а ты беззвучно молишь чтобы просто тебя.

Он сшибает тебя с ног, хоть ты и сидишь. И пиво начинает горчить. Ему безобразно идет синий. А ребята за столом словно перестают существовать. Он просит называть его Шагин. Он говорит, что ничего не знает о Костике. И ты довольно прищуриваешься: 1:1. Не обольщайся, о Шагине ты знаешь тоже не так много, но с ним вас сближает то, что вы знаете о нем поровну. (ведь узнавали вместе). И он родной до онемения кончиков пальцев. И, как и Костику, ему чертовски идет синий. Глупо отрицать очевидное. Ты знаешь что он любит поесть, пошутить и смутить тебя как восьмиклассницу. Ты знаешь, что он знает о тебе гораздо больше. У тебя есть (только) работа и нет подруг, ты не общаешься с матерью, у тебя не было свиданий, зато есть смешной список желаний. Покататься на яхте, поцеловаться на Эйфелевой... Пустяки... какие же пустяки, Господи... у тебя, Пичугина, все банальнее. Тебе поздно мечтать о всякой ерунде. Ты просто хочешь, чтоб однажды у той реки, где вы будете вместе, не всплывали трупы...(в том числе твоей прошлой жизни) и он наконец-то смог договорить... (заботься обо мне, Шагин), чтобы у тебя сломалась в доме вся бытовая техника и ты научилась готовить что-то серьёзнее яичницы. Чтобы ты примерила его рубашку и она бы тебе подошла. Чокнуться хот-догом. С ним. На окраине ночной Москвы. Выиграть в лотерею. Хоть раз. Чтобы повезло именно тебе. Чтобы он коснулся тебя, так, как тогда, у гаражей, но при этом не вынимал шпильку из твоего пучка. Почувствовать его губы на своих, будучи в сознании, а не при искусственном дыхании. Услышать его хриплое и усталое: "Ты нужна мне, Пичугина", а не это тупое и безжизненное: "Как скажешь, босс". Ты наигралась в это за годы работы в спецбюро. Просто быть счастливой, с тобой. Шагин. Ты прав, парни с женой и ребенком могут быть неплохими, но это банально. (но) Ты даришь мне аквариум и исчезаешь. Шагин, а может мы с тобой просто разные водоемы? Ведь даже для оставленной мне золотой рыбки ты слишком умен и слишком огромен.

А для личного океана — в самый раз… И пьяной тобой мне не по колено… по воспаленную носоглотку. Жди или делай ей предложение. А я всплыву. Будь уверен. На нашем месте. Рассчитай время, с учетом скорости подводных течений и рельефа дна этой дикой реки…И приходи. Заклинаю.

Просто приходи, Шагин. На меня посмотреть.