Райдо

«Я верю, что будущего нет, и что оно рок-н-ролл».  (Нил Гейман) — В печёнках у меня сидишь, мертвая жена, — выплевывает Суини, бросая Лоре пачку сигарет. Девчонка развалилась на кресле, перекинув тощие бледные ноги через подлокотник. Серая трикотажная юбка задралась до самых бедер, но Лору, кажется, это вообще не беспокоит — она не поворачивает к Суини головы и не говорит «спасибо». Подхватывает сигареты в воздухе, вскрывает упаковку и тут же закуривает. Прикрывает свои хреновы зеленые глазища, делая глубокую затяжку. Суини отворачивается, чуть ли не зубами скрипя от раздражения. «И какого Лира он побежал ей за сигаретами, как послушная псинка? — думает, ударом кулака открывая дверь в свой номер». — Что-то случилось? — спрашивает Салим, поднимая глаза поверх книги. — Мертвая девка восстала из мертвых — вот что случилось. — Понятно, — пожимает плечами Салим, и возвращается к чтению. «Понятно ему... понятно. Вшивую банши мне в жены, если ты хоть что-нибудь понял», — усмехается Суини, глотая из бутылки дешевое пиво. — Кровать — моя, — предупреждает он Салима и ложится, не дожидаясь ответа. Отворачивается лицом к стене, закрывая глаза, и собирается уснуть. Только вот не выходит. Она не выходит из его головы. Рыжее солнце поджигает ржаное поле. Красное, золотое и желтое — кажется, будто все кругом горит, но это просто свет. Просто свет и похмелье, и монотонные молитвы Салима, вызывающие нездоровые галлюцинации. Суини облокачивается на капот — горячий металл обжигает кожу бедра сквозь плотную ткань джинсов, но он все равно продолжает стоять вот так. Смотрит вперед: на солнце, на палевое небо, на пылающую светом рожь. Смотрит, как склоняет над ковриком голову Салим, смотрит как шевелятся его сухие губы, как закрываются глаза. Смотрит на Лору, по-турецки усевшуюся на обочине. Смотрит как она отмахивается от мух, а потом подносит к белым губам сигарету. Он видит ее профиль — серая кожа, раскрашенная закатом в золотисто-розовый, длинный изгиб ресниц. Волосы подхватывает ветер, и Лора заводит волнистые пряди за уши. Потом он смотрит на ее шею, ключицы, ровные глубокие швы, по краям которых проступает синева. Он замечает, что Лора не носит лифчик, и что майка ее совсем износилась. Джинсы на коленях протерты, а босоножки явно не по размеру — на лодыжках тонкие следы от ремешков. Суини отводит взгляд, когда Лора встряхивает головой, и поднимается на ноги. Шагает к нему и становится рядом. Суини ловит в кулак муху, давит ее между пальцами и щелчком отправляет на асфальт. — Фу, — говорит Лора, но на лице ее ни следа отвращения. — От тебя несет тухлятиной, мертвая жена, — бросает Суини в ответ, не опуская на Лору глаз. Смотрит вверх, задрав голову. На Востоке небо уже темное, почти черное, а на Западе еще алеет закат. Лора не уходит, не садится в машину и не сводит с Суини глаз — он ощущает ее взгляд, как если бы он был кубиком льда в бокале с виски. Лед скользит по его щеке и теряется где-то в районе шеи. Суини потирает лицо, поворачивается к Лоре, вопросительно приподнимая брови. — Слышала, что вы, лепреконы, кое-что умеете. Это правда? — спрашивает Лора. У нее глаза цвета сушенных листов трилистника, волосы отливают закатной медью, а кожа бледная и гладкая как молочный Бейлис. А еще он чувствует, как в груди у нее горит его монета. Стоит только протянуть руку и схватить. Вытащить, проломив тонкие прутья реберной клетки. — Умеем. Надирать задницы, — хмыкает Суини, не отводя от Лоры взгляда. — И нажираться до беспамятства, — парирует Лора, не меняя выражения лица. Выпускает дым прямо ему в лицо — тонкую белесую струйку, пахнущую формальдегидом и горечью. — Стереотипы, — Суини морщится. Отрывается от машины и скрещивает на груди руки. — Я говорила про желания, — объясняет Лора. — Слышала, что вы умеете их исполнять. Оранжевый огонек от ее сигареты разгорается ярче, когда она делает затяжку. Вниз летит пепел — прямо на носки сапог Суини. Он и не заметил, когда Лора оказалась так близко. — Это сказки, мертвая жена, — говорит Суини, борясь с желанием сделать шаг назад. — Это джинны исполняют желания. — Не исполняют, — поправляет его Салим. Стоит прямо за спиной Лоры, сжимая в руках коврик для намаза — а Суини даже шагов его не услышал. — Вот видишь, мертвая жена. Даже джинны не исполняют, — пожимает он плечами. — Хреново, — говорит Лора, а потом обходит Суини, задев острым тощим плечом. Холод ее кожи как метка — жжет его руку весь следующий день. Суини ни во что не верит. Он знает, что Солнце встает на Востоке и сходит вниз на Западе, знает, что Гиннесс на самом деле то еще пойло, и что боги существуют. Он знает, что однажды придет его час. Скоро, если он не достанет свою монету. Не так скоро, если мертвая девка все же ее вернет. Но он не верит. Не верит обещаниям, не верит проникновенным речам, слезам и поцелуям. Он идет не задавая вопросов, не ставя цели. Не ищет дороги. Давно, теперь он и не вспомнит точно, когда это было — Суинни поверил девчонке, потащился за ней от самой Ирландии, как дурак, как слепой за поводырем. Шел за ее черными блестящими глазами, за губами и языком, которые на вкус как мед. Шел за ее сладкими хмельными речами. Он обещал себе никогда больше не совершать подобной ошибки. Суини не боится ничего, кроме смерти. Правда, и на счет нее он уверен не до конца. Однажды он спрашивает Лору: «Что там было? Что ты видела на той стороне?». А она говорит, что не может описать это словами, даже если бы и захотела. Другого ответа Суини не ждет — только почему-то все рано чувствует разочарование. «Сам узнаешь. Когда-нибудь», — говорит ему Лора, улыбаясь. Он не отвечает ей, не говорит о том, что не чертов Будда, чтобы удовлетвориться подобным ответом. Он не Иисус и не Бальдр — никто не даст ему второго шанса. У него только одна жизнь и одна смерть. Суини не привык верить тому, чего не видел собственными глазами и не слышал собственными ушами. Рай, Валльгала, Ирий — сказки. Сказки и только — так Суини считает. Он ждет, что будет только тьма. Не знает, но чувствует — за все, что он совершил ему не положено большего. Он хочет спросить Лору снова, задать этот вопрос, пока она еще тут, пока они не добрались до Кентукки, не отыскали бессмертного самовоскрешающегося божка, и она не исчезла из его жизни навсегда. Но не спрашивает. Суини приходит к ней в номер без стука. Не останавливается на пороге и не отворачивается, когда выясняется, что Лора привыкла расхаживать в одном нижнем белье. Лора смотрит на него, изогнув тонкую бровь, а Суини не может оторвать глаз от ровных стежков нити, тянущихся вдоль ее узкой грудной клетки. — Салим привел дружка, — заявляет Суини. Он даже не старается, чтобы отговорка его походила на правду. — Будешь спать на коврике? — спрашивает Лора. Она не сдвигается с места, и не спешит одеться. Она моргает — медленно. Суини заметил, что она вообще все делает так — без спешки, как будто лениво. Как лев, который только что отужинал газелью, и теперь не спеша вылизывает свою шкуру, на которой еще не успела засохнуть чужая кровь. — Предпочитаю спать на кровати, мертвая жена. Но боюсь, как бы утром не обнаружить на подушке твое сгнившее ухо. Лора не отвечает. Молча подходит к шкафу, а потом набрасывает поверх плеч рубашку. Суини ждет, что она что-нибудь скажет. Она всегда говорит что-нибудь. Стоит ей только открыть рот, и он готов тут же броситься на нее с кулаками. Только эту тощую девку достать не так-то просто — где бы она не была после смерти, но обратно прихватила с собой неплохой такой бонус. Укладывать мужиков одной левой. — Обиделась что ли? — спрашивает Суини, когда Лора начинает натягивать джинсы. Все еще молча. Он видит, как тонкие позвонки выступают под ее кожей, когда она наклоняется, чтобы застегнуть босоножки. — Пошел ты. Пошел ты, ясно? — говорит Лора, оборачиваясь к нему. Смотрит ему в лицо, задрав вверх голову. Глаза у нее сухие — но Суини отчего то кажется, что она плачет. Только мертвая, вот и плачет без слез. Внутри нее пульсирует огонь — темный жар, зовущий его, как золото зовет Нибелунгов. Он чувствует свою монетку внутри нее, ее аромат, ее шероховатую поверхность. Суини делает шаг вперед, и собирается протянуть к Лоре руку, но предостережение, вспыхнувшее на ее лице быстро охлаждает его пыл. — Эта монетка, она так дорога тебе? — спрашивает Лора, чуть наклонив голову. С влажных после душа волос капает вода. И рубашка ее вся мокрая, почти прозрачная, будто она все еще стоит перед ним в одном белье. — А Тень тебе очень дорог? — спрашивает Суини, не найдя слов, чтобы как-нибудь ее поддеть. Лора смотрит на него еще несколько долгих секунд, а потом подхватывает с тумбочки сигареты и направляется к выходу. — Жаль, — бросает она уже в дверях. — Что «жаль»? — спрашивает, обернувшись, Суини. — Жаль, что ты ее никогда не получишь. А потом Лора закрывает за собой дверь — вовремя закрывает, потому что через мгновение стеклянная пепельница проделывает в тонкой фанерной двери дыру. — Скажи спасибо богам, что это не твоя херова башка! — орет Суини. Где-то в коридоре — он слышит — Лора издает короткий смешок. Иногда, во сне или в наркотическом бреду Суини оказывается дома. Он видит свою мать — златоволосую фейри с янтарными глазами, любимую дочь Матери Дану. Суини ходит среди домов — рослый и загорелый — уже тогда не похожий ни на одного собрата Туата Де Дананн. Он знает, что отец его — злобный дух, демон, овладевший его матерью на корабле, когда богиня Дану вела своих детей в Новую землю, и эта та причина, по которой Суини никогда не станет одним из них, не станет сыном своего племени. Суини был рожден уже здесь, в Ирландии, во времена ее процветания, во времена правления Королей Туата Де Дананн. Но, зачатый в странствии, он всегда чувствовал, как нутро его зовет Дорога. Суини видит в своих снах падение племен Дану. Видит кровавую бойню с Сыновьями Миля. Видит свои руки — алые, крепкие — по ним струится чужая кровь и собственный пот. Он видит смерти храбрейших из Туата Де Дананн. Видит смерть своей матери. А потом к ним сходит богиня Дану, и чары ее затмевают взор Сыновей Миля. Ирландия больше не принадлежит племенам Дану — пали в битвах все Короли и Королевы. Но Ирландия все еще их Дом. Дар богини Дану охраняет Туата Де Дананн от чужих взоров много веков. Но Суини не считает забвение даром. Он думает, что это их проклятье — проклятье жить невидимыми всеми, пока мир меняется вокруг тебя, и ты не можешь ничего изменить. Лора ломает ему пальцы — уже третий раз, — когда Суини хватает ее за плечи и прижимает ладонь к плоской груди. Суини не больно — уже не больно. Он выпил столько пива, что протрезвеет в лучшем случае к утру. — Не распускай руки, рыжик, — говорит Лора, качая головой. Суини пялится на ее грудь, не отводя глаз. Яркое свечение монеты выжигает на обратной стороне его сетчатки лицо богини Дану. — Мне не нужен — не нужен! — этот херов дар! — орет Суини. Он не может устоять на месте — носится по комнате, избегая смотреть в глаза богини. А она сидит на его постели. Сидит, как самая обыкновенная девчонка, пришедшая к нему поболтать. — Я не могу заставить тебя принять его, Суини, если сам ты этого не хочешь, — говорит Дану. Голос у нее мелодичный, плавный, а дыхание пахнет клевером — Суини чувствует, как по комнате расползается этот чужеродный сладкий аромат. — Я хочу защитить вас, мой дорогой. Ирландия давно не безопасна, потомки Сыновей Миля веками правят этими землями — наши враги. Что будет, когда они узнаю, кто ты такой на самом деле? — Узнают? — хохочет Суини. — Да уж вряд ли. Если ты не заметила этого там — где бы ты не торчала все эти века — открою-ка я теперь твои глаза, Матушка Дану. Нет больше никаких Сыновей Миля. Нет. Никто не верит в эти сказки — не верит в нас. Думаешь, увидев меня, они закричат: «Лепрекон!». Да нет, блин, ни фига. Они закричат: «О, здоровенный мужик! Реальный рыжий ирландец, брат». Ты отстала от жизни, Дану, тебе следовало бы почаще спускаться сюда — в настоящий реальный мир — со своего царственного насеста. Суини так зол, что собственный язык отказывается его слушаться. Он говорит много-много всего, чего не стоило бы говорить. Он знает, что за подобные слова Дану следует лишить его не дара, а жизни. Но Дану опускает голову. Закрывает глаза. Молчит. — Мы должны были сражаться за Ирландию, а не прятаться, — говорит Суини уже спокойнее. Перед глазами его цветет алым изломанное тело убитой матери. — Я вижу, Суини, что сердце твое не здесь. Твоя жизнь сошла к тебе в море, породившее тебя семя никогда не принадлежало Туата Де Дананн. Твоя мать, Суини, была любимейшей из моих дочерей. Но ты никогда не был мне сыном, хотя я любила тебя не меньше, чем любого из моих сыновей. Я вижу в твоих глазах огонь Райдо — наследие твоего отца. Мне давно следовало отпустить тебя, Суини, пусть я и обещала твоей матери никогда не оставлять тебя одного. Я не могу сдержать данной ей клятвы — не теперь, когда ты готов отвернуться от меня и уйти из своего Дома. Дану поднимается с его постели — ее легкое лимонное платье колышется от какого-то потустороннего ветра — Суини его не чувствует. Дану подходит к нему — она ниже его почти на два дюйма. Смотрит Суини в глаза, и на губах ее нет улыбки. — Возьми эту монету, Суини. Я отпускаю тебя. В праздник Самайн иди на холм Уснех, где древние ирландцы жгли свои жертвенные костры. Иди туда и поднимись на холм. Держи мою монетку в руке, когда произнесешь вслух свое желание. Только не ошибись, милый Суини, подумай хорошо над тем, чего по-настоящему хочешь. Обратной дороги не будет. Потом Дану касается своей прохладной ладонью руки Суини и заставляет его наклониться. Прикладывает к его лбу свои мягкие губы и отстраняется, в ту же секунду растворившись в тумане. На ладони Суини остается горячая золотая монетка — билет в новую жизнь, которым он не упустит шанса воспользоваться. — Эй! Эй! — Лора машет перед лицом Суини ладонью. Когда его взгляд фокусируется на тонких пальцах, он хватает ее руку и отводит в сторону. — Ты будто приведение увидел. Твои глаза... — говорит Лора, глядя на него с интересом. Длинные волосы она собрала в хвост и теперь ее худое острое лицо так отчетливо напоминает Суини лицо фейри, что ему становится не по себе. — У тебя нет родственников из Ирландии, мертвая жена? — спрашивает Суини, не позволяя ей сказать что-нибудь еще. Лора хмурит брови, будто всерьез задумавшись над его вопросом. — В Ирландии? Нет. Точно, нет, — пожимает она плечами. «Ирландия» она произносит так, будто это ругательство. Суини отворачивается. Неровной походкой ковыляет к кровати, сбив по дороге стул — вещи Лоры валятся на пол. Он ложится, надеясь лишь на одно — не видеть этой ночью снов. Лора просит Салима остановить машину — за окном такой ливень, что на дюйм вперед не видно. Салим не спорит, съезжает к обочине и выключает фары. Суини вздыхает — не видать ему этой ночью постели придорожного мотеля. Когда Лора подносит сигарету к губам, лицо ее озаряет яркая вспышка молнии. Лора вздрагивает, роняет сигарету на пол и матерится, пытаясь отыскать ее в темноте. — Да и хрен с тобой, — бросает она, а потом дергает ручку двери, и выходит из машины. Салим провожает Лору взглядом и качает головой. Суини видит в отражение лобового стекла, что он закрыл глаза. — Не оставляй ее одну, — говорит Салим, не поворачивая головы. Суини думает, что он пошутил. Но Салим не улыбается. Да и шутка выходит не смешная. — Серьезно, ты видел ее? Кажется, ей страшно, — добавляет он. Суини злится — обычная его реакция — и уже собирается послать умника-таксиста куда подальше со всеми его гуманными советами в стиле «возлюби своего ближнего». Только с места они все равно не двинутся, не раньше, чем закончится гроза. А торчать в вонючей тачке все это время — то еще удовольствие. Суини натягивает на голову кепку, застегивает куртку и поднимает повыше ворот. Бросает на Салима злой, предостерегающий от каких-либо комментариев взгляд, и выходит наружу. Лору он находит не сразу. Она лежит посреди дороги, раскинув в стороны руки, и ловит раскрытым ртом дождь. — Раствор азотной и серной кислоты — неплохой, наверное, коктейльчик, — говорит Суини, наклоняясь над Лорой, и заглядывает ей в лицо. Она закрывает глаза, но не рот. Суини смеется. Снимает куртку и бросает на асфальт, усаживаясь рядом с чокнутой мертвой девкой. Волосы Лоры прилипли к худым щекам. Мокрая майка облепила тело. А еще Лора босая — на ее босоножки Суини наткнулся еще возле машины. Он смотрит на ее узкие стопы, на облупившийся красный лак, на рубцы и незажившие порезы. — Как ты стала мертвой, мертвая жена? — спрашивает Суини. Он думает, что Лора его не услышит, потому что шумит дождь, а потом небо разрезает вспышка молнии, и тут же оглашает окрестности гром. Но Лора слышит. Поворачивает к нему голову, и теперь одна ее щека прижата к асфальту. — Разбилась на машине, — говорит она, следя за Суини взглядом. Суини хмыкает — ничего поэтичного. — Так ты по этому так... нервничала дорогой? — уточняет он осторожно. Вообще-то насчет «нервничала» — это он, конечно, смягчил. Вела себя как чертова истеричка — вот как ему следовало бы выразиться. Лора ему не отвечает. Тогда Суини тянется рукой к ее лицу, и убирает с него мокрые темные пряди. Видят боги, он совершенно не понимает, зачем делает это. — Ты боишься, мертвая жена? — спрашивает ее Суини. Лора отворачивается. Садится. Обнимает руками колени, кладя на них голову. Теперь она сидит к Суини спиной, и он не может понять, о чем она думает. — Однажды я пыталась убить себя. Залезла в джакузи, закрыла и... в общем распылила средство, ну знаешь, от насекомых. Глупая была идея, — говорит она тихо, но Суини все равно слышит. — Если когда нибудь захочешь убить себя, Суини, мой тебе совет — сделай это любым другим способом. Суини кивает, будто и правда получил неплохой такой, дельный совет. А потом они сидят вдвоем, пока идет дождь. И никто не решается заговорить снова, пока гроза не прекращается. И тогда Суини встает и помогает подняться Лоре. Они едут всю ночь и весь следующий день, а Суини все никак не может выкинуть из головы ее слова. Лора плачет. Суини слышит, как она всхлипывает за дверями ванной. Он топчется возле двери пару мгновений, не решаясь войти. — Я слышу твое сопение, лепрекон. Или войди уже, наконец, или проваливай из моего номера. Лора произносит эти слова, а ноги Суини уже несут его вперед, и он открывает двери, прежде чем успевает подумать. Вообще-то у него был выбор: уйти отсюда. Но отчего то он заходит в ванную, заполненную густым горячим паром, в ванную, где сидит мертвая жена Тени, всхлипывая, и прижав к груди коленки. Суини не закрывает за собой дверь, знает — Салим не придет. Из них двоих в номер Лоры ходит только Суини. — Пахнет супчиком из мертвечатинки, — произносит он, становясь напротив ванной, где в горячей воде сидит Лора. Ее кожа остается бледной — ни следа румянца, хотя вода должно быть настоящий кипяток. — Ты можешь просто помолчать? — просит его Лора, не отрывая взгляда от собственных острых коленок. Суини пожимает плечами и садится на край ванны, лицом к Лоре. Насвистывает мотив какой-то старой песенки, не стесняясь разглядывать обнаженную худую девчонку. Она, действительно, похожа на фею — грустную, курящую фею двадцать первого века. Наверное, она обменяла свои крылья на эти потрясающие глаза — иначе Суини просто не понимает, откуда у обычной человеческой девчонки могут быть вот такие волшебные огромные глазища. — Ты сказал, что Тень больше не мой, — говорит Лора. — Что если я и в самом деле не смогу его вернуть? Я думаю, когда-нибудь он захочет детей. Или захочет девушку, которая будет пахнуть кожей и потом, и шоколадом. Не смертью. Что, если это моя судьба, Суини, что если все так и было задумано с самого начала — может, нам с Тенью не суждено быть вместе. Когда-то он любил меня, теперь я люблю его. Какая злая ирония, — произносит она. Суини смотрит как дрожат ее тощие плечи, влажные от горячего пара. Суини думает, что ему следует сказать правду. Просто открыть рот и произнести «Да, Лора. Это так». Но вместо этого он говорит: — Херня. Кто вообще сейчас верит в судьбу, мертвая жена? Суини чувствует как еще один час, отведенный ему Жизнью падает в бездну. Чувствует, как Господин Смерть успевает бросить на него один короткий взгляд — словно подсчитывает, как скоро ему следует явится, и успеет ли он прежде устроить обеденный перерыв. Суини мог бы сказать Лоре правду, и тогда возможно, она бы ответила, что с нее хватит всего этого дерьма. Сказала бы, что Тень большой мальчик, сказала, что ее окончательно задолбали мухи — «эти хреновы приставучки», — сказала, что Суини может забрать свою монету. Только он смотрит на нее, и чувствует как жар монеты согревает ее тело, окутывает ее кости, пропитывает кожу. Лора кажется Суини золотой. Вся она — сияние. — Я соврал, — говорит Суини хрипло. Прочищает горло. — Насчет желаний. Вообще-то пока монетка у тебя, ты можешь загадать целых три, - произносит он и скребет пальцами затылок. — Три? — переспрашивает Лора, поднимая на него взгляд. Кажется, она ему не поверила. — Ну, вообще то теперь уже только одно. Два я исполнил. Ты сказала принести сигарет. Сказала, зайти мне внутрь. Тебе следует хорошенько подумать, прежде чем ты попросишь меня снова, Лора, — говорит Суини, наклоняясь к ней, опираясь на гладкую стенку ванной, и лицо его становится мокрым от пара. Лора моргает. Длинные черные ресницы — вверх, вниз. Медленно. Суини тянет вперед руку, и проводит пальцами по груди Лоры. Злой жар монеты оставляет на его пальцах легкие ожоги. — Я чувствую...тебя, — шепчет Лора, закрывая глаза и подается вперед всем телом, утыкаясь лицом в шею Суини. Обхватывает тощими руками его плечи, и тянет на себя. Суини падает вниз, в горячую воду, ощущает под собой худое тело Лоры — тоже горячее. Ему кажется, что он свалился в Дьявольский котел. Но он не спешит из него выбираться. — Почему я чувствую тебя, сукин ты сын? — шепчет Лора ему на ухо, обвивая руками и ногами. В груди ее пульсирует крошечный золотой кружок. — Это моя монета, мертвая жена, — говорит Суини глухо. — Я проклят за то, что отдал ее твоему мужу. Это монета чувствует меня внутри тебя. Наверное, поэтому... — слова Суини захлебываются, когда Лора тянет его лицо вниз, под воду, а там прижимается к его губам своими губами. Когда она отпускает его, и он может хлебнуть воздух, Суини говорит только: — Тень точно почувствовал на кончике твоего языка смерть. Подарю тебе мятные конфетки, мертвая жена. Суини не называет ее «Лора», хотя имя так и зудит у него на зубах. — Я помогу тебе воскреснуть, мертвая жена, а потом ты вернешь мне мою монету. Ты будешь пахнуть кожей и потом, и шоколадом. И родишь Тени деток, если только твое тощее тельце способно выносить потомство. Я уйду, — добавляет Суини. И непонятно куда он уйдет и когда. Потом он поднимается, стаскивает с себя мокрую рубашку и майку, бросает их на пол, избегая смотреть на Лору. Он хочет выпить. Прямо сейчас. Возможно ирландский виски «Джеймсон» смог бы заглушить вкус Лоры в его рту. Салим заявляет, что не пьет. «То есть как это не пьешь?» — переспрашивает Суини, но тот только пожимает плечами — «Вот так, приятель. Прости». Суини собирается хорошенько напиться, а потом ввязаться в драку — разбить кому-нибудь морду, выбить пару зубов. Отличная драка — вот, что ему сейчас нужно. Только вот Суини не учел, что без монетки удача не на его стороне. Пока он машет кулаками, раззадоривая пьяного верзилу, приятель верзилы огревает Суини бутылкой. Подходит с сзади и опускает со всей дури — бах! Такой подлости Суини не ждет, заваливается на пол, и громила успевает познакомить его ребра со своими сапогами. Потом на руке громилы повисает какая-то девка. Шипит на него и отвешивает оплеуху. — Ногами бить лежачего, ах ты трусливый мерзавец! — отчитывает она здоровенного мужика, ничуть не стесняясь. То ли мужик успел поостыть, то ли с девкой связываться не захотел — в любом случае он награждает Суини еще одним пинком — ленивым, в пол силы, и сматывается восвояси. Девчонка присаживается перед Суини на корточки и качает головой: — И чего в драку полез? Кулаки чесались? Суини сплевывает кровь, проверяет на месте ли зубы, а потом ощупывает пальцами ребра. Садится, бросая на девчонку короткий злой взгляд. — Брысь, — говорит он. Девчонка оказывается не так молода, как ему сперва показалась. Ей слегка за двадцать пять, у нее круглое смуглое лицо и густые волосы — блестящие и черные, как нефтяное пятно. Позади отстукивают дробь тонкие шпильки. Острый палец тыкает Суини в спину. — Это еще что за?.. — Суини оборачивается. Позади него длинные ноги, заканчивающиеся красной обтягивающей юбкой. Суини замолкает и скользит взглядом вверх. С лица чернокожей красотки на него смотрят два красных злых глаза. Суини вздыхает. Ну разумеется. Разумеется, в Америке куда не ступи — всюду натолкнешься на кого-нибудь божка, шакала или банши. Суини поднимается на ноги и отряхивает джинсы. — С тебя выпивка, — говорит темнокожая, сверля лицо Суини недобрыми кошачьими глазами. — А не пойти бы тебе... — говорит он, но чернокожая хватает его за плечо, впивается острыми ноготками. — Повежливее, сынок, — шипит она ему на ухо. Суини издает смешок. На вид девчонке не больше восемнадцати, а она называет его «сынок». Суини заказывает выпивку всем троим. Он думает, что получив свое, дамочки уйдут, откуда пришли. Но они садятся по обе стороны от него, и их взгляды впечатываются в его лицо. — Ну что еще? — злится Суини. — Благодарности ждете? — Ждем нашего мужа, — отвечает та, что старше. Суини усмехается, кривит губы, скребя пальцем щетину. — Вашего? — переспрашивает он. — Ух ты, не знал, что в Америке так можно, — говорит, коротко глянув на круглолицую. — А разве нет? — пожимает она плечами. — Меня зовут Дурга. Она улыбается, и ее ровные зубы сияют белизной на фоне темно-сливовых губ. Суини замечает, что посередине лба у нее маленькая красная точка, а на ногтях изображения крохотных Будд. «Отлично, — думает Суини. — Индийские барышни, не подозревающие о наличии семейного кодекса. Счастливые блаженные хиппи». — Кали, — говорит ее темнокожая подруга. — Рад знакомству, — отвешивает шутливый поклон Суини. — Вот уж не думаю, — хохочет Кали. Суини поворачивает к ней лицо — глаза ее больше не алые — обычные карие глаза. На голове длинные красные дреды, собранные в хвост. В ушах — серьги-кольца, а над бровью татуировка в форме месяца. — Послушай-ка, принцесса, — тянет Суини, собираясь послать обеих куда подальше. Но в этот момент Дурга хватает его за шею. Проникает пальцами под ворот рубашки и прижимает пальцы к крошечной черной татуировке. — Дхарма, — шепчет она возбужденно, и глаза ее загораются нездоровым серебристым светом. — Ээ, нет, милочка, — отодвигается Суини, с подозрением косясь на черноволосую. — Я не в курсе всех этих «битниковских» штучек. Но Дурга не отнимает руки — ладонь у нее теплая и мягкая, полные руки поблескивают бронзой. Суини чувствует покалывание в том месте, где ее пальцы касаются «знака». — Ты рожден в Пути. Ты следуешь своей Дхарме, бодхисаттва, — говорит она. — Оставь его, — качает головой Кали и тянется к своей подруге, намереваясь оттолкнуть ее руку. Когда Кали случайно касается его плеча, Суини ощущает, как внутри разливается ужас. — Так. Хватит. Все. Довольно! — Суини подскакивает, как ошпаренный, кидает на барную стойку деньги и собирается поскорей уйти. — Я не хотела напугать тебя, бодхисаттва, — Дурга удерживает его за руку. — Вы обе пугаете меня, две сумасшедшие... — Суини разводит руками, замечая как вспыхивают в глазах Кали красные огоньки, и не решается продолжить. — Я вижу — ты потерял что-то ценное, потерял свою дорогу к мокши. Но на тебе знак Дхармы — это значит, что ты не должен сдаваться. Ты не должен сдаваться, Суини. — Чокнутые дуры, — смеется Суини, отмахиваясь от слов Дурги. — Я лепрекон, ясно вам? Я пью, а не травкой балуюсь. Ищите своих бодхисаттв в другом месте, — говорит он. Ни Дурга, ни Кали больше не пытаются его остановить. Тогда он уходит. Весь следующий день Суини молчит и не приближается к Лоре. Он боится признаться себе в том, что слова двух индийских богинь напугали его прямо таки до чертиков. «Ты следуешь своей Дхарме», — звучит в голове голос Дурги. «Я просто иду. Просто иду», — повторяет Суини снова и снова. Но чем больше он произносит эти слова, тем меньше они похожи на правду. — Ты никогда не хотел вернуться? Суини вопросительно приподнимает брови. Уточнять ему лень. Лора находит его глаза в зеркале заднего вида. — Домой. В Ирландию, — объясняет она. Суини издает короткий смешок. Потягивается, разминая затекшие плечи, а потом наклоняется вперед, хватаясь руками за сиденье Лоры. — Мою мать зарубили, а друзья пали в битве. Я много веков жил в тумане, не в Ирландии, а в Сиде — в сыром холодном Сиде, где никогда не бывает солнца. Мы выходили только в Самайн, появлялись из тумана, чтобы на утро исчезнуть вновь. Хватали тех, кто посимпатичнее, да поближе — и у нас была целая ночь, чтобы поразвлечься. А потом возвращались назад — в херов застывший волшебный мир. Ты все еще хочешь знать, скучаю ли я по дому, мертвая жена? Лора поворачивает к нему лицо. Огни автострады расчерчивают его в желто-белый. Суини смотрит на ее губы — полные белые губы, вспоминая какими они были на вкус. Но все, что ему удается ощутить — горечь. — Теперь понятно, почему ты такая задница, — говорит Лора. Салим издает короткий смешок. Суини фыркает и закатывает глаза. — А я скучаю по дому, — Лора сморит на серое, затянутое темными тучами небо. — Не по тому, где мы жили с Тенью. По тому, где я выросла. У нас был сад и старая яблоня, которую отец собирался срубить каждый год, но потом она расцветала и он стоял рядом с ней — долго стоял — и мне всегда было интересно, о чем он думал. Наверное, яблоня так и растет. А отца уже нет. Когда-нибудь ты расскажешь мне, Суини, откуда твоя монетка?.. Может мы с Тенью отыщем с десяток таких. Вернем моего старика. И кошку... А может и не стоит, — Лора пожимает плечами и отворачивается. Суини не собирается отвечать, а Лора не ждет ответа. Старое такси Салима везет их сквозь плотную ночь, и нет ни звезд, ни луны, которые могли бы осветить им дорогу. Она сама приходит к нему в номер. Здоровается с Салимом и усаживается на постель, хотя никто ее не приглашал. — Чего тебе? — спрашивает Суини, откладывая газету. Дандолк вылетел из четверть финала Чемпионата Ирландии по футболу — сообщает колонка спортивных новостей. Кажется, Лора не могла выбрать более неподходящий момент, чтобы заявиться с визитом. — Мне страшно, — говорит она, обхватывая руками плечи. Лямка растянутой белой майки ползет вниз — Суини прослеживает за ней взглядом, и хмурится. «Специально она это делает что ли?» — думает он. Салим просит прощения, говорит, что ему стало нехорошо и убирается из номера. — Свалил, свалил, трус, — ворчит Суини. — Трус? — переспрашивает Лора. — О, да. Он видел, как позавчера ты вывихнула мне плечо одним касанием — даже личико не сморщила, — усмехается Суини. Встает напротив Лоры, скрестив на груди руки. — Планируешь спать на коврике? — передразнивает он. Лора его шутке, конечно, не улыбается. — Мне кажется, Тень в опасности, — произносит Лора одними губами и закрывает глаза. Суини опускается на постель, рядом с ней, но недостаточно близко, чтобы почувствовать жар монеты, пульсирующий в ее груди. Он выпрямляет ноги, закладывая под голову подушку. — Все мы в опасности, мертвая жена. Кто-то больше, кто-то меньше, — говорит Суини. — Скрывать не буду, муж твой и правда в полном дерьме. Но мертвая женушка тут ничем не поможет. Лора опускается на постель рядом с ним, задевает Суини рукой, и ему приходится отодвинутся. Суини закрывает глаза, пытаясь представить, что рядом очередная его подружка, лежит после долгой ночи, чтобы на утро исчезнуть, на прощание подарив ему последний горячий поцелуй. Только гнилью пахнет так, что режет глаза. И в воздухе жужжат мухи — тут не пофантазируешь. — Слушай, ты не думала насчет духов? Или освежителя возд... Суини не успевает договорить, потому что Лора перекатывается на бок, и накрывает его рот своей ледяной ладонью. — Тшш... — шепчет она. Скользит второй ладонью по груди Суини, расстегивая пуговицы его рубашки. — Ты что творишь?! — орет Суини, пытаясь оттолкнуть ее, да только ничего у него не выходит — и пытаться не стоило. — Просто... просто я чувствую себя такой... живой, когда касаюсь тебя, — говорит Лора, опуская голову ему на грудь. Стаскивает с Суини рубашку, хотя он в общем-то больше и не сопротивляется. Суини чувствует внутри Лоры жар своего Солнца. Золотое Солнце прожигает грудь Лоры насквозь этим невидимым свечением, и Суини приникает к нему, как к источнику. Боги, он и представить себе не мог, как же холодно ему было на самом деле без этого жара. И как только в ледышку не превратился? Лора стягивает с себя майку — под ней ничего — и Суини обхватывает Лору за талию, привлекает к себе, заставляя усесться сверху. Лора наклоняет вниз лицо, и ее горькие мертвые губы оставляют на его кожи холодные следы. Суини ощущает как рядом с его сердцем пульсирует золотая монета Дану. — Когда я стану живой... — сбивчиво шепчет Лора. — Когда я стану живой, я никогда... Тень, — вырывается у нее на выдохе, потому что Суини хватает ее за запястья, переворачивает, прижимая спиной к матрасу и нависает сверху. — Думаешь, пока ты мертва, все это вот — все это просто не считается? — шипит он. Впивается губами в губы Лоры, прикусывает язык, но крови не чувствует. Конечно, не чувствует. «Ты целуешь мертвую девку, — стучит изнутри». — Но мы ведь ему не расскажем, так ведь? Это будет нашим секретом, Суини, — улыбается Лора и тянется руками к ремню его штанов. Но Суини удерживает ее руки на месте. Кривит губы. А потом смеется. — Ну уж, нет. Черта с два, мертвая жена, — хохочет он. Лора приподнимается на плечах — на ее шее Суини видит следы своих поцелуев. Суини пытается отыскать свою рубашку, но оказывается, что она прямо под Лорой, и он встает с кровати, не пытаясь ее достать. Когда он разворачивается, чтобы уйти, Лора окликает его по имени. — Что? — поворачивается Суини, нахмурившись. — Знай, я не некрофил, мертвая жена. Не рассчитывай, что это вообще хоть что-нибудь значило, — говорит он. Он боится, что Лора скажет «я люблю Тень». Что она почувствовала стыд, и теперь зовет его, чтобы оправдаться. — Что это за знак у тебя на шее? — спрашивает Лора вместо этого. Поднимается с кровати, подходит ближе, и касается пальцами черной татуировки на шее Суини. Суини ощущает жар ее тела, но не может заставить себя отступить. Боится, что отступать вообще уже слишком поздно. — Это «Райдо». Руна. Знак моего отца, — говорит Суини, позволяя Лоре вычерчивать на его шеи узоры. — Не знала, что у лепреконов бывают отцы, — произносит Лора, прижимаясь губами к крохотной руне. — Не знал, что у сук вроде тебя бывают мужья, — отталкивает ее Суини. На самом деле — это последнее из того, что ему хочется сделать с Лорой прямо сейчас. Вот только у Лоры есть муж. Любимый муж. И Суини, наверное, все еще не пропил все то хорошее, что досталось ему от матери. Поэтому он уходит, оставив Лору одну. Он уходит, обещая себе больше не возвращаться. Он встречает Тень у моста. Тень идет к нему один, но в окне его машины Суини успевает заметить мелькнувшее лицо Лоры. — Как жизнь, Сумасшедший Суини? — спрашивает Тень. Суини трясет, в руках самокрутка, набитая дешевым табаком, а еще он неделю не принимал душ, и не пил ничего крепче проклятого Гиннесса. В глазах Тени Суини видит отвращение и жалость. «Он считает меня гребанным торчком», — думает Суини, почти усмехаясь. Взгляд его то и дело соскальзывает с лица Тени на окно машины. — Не одолжишь двадцать баксов, приятель? На билет отсюда? — спрашивает Суини, закуривая. Горький дым скользит в легкие. Наполняет горечью рот — Суини снова смотрит на окно — интересно, язык Лоры на вкус все еще такой же, такой же как его дешевые самокрутки? — На билет? — спрашивает Тень. Не верит, но все равно лезет в карман, доставая мятые баксы. — Спасибо, спасибо, приятель, — Суини жмет ему руку. — Счастливо оставаться, Бешеный Суини, — говорит Тень, поджимая губы и на прощание хлопает его по плечу. Суини смотрит на машину. Ломка скручивает изнутри, будто кости его обратились в горячий тягучий металл. Суини знает, все что ему нужно — рот Лоры, ее губы. Его хренова монетка, застрявшая у нее между ребер. Он смотрит, как Тень садится в машину, и трогается с места. Когда золотое свечение окончательно тает, Суини крепче сжимает в ладони двадцать баксов. На его шее полыхает Райдо, когда Суини идет в сторону магазина. Напоминает — Суини знает — твоя Судьба в том, чтобы идти. Дорога. Ты был зачат в море, в пути между старым домом и новым. Тебе никогда не найти своего места ни в Сиде, ни в Америке. Смирись. Иди, Суини. Иди. В его руках бутылка «Джеймсон». Он сидит на снегу, прислонившись к мусорному баку, и глотает виски прямо из горла. — Ты так и не загадала третье желание, Лора Мун, — смеется Суини. Господин Смерть позволяет ему попрощаться. Это смешно, но из всех людей на Земле, ему приходится лицезреть на прощание лицо Тени.  «— Что могут сделать мне холод или выпивка, мне, лепрекону по крови? Нет, это ты потерял золотое солнышко, вот что убило меня. Ты убил меня, Тень, так же верно, как то, что вода мокра, дни длинны и под конец всегда разочаруешься в друге», - говорит ему Суини. На самом деле, он, конечно, ничего не говорит — он мертв. Но Смерть разрешает его словам звучать в голове Тени. Тень привозит его в похоронную контору — долго матерится, перетаскивая тело на носилки, а на них — в здание. Потом Суини лежит на глянцевом стальном столе под холодным ярким светом. Потом к нему приходит Лора. Тогда Суини думает, что Смерть, пожалуй, заигрался. Иначе какого дьявола он все еще торчит в своем мертвом окоченевшем теле? — Ушел не попрощавшись, Суини? — говорит Лора, наклоняя свое лицо над его лицом, и ее длинные волосы касаются груди Суини. — Так не делается, сукин ты сын, — шепчет Лора. Качает головой, а потом отводит в сторону ворот его рубашки и прижимает пальцы к бледному знаку. — Я узнала, что она означает — твоя руна. Райдо — это значит путь. Так какого хрена ты лежишь тут, Суини? Вот так просто сдался? — спрашивает она. В ее голосе звучит укор. — Дерьмо, — говорит Лора. — Дерьмо, — повторяет, прикусывая губу. — Ты же знаешь, что я не оставлю этого просто так. Ушел, бросил меня с мямлей Салимом и его вонючим такси. Не попрощался. Ушел и забрал мое третье желание. Дерьмо — вот, что я тебе скажу, Суини. Лора наклоняется к его лицу. — Живи, Суини, — произносят ее губы. — Живи. Она произносит это много раз — на каждый из ее «живи» тело Суини встряхивает, будто бьет разрядом дефибриллятора. — Живи, Сумасшедший Суини! — кричит Лора, опуская на его грудь кулаки. — Ты сломала мне ребро, — хрипит Суини, сваливаясь со стола. Матерится, чувствуя как рвотные позывы подкатывают к горлу. Конечно, он не успевает дойти до сортира. Его выворачивает этим мерзким виски прямо на пол. На собственные рваные джинсы. — Умничка. Вот и умничка, Бешеный Суини, — говорит Лора, похлопывая его по плечу, когда спазмы прекращаются. Суини поднимает на нее взгляд — Лора улыбается. — А теперь найдем Иисуса, и вернем мою жизнь и твою монетку. Только не вздумай сбежать снова, - говорит она ему. — О, и да, кстати, я ведь знаю, что ты солгал мне, Суини. Солгал на счет трех желаний. Желание-то было только одно, правда? Суини не отвечает ей. Сидит, оперевшись руками на пол, и смотрит на тощие ноги Лоры. Суини стоит на холме Уснех, и древние призраки жертвенных костров раскрашивают туман в алый. Суини держит в ладони монетку — зажал в кулак — и смотрит вверх. Ни месяца, ни звезд — только серый туман Сида. Легкая полупустая дорожная сумка весит на плече. Суини одет в куртку и плотные брюки, что подарили ему мастерицы Дану — а больше у него ничего и нет. Суини тянет в легкие сырой воздух и закрывает глаза. Этот туман что-то вроде опиума — вдохнешь поглубже, и вот ты уже в Ирландии, и мать машет тебе рукой, а ее длинные волосы золотом стелются по порогу дома. Рядом идет Айне, подарившая ему первый поцелуй. Он держит ее теплую узкую ладонь и смотрит в глаза. Глаза у нее чудные — зеленые с янтарными крапинками у зрачка — большие, красивые. Суини ни у кого не видел таких замечательных глаз. Айне тоже умрет. Суини похоронит ее рядом с матерью, в одну из ночей Самайна, когда чары Дану позволят ему выйти из Сида. Суини ждет, когда зазвучат голоса жрецов, когда разгорится ярче пламя жертвенных костров. Тогда он раскрывает ладонь, где блестит золотая монета. — Уйти, — шепчет Суини. — Хочу уйти, — говорит он. Многими веками позже Суини будет думать, что Дану оказалась той еще стервой — вот так истолковать его просьбу. Да, он хотел уйти. Он хотел покинуть Сид, но не Ирландию. Суини не любит вспоминать о том, что вообще-то, сел на корабль по собственной воле. Не любит думать о том, что Дану никогда больше не приходила к нему ни во снах ни наяву, и что он перестал быть ей сыном еще тогда, в хижине, когда принял монету и короткий прощальный поцелуй. Суини сел на корабль, пошел за черноглазой красавицей, обещавшей ему новую жизнь. В конце концов, разве он в итоге не получил того, что хотел? Теперь они едут вчетвером. Он, Салим, Тень и Лора. Суини знает, что по-хорошему ему стоит свалить от них на первой же автозаправке. Но когда они останавливаются, Суини видит в зеркале глаза Лоры, которые смотрят на него. Чувствует, как теплые золотые нити тянутся от ее зрачков прямо к его груди. Суини смотрит, как Лора кладет руку на плечо Тени и шепчет ему на ухо. А потом поворачивается назад. Улыбается. Лора улыбается. Суини остается сидеть в машине, опустив на лицо козырек кепки, и закрывает глаза.