Призрак прошлого

— Ваше здоровье, граф! — д`Артаньян, подняв бокал, отсалютовал своему старому другу. Они вновь сидели вместе, как в старые добрые времена их славной мушкетерской юности, только серебряных прядей в некогда черных волосах стало больше да морщин прибавилось. И, разумеется, для полноты картины не хватало сегодня за этим столом Портоса и Арамиса. Граф де Ла Фер улыбнулся в ответ на слова д`Артаньяна. — Я же просил вас, дорогой мой, — мягко произнес он, — называть меня Атосом, как прежде. — Да, я забыл, простите, ваше здоровье, Атос! — поправился д`Артаньян. Граф снова улыбнулся и поднял свой бокал. — Не хватает только наших друзей, — задумчиво проговорил граф, — и словно не было этих двадцати пяти лет. — Вы правы, Атос, но нам остается только надеяться на скорую встречу, ведь вы же знаете, что в мире нет ничего невозможного. Кроме того, они ведь иногда пишут нам. А я бесконечно рад уже тому, что вижу вас. Вы ведь тоже не часто бываете в Париже. — Так уж сложилась жизнь, любезный д`Артаньян. — Но сегодня вы здесь, со мной, и я просто счастлив, Атос. — Я тоже, друг мой. — Вы приехали к Раулю, да? — Да, вы правы, он написал мне, что поход завершен, и он вернулся, но служба у принца удерживает его пока в Париже, а я, признаюсь вам, очень соскучился и по нему, и по вам. — Вы не представляете, друг мой, как я рад! Вы правы, словно и не было всех этих лет. Признаюсь вам, я часто вспоминаю наши приключения, и мне даже бывает жаль, что все закончилось. — Мне жаль только нашего славного братства, дорогой д`Артаньян, все же остальное, что случилось…о многом мне хотелось бы забыть. — Я понимаю вас, Атос, у меня тоже есть свои призраки и свои сожаления, — помрачнел вдруг д`Артаньян. — Да, — задумчиво отозвался Атос, — вы правы. Несколько минут он молчал. — Скажите, д`Артаньян, — проговорил он вдруг, — вы…так до сих пор и не забыли несчастную мадам Бонасье? Глаза Д`Артаньяна потемнели, он молча покручивал ус, не глядя на Атоса, наконец, он тихо произнес: — Нет, разве я могу… А вы сами, Атос, разве вы забыли…ее? Атос вздрогнул, поняв, что друг спрашивал его отнюдь не о Констанции Бонасье. — Вы сами только что сказали, что это невозможно, хотя я всем сердцем желал бы этого. Нет, не забыл, д`Артаньян. — Простите, Атос, что я снова ворошу это, может быть, причиняя боль, но вы не обидитесь, если я спрошу? — Спрашивайте, друг мой. — Скажите, неужели вы все еще любите ее? После всего, что было? Атос грустно улыбнулся. — Нет, д`Артаньян, нет. Это я могу вам сказать со всей определенностью. Я любил ее когда-то, это верно, да вы и сами об этом знаете, но с тех пор прошла целая жизнь, мне даже кажется иной раз, что все это было не со мной. Я вспоминал ее, часто, даже тогда, когда думал, что убил ее. Думал иногда, что, возможно, я все сделал неправильно, и мне не следовало поступать так, даже учитывая тот факт, что она обесчестила мое имя. Но потом… вы ведь сами знаете, что было потом, раз только что вспомнили вашу несчастную Констанцию. Разве после этого я мог бы… — Да, верно. Простите меня еще раз, Атос, но вы всеми силами старались избегать этого, будь он трижды проклят, Мордаунта. Не желали поединка с ним, больше того, хотели помочь ему там, на фелуке. — И поэтому вы решили, что я все еще люблю его мать? — Да. — Нет, друг мой, вы ошибаетесь, жестоко ошибаетесь, поверьте мне. В моем сердце давно, как я уже сказал, не осталось никаких чувств к миледи Винтер. Больше того, о том, что мы тогда сделали…с ней, и об этом я вам тоже говорил, я не жалею. Потому что иначе, она расправилась бы с нами, и принесла бы еще много бед всем, кто имел несчастье встать у нее на пути. Мы должны были остановить ее, хотя, возможно, за эту казнь нам еще придется поплатиться. Но ее сын не был виноват в ее грехах. И когда я узнал от покойного Винтера, что его племянник разыскивает нас, и позже, когда встретился с ним, я подумал, что вот оно, божественное правосудие, перст судьбы. Он был послан нам в наказание за то, что мы сделали с его матерью, и он имел право ненавидеть нас. Поэтому я и не хотел сражаться с ним. — Вы считали, что таким образом расплатитесь за казнь его матери? В этот момент дверь, ведущая в комнату, чуть скрипнула, но друзья, погруженные в свои воспоминания, не обратили на это внимания. — Да, что-то в этом роде, — проговорил Атос. — Поймите, его мать была чудовищем, но почему ребенок должен был отвечать за все ее злодеяния. Мы казнили ее, она бесспорно заслужила свою участь, все ее преступления заслуживали кары, но та ненависть, что я испытывал к ней, она не должна была распространяться на сына. Он не был виноват в этой ненависти, она не должна была его коснуться, и вот об этом я глубоко сожалею. Внизу хлопнула входная дверь, и д`Артаньян, встряхнув головой, словно прогоняя тяжелый сон, встал из-за стола и выглянул в коридор. — Что там? — спросил его Атос, тоже поднявшись со своего места. — Не знаю, — пожал плечами д`Артаньян, — наверное, сквозняк. Он поплотнее прикрыл дверь, и друзья вновь вернулись к прерванной трапезе.

***

Рауль де Бражелон отпустил Оливена, немало, к слову, удивив верного слугу тем, что не стал переодеваться, и даже отказался от ужина. Не раздеваясь, он упал на кровать и крепко зажмурил глаза. Случайно услышанные слова не давали покоя, они до сих пор эхом отдавались в голове, стучали в висках, Рауль словно видел их отпечатанными на внутренней стороне своих век: «его мать была чудовищем», «совершенные ею преступления», «пришлось казнить», «ребенок ни в чем не виноват». И снова, и снова по кругу, без конца, они упорно не желали уходить из памяти. В свои неполные двадцать лет у Рауля де Бражелона давно уже не осталось вопросов о своем происхождении. В раннем детстве он никогда не интересовался этим, пока однажды лет в шесть, или семь не услышал, опять же совершенно случайно, кухаркину болтовню о «бедном подкидыше, привезенным господином графом в замок». Он тогда, помнится, полдня обдумывал, что бы значили эти слова, а вечером решился спросить напрямую у опекуна, правда ли это. Да, оказалось, правда, граф привез его из Ангулема, где он был оставлен некогда родителями. С тех пор он — виконт де Бражелон, воспитанник графа де Ла Фер, и должен помнить, что граф его любит, желает ему добра, и они всегда будут вместе. А еще хорошо бы юному виконту поменьше обращать внимания на глупые сплетни прислуги. Рауль обрадовался и успокоился, в конце концов, чего ему, в сущности, еще желать, разве есть кто-то на свете лучше и добрее господина графа. Годам к четырнадцати Рауль стал больше задумываться над этим вопросом, и, как ему казалось, сумел во многом разобраться. Нет, он помнил о подброшенном младенце из Ангулема, оставленным родителями, и не находил причин сомневаться в словах графа, но вот снисходительные улыбки, появлявшиеся на лицах соседей, когда они встречались в Блуа, в церкви, в гостях, и оброненные при этом фразы вроде: «Как ваш воспитанник похож на вас, господин граф, просто одно лицо», — заставляли по-новому взглянуть на тайну своего рождения. Он помнил, как однажды часа два кряду провел перед зеркалом, внимательно разглядывая свое лицо, и вынужден был признать, что слова о поразительном сходстве — это не просто красивая фигура речи. У них с графом действительно много общего: овал лица, подбородок, форма носа, разрез глаз, рисунок бровей, — все это не могло быть просто совпадением. Это открытие заставило сердце сладко замереть и буквально задохнуться от восторга! Выходит, господин граф привез тогда в замок не просто несчастного подкидыша, а…своего сына. Родного сына. Как он оказался в Ангулеме, Рауль, разумеется, не мог знать, но предположил тогда, что, возможно, его мать оставила там ребенка, так как не могла его воспитывать, или ее уже не было на свете. Почему она не была женой графа и почему они не могли быть вместе? Но ведь в жизни все возможно! Это не его тайна, и если господин граф не счел нужным ему рассказать, значит, на то есть причины. Иногда Раулю хотелось спросить графа обо всем прямо, но он боялся, не обидит ли, не оскорбит ли графа подобный допрос. В конце концов, граф вырастил его, воспитал, оказывал поддержку. Рауль никогда ни в чем не знал отказа, а подобные расспросы могли бы заставить графа подумать, что он не доволен своим положением и своей жизнью, а это было бы черной неблагодарностью. Потом ему подумалось, что главное — это то, что он любит господина графа, как родного отца, и тот относится к нему с любовью и теплотой, так не все ли равно, как обстоят дела на самом деле? А затем, когда ему уже сравнялось пятнадцать лет, он отправился в свой первый военный поход, и они с графом, который провожал его, остановились в часовне Сен-Дени. И там граф вместе с заветами служить и быть верным королевской власти передал Раулю свою фамильную шпагу. В тот самый миг, принимая из рук отца этот драгоценный подарок и целуя холодную сталь клинка, Рауль окончательно понял вдруг, что граф признает его своим сыном, единственным наследником не только его имени, но и всех его помыслов, поступков и жизненных принципов. Рауль был безмерно счастлив и благодарен отцу, и поклялся себе, что сделает все, чтобы тот гордился им. И вот то, что ему довелось услышать сегодня…признаться, это сильно обескуражило. Так вот, значит, в чем все дело, выходит он — сын недостойной женщины, поплатившейся за свои преступления головой. Ведь если все это правда (а это, разумеется, правда, потому что граф не мог солгать, да и зачем бы), что граф сам был вынужден предать мать своего сына палачу, если он не пощадил ее, значит, она должна была сделать поистине что-то…ужасное. И он, конечно же, не хотел позорить и бесчестить свое имя связью с ней. Выходит, что Рауль, уже одним своим появлением опозорил графа, ведь он является доказательством связи, которую граф хотел бы скрыть. Но ведь граф не оставил ребенка, потому что это и его ребенок, и он не считает его виноватым в грехах матери. Именно поэтому граф никому не говорит правду о рождении сына, ведь о подобном лучше действительно молчать. Неужели же граф на самом деле его… стыдится? Нет! — Рауля бросило в жар от этой мысли, — нет! Как можно, ведь это же подло и недостойно думать так о человеке, от которого он никогда не видел ничего, кроме любви и добра. Он скрыл правду потому что так было лучше для самого Рауля, ведь кто бы принял его в обществе, в армии, если бы на нем лежало клеймо сына казненной преступницы. Граф просто заботился о нем, жалел его, и Рауль не имеет права упрекать и осуждать его. Даже в том, что он…сам предал казни мать своего сына? Его, Рауля, родную мать. Что, что она сделала, раз граф… Почему, почему все это произошло именно с ним? У Рауля заболела голова, он устал и хотел бы уснуть, чтобы забыться, но вместе с тем понимал, что этого-то как раз ему и не удастся.

***

— Господин Рауль, — Оливен заглянул в комнату к хозяину, — вы уже спите? К вам… — Спасибо, Оливен, ты можешь быть свободен, — раздался голос графа де Ла Фер. Рауль поспешно поднялся навстречу отцу. — Господин граф! — Я беспокоился, Рауль, — сказал граф, подойдя к сыну и пожав ему руку, — я ждал вас, но вы так и не пришли, я подумал, не случилось ли чего. — Нет, господин граф, ничего…я…- сказать или не сказать? Наверное, лучше все выяснить сразу, иначе покоя ему не будет, и Рауль решился, — я заходил к вам, но у вас был господин д`Артаньян, вы беседовали с ним, и я… — виконт запнулся и виновато опустил глаза и потому не заметил, что граф при этих словах неожиданно побелел, точно полотно. — О, боже, — выдохнул он, — вы что-то услышали, да, Рауль? Виконт молча кивнул, все так же, не поднимая глаз. — Что же именно? — почему так бьется сердце? Да, похоже, призраки прошлого начали оживать слишком внезапно. Он был не готов к тому, чтобы Рауль узнал об этом именно сейчас. — Вы говорили, господин граф, что ребенок не виноват в том, что его мать совершила преступление, и каким бы чудовищем она ни была, сын не должен отвечать за это. Дрожащей рукой Атос провел по лбу, стирая выступившую испарину. Господи, неужели вот она, расплата, ведь придется сейчас все объяснить ему, но — сердце болезненно сжалось — не отвернется ли от него Рауль после этого, сможет ли он понять? — Ох, Рауль, — вздохнул он, — не так вы должны были узнать об этом. — Простите меня. — Нет, дитя мое, вам не за что просить прощения, наоборот, это я должен перед вами извиняться и попытаться оправдаться. Да, признаюсь, в глазах наших детей, в ваших глазах, мальчик мой, мне хотелось быть безгрешным и безупречным. Но, увы, это не так, вы, думаю, и сами понимаете это. Мне, наверное, давно следовало вам рассказать, даже если вы и осудили бы меня. — Нет, граф, нет! Я понимаю, если она сделала что-то… и вы не хотели, чтобы ее позор пал на меня. Поэтому никто и не должен был знать о том, что вы…о моих родителях, ведь так? Граф с недоумением взглянул на сына, и в то же самое мгновение, его сердце снова словно ухнуло куда-то вниз.  — О, боже, нет! Рауль, вы, что же, подумали, будто бы я говорил о вас? — А разве… нет? Атос почувствовал, как тупая боль в груди отступила, дышать стало легче, и он улыбнулся: бедный мальчик, неужели он подумал, будто бы речь шла о нем и о его матери. Вместе с облегчением Атос почувствовал одновременно радость, и гордость за сына, ведь Рауль говорил о нем, как о своем отце. Значит, он знает! Ну, конечно же, он не мог не догадаться; но кроме всего прочего, выходит, что он принимает его, как своего отца, и не осуждает. Атос ласково погладил сына по голове и, собравшись с духом, заговорил, он знал, что молчать больше не имеет права. — Нет, Рауль. Это было не о вас, клянусь. Я действительно говорил о своем прошлом. О том, что случилось со мной, когда я был юн, почти что как вы сейчас. Я был влюблен тогда в женщину лучше которой, казалось мне, не было на свете. Но потом я узнал, что она жестоко обманула меня, посмеялась над моими чувствами. А потом… уже спустя годы она снова вошла в мою жизнь для того, чтобы отравить ее тем злом, что она причинила дорогим мне людям. Господин д`Артаньян мог бы рассказать вам, как потерял свою возлюбленную по вине этой женщины. Ну, и мы… Впрочем, кажется, дальше вы сами все слышали.  — Так значит, речь шла не о моей… — Нет, как я уже и сказал вам. Все это было задолго до вашего рождения. Долгие годы я был занят только тем, что губил свою жизнь, и, надо вам сказать, весьма преуспел в этом. И если бы в моей жизни не появились вы, то…. Я не хочу оправдываться перед вами, виконт, я просто не имею на это права. Но вы, надеюсь, понимаете, что прошлое свое я изменить не в силах. — Я понимаю, граф, и не смею осуждать вас. Если вы поступили так, как поступили, значит, так было нужно. Но мне хотелось бы знать… прошу вас, не сочтите меня дерзким и непочтительным, вы же знаете, что я всегда глубоко любил и уважал вас, и так и будет впредь. Рауль резко вскинул голову и посмотрел отцу прямо в глаза. Атос замер, поняв, о чем сейчас спросит его сын. Граф де Ла Фер долгие годы уже ждал от него этого вопроса, был готов к нему, знал, что ответит, но все равно, сдержать дрожь и волнение, вдруг охватившие его, было трудно. — Скажите мне, — Рауль говорил тихо, хотя голос его был тверд, — кто она? — Женщина, которую я мог бы, наверное, полюбить, с которой мог бы, наверное, прожить оставшуюся жизнь, если бы со мной не случилось того, что случилось, и если бы мы не были тем, кем были, если бы у нас не было, скажем так, других обязательств. Но, несмотря ни на что, она была благородной и великодушной женщиной, Рауль, поэтому я хочу, чтобы вы всегда помнили об этом. Рауль улыбнулся, и крепко пожал отцу руку. — Я не забуду, отец, спасибо вам! Вздохнув с облегчением, наконец-то призраки прошлого отпустили его, Атос улыбнулся сыну, снова ласково провел рукой по его волосам и тихо, с легкой грустью в голосе проговорил: — А вы, похоже, стали совсем взрослым, сын мой.