Говори

Случайных посетителей не было, только постоянные – то есть, студенты. Вилки из белой меди позвякивали об фаянсовые тарелки, доскребали скудный обед. Других громких звуков в зале не слышалось: никто не разговаривал, не шутил и не смеялся как обычно, никто не выкрикивал слова недовольства в адрес повара. Только тихий перезвон и скрип, и хруст недоваренной репы на зубах, пока я ходила между столами. Это напомнило мне общие обеды в храме – хотя в храме мы пользовались деревянной посудой, так что было еще тише, и страха в воздухе не витало. А здесь им всё пропиталось. Раньше студентам казалось, что плохое до них не доберётся никогда: война – она где-то там, а они же ведь здесь. Нехватка еды мигом выбила их из колеи. Жутко подумать, что будет с ними, если это не последняя беда… Иона попросил меня убирать со столов – Лесли заболела. Он сказал – «мается животом», и я твёрдо решила зайти к ней, как только закончу, и помочь, хотя у меня уже сформировались чёткие подозрения о том, что именно у неё болит. В случае если окажусь права, ей не понадобится моя помощь – нагретый кирпич на низ живота будет не менее эффективен… Расправившись с заданием Ионы, я вернулась на кухню. Достала из-под столешницы весы, гири, отыскала связку небольших холщовых мешков, принялась взвешивать и сортировать крупы. Всё это явно застигло Иону врасплох. Сначала он лишь изредка поглядывал на меня безо всякого выражения, однако, чем меньше оставалось муки в большом мешке, чем больше палочек я рисовала мелом на аспидной доске, тем заметнее он нервничал. – Дай я закончу, ты иди гречку почисти от мусора пока, – сказал он наконец, влезая между мной и весами. Я мягко, но решительно оттолкнула его. Он продолжал настаивать: – Я закончу, говорю! Иди! Я сделала шаг в сторону, на лице Ионы отразилось заметное облегчение… Тогда я абсолютно уверилась в том, что Сид был прав, открыла заветный ящик, где лежал «Свод королевских законов», пролистала замызганную книжонку, открыла на «Воровстве и хищениях» и ткнула пальцем – точно так, как Иона недавно делал со мной. – Ты зарываешься. Думаешь, так трудно будет найти другую кухонную девку? Я пожала плечами – наверное, легко, тем более сейчас, когда любая работа на кухне подразумевает, что ты дольше других не умрёшь с голоду. Иона давно владел этой таверной, Цитадель давно платила ему за питание студентов, и наверняка он давно подворовывал – например, сокращал порции, а разницу, так сказать, клал в карман. Наверняка ему нравилось, что я немая, не только потому, что он не любил говорить. Немой вернее будет хранить тайну – так он, похоже, считал… Кто-то может сказать – ну что, мол, за глупое упрямство; подумаешь, приберёт к рукам немного чужого добра, хозяин этого добра беднее не сделается. И будет прав: да, упрямство, и да, глупое, потому что я не засоряла себе голову этими домыслами, когда еды было достаточно. Но видеть, как он обворовывает подростков в голодное время, и ничего не делать – это оказалось мне не под силу. Чувство справедливости решило лечь костьми. Я положилась на интуицию и на Сида: и та, и другой уверяли, что передо мной человек мелкий, трусливый, не желающий сильно рисковать. И интуиция, и Сид, оказались правы: Иона еще немного посмотрел на меня зверем, потом оскалился, а после – полез в стенной шкаф за бумажной ширмой, где у него лежали запертые на замок «личные вещи». Он достал оттуда куль с мукой и демонстративно грохнул им об стол. – Подавись, – сказал он и вернулся к гречке. Злость бурлила в нём яростно, не находила адекватного выхода: от кастрюли, в которой отмокала гречка, разлетались брызги, когда он запускал туда руки, чтобы выудить шелуху; в ведро, предназначенное для мусора, то и дело летели и нормальные зёрна. Раз в пару минут он вставал, вытаскивал початую бутылку самогона из-под стола, делал из неё короткий, нервический глоток, занюхивал рукавом, ставил обратно и шёл снова отыгрывать свой гнев на крупе. Я кончила замерять муку, перешла к гороху, к драгоценному сахару, которого было совсем мало – полтора фунта; потом к пропаренному овсу. Овса не хватало, причем целых шести фунтов. Терять уже было нечего: я вздохнула, встала перед Ионой, упёрла руки в боки и требовательно посмотрела. Он махнул ладонью, обдавая моё лицо водой и кусочками шелухи. – Уйди и свет не заслоняй. Я, конечно, никуда уходить не собиралась... С приглушенными проклятьями, трёхэтажными ругательствами, поминанием чужих матерей, а моей – в особенности, Иона, поколебавшись пару минут, отдал и овсянку. Стало понятно, что этого он мне не простит уже никогда: наши добрососедские, нейтральные отношения теперь навсегда перешли в зону враждебных. Я перетаскала мешочки с крупой на полки в кладовке, краем глаза следя за люком (маленькая и писклявая, трусливая часть меня, опасалась, что Иона запрёт меня, однако он, конечно, ничего такого не предпринимал) поставила на плиту кастрюлю воды, помыла кухонный стол. Брикет дрожжей, принесённый дворецким Сида, оказался ледяным, еще замороженным посередине. Наверное, погреб в их доме был с секретом, и это очень здорово, почти так же здорово, как маг, использующий свои способности, чтобы стирать бельё... Необходимый мне кусок пришлось отпиливать, навалившись на стол и орудуя большим, предназначенным для других целей, ножом; кусок вышел больше, чем надо, пришлось пилить снова, тяжело дыша и пыхтя от натуги... Когда вспомнила, что нож неплохо бы сначала нагреть, я уже почти закончила… Иона нарушил тишину внезапно и нежданно, уже после того, как я снова помыла стол, протёрла его насухо и начала просеивать муку. – Он попользуется тобой и бросит, ты же понимаешь это? Ты ведь не полная дура, должна понимать. Они все, абсолютно все – больные наркоманы. Я, не прекращая трясти сито, посмотрела на него долгим взглядом, надеясь, что Иона прочтёт в нём: «пожалуйста, не повторяй мне то, что я слышала миллион раз и то, в чём нет ни слова правды». – А что твой жених скажет, когда узнает, что ты с ним якшаешься, а? Думаешь, всё еще будет хотеть на тебе жениться? Да он тебя ремнём исходит по заду при свидетелях и оставит валяться, и никто ему слова не скажет, потому что даже слов жалко на такую шлюху. Я зачерпнула ситом еще муки, продолжила просеивать. – И это еще в лучшем случае, если тебя раньше этот не убьёт. Выебет во все щели, потом высосет из тебя все силы, как из апельсина сок, и бросит помирать в какой-нибудь подвал. Сняла кастрюлю с плиты, отлила часть, бросила в воду дрожжи, отодвинула, полезла за ложкой и сахаром… – И никто, ни единая душа тебя потом не пожалеет, даже имя твоё забудут, только «шлюхой» поминать и будут. Рядом с плитой висели сковороды: вот бы взять одну и заехать Ионе прямо по его лысой, пустой, никчёмной голове, по этой засаленной, грязной шапке, чтоб он свалился мордой в гречку и сдох, и… Я начала молиться про себя. Параллельно – всеми доступными силами концентрироваться на температуре воды, на дрожжах, на муке, на радости по поводу наличия сахара. Праведный Свет, услышь молитву рабы твоей… Сколько уже раз я выслушивала такие отповеди и ничем не оправданные оскорбления, сколько раз безмолвно терпела их, сколько раз прощала и забывала; ведь сами не ведают, что говорят… Услышь молитву рабы твоей, призри на моё смирение… Но сколько можно мириться с этим, в конце концов, сколько можно терпеть этот отвратительный расистский бред! Иона не умолкал – напротив, вдохновившись отсутствием внятной реакции и, наверное, ударившим в голову алкоголем, набирал обороты: – …Или скормит своему тролльему лакею, грязной, вонючей зверюге, понравится тебе такое, а? Он, между прочим, ничего, кроме человечины не жрёт… Долгие годы по всему миру война, в которой гибнут простые граждане; долгие годы неумолкающая пропаганда сверху орёт, что и как этим гражданам нужно думать, делать и говорить, кого любить, а кого – ненавидеть… Помоги мне терпеть и благодарить твою Благость. Толстосумы благополучно наживаются на конфликте и охотно поддерживают омерзительную ложь, чтобы набить карманы. Очисти разум мой от злых помыслов, от коварства и нечестивости… Военачальники кричат о чести, отправляя живых убивать живых просто за то, что они другие, при чем тут честь? Это братоубийство – всё это. Спаси и сохрани рабу твою… – И разорвёт твои кишки и… Вон та чугунная сковородка выглядит особенно привлекательно… – Так, хватит, – раздался голос от двери, следом – скрип петель. Наверное, он никуда не уходил. Так и остался наворачивать круги вокруг «Фокусника», а, когда я, собрав грязную посуду, ушла из зала, сел поближе к кухне и навострил свои и без того острые уши. – Или ты сейчас же закроешь свой гнилой рот, или я тебе яйца обуглю и в глотку запихаю, пока еще дымятся, – до этого мне не доводилось видеть злого Осидиуса Эрону. Раньше я бы могла предположить, что в гневе он тоже потешен, как и в повседневной жизни, однако я ошиблась: в гневе он выглядел жутко. Его красивое лицо исказила по-настоящему устрашающая гримаса, а на кончиках пальцев посверкивали маленькие еще, короткие язычки пламени. Стоит ему махнуть рукой – и на кухне разгорится пожар. Но поскольку Иона был уже здорово пьян, его трусость сделала кульбит и сменилась отчаянной, минутной храбростью. Он вскочил, едва не опрокинув всё – и кастрюлю с крупой, и ведро с шелухой, и табурет, и самого себя, – и заорал снова: про мать, которой следовало проткнуть себе живот прутом, про «мерзких напомаженных пидорасов», про предателей и коллаборационистов... Из его рта брызгала слюна, на кухне ощутимо воняло спиртом. Сид молниеносно сделал шаг в сторону, щёлкнул пальцами, и следующее оскорбление превратилось в струю огня, ударившую ровно туда, где он только что стоял. К счастью, ничего, кроме самоуверенности Ионы, не загорелось… Он тут же закрыл рот, схватился за горло, закашлялся. Затем принялся, задыхаясь, лихорадочно шарить в поисках воды, нащупал миску, в которой я чуть раньше растворила дрожжи и сахар, сделал большой глоток, завыл, сплюнул всё на пол, на стол, на мой фартук… Последние студенты, задержавшиеся после перерыва на обед, облепили кухонное окошко и теперь наперебой, отталкивая друг друга, пытались разглядеть, что происходит. Сид сделал ещё один шаг в сторону и хлопнул заслонкой. Снаружи раздались разочарованные вздохи, тихо зашаркали сапоги. А ведь студенты, наверное, слышали почти всю отповедь… Несмотря на всё, что он мне наговорил, несмотря на мой гнев и обиду, мне было ощутимо больно смотреть на страдания Ионы. Мысли о сковородке уже начали казаться дикостью. Он кашлял и подвывал. Наверное, огонь опалил как минимум его нёбо и язык. Я метнулась к бочке в углу, зачерпнула чистой воды… Заметила краем глаза движение у себя за спиной. – Нет, – резко, со сталью в голосе, сказал Сид и перехватил мою руку. Он сделал это аккуратно, но твёрдо. Я не послушалась, и он больше не препятствовал мне, но, кажется, в наступившей на мгновение тишине я услышала скрип его зубов. Напившись воды, Иона осел на пол и заплакал. Более жалкого зрелища я не видела в своей жизни. Ладони у меня всё еще ходили ходуном, да всё моё тело продолжало трясти мелкой дрожью. – Ск.. скха..скхотина! – хрипло выдавил из себя Иона, еле ворочая обожженным языком, глотая слёзы. – Дав…вай, раск…раскхажи как ты ох…охотился на ньё! Дава-а-ай! – последнее слово он не сказал, а провыл. – Она уже знает и уже простила, – сказал Сид, а потом вдруг посмотрел на меня, словно вновь пытался убедиться: действительно ли простила? Я прикрыла лицо рукой: долго еще он будет сомневаться во мне? – А давай лучше ты расскажешь, как продал её мне, даже не поинтересовавшись, зачем мне всё это надо? – Скх-х-х-хотина-а-а-а-а!.. – пьяный, рыдающий повар явно пропустил мимо ушей всё, что ему сейчас сказали. – Убью-у-у-у-у-у… Он стащил шапку с головы и гулко высморкался в неё. Теперь смотреть на него мне было почти невыносимо. Я сделала движение, чтобы подойти и помочь, но Сид снова меня удержал. Похоже, о моих намерениях он догадался по выражению лица. – Ты слишком добрая, – сказал он. – Сначала ты всё это терпеливо выслушиваешь, не дашь ему даже поварешкой по роже, а теперь еще и лечить его собираешься? Нет, Лин. Ему надо усвоить урок. «Какой урок? – хотелось закричать мне. – О том, что син’дорай действительно такие жестокие, как он думает? Чтобы потом он продолжал нести свою «мудрость» в мир и полоскать мозги тем, кто хотя бы чуточку менее рассудителен, чем я? А если бы я, увидев тебя с дырой в боку, тоже решила, что тебе надо усвоить урок?» – Шлю-ю-ю-ха, – подвывал Иона, завалившись на бок, и не глядя на меня. – Прова… прова… провалива-а-а-ай… Пусть вс…фсе эти школ…школяры сдохн-нут с гол-лодух-х-хи… И тут его как-то разом, быстро и коротко вырвало на пол. Сид протянул мне руку: – Идём отсюда. «Нет». Он горько вздохнул. – И после всего этого ты намерена здесь оставаться? Честно? Нет, честно? Я посмотрела ему в глаза с немой мольбой. Если я действительно сейчас уйду, что Иона сделает? Ему наплевать на студентов, мы утром уже убедились в этом. Он продолжит валяться на полу, в собственной блевотине, студенты останутся без ужина и без завтрака, и кто им поможет? Неужели Модера или Этас, у которых, безусловно, нет других дел? Или, быть может, сам Ронин Рыжий спустится со своей башни, чтобы голодных, растерянных подростков с руки хлебушком покормить, а нерадивого повара пожурить за пьянство? И кто, в конце концов, виноват в случившемся, если не мы с тобой, Сид? Можно, конечно, обвинить безжалостный Север, снова порассуждать о масках и о том, кому и как Север их срывает… – Анар’эла белорэ, ты ненормальная. Ладно, подожди. Он ушёл и через пару минут вернулся с крепко сбитой девушкой, которая убирала комнаты наверху (я так и не узнала до сих пор, как её зовут). – Фу, Бог ты мой! – сказала девушка, но всё-таки помогла утащить стонущего, всхлипывающего Иону наверх. Последний не сопротивлялся: Иону истощил плохой алкоголь, нервные потрясения дня, гнев и вполне заслуженная, честно говоря, травма. Вернувшись, Сид закатал рукава, бесцеремонно помыл руки в бочке с питьевой водой, там же ополоснул лицо. – Не-но-рма-льна-я, – повторил он, вытерев ладони о бумажную ширму, а потом еще и об моё платье. – Я скоро вернусь. Я осталась наедине с уродливым бардаком, лужей рвоты и невесёлыми мыслями. «Стоило ли вообще всё это затевать? – твердил один из голосов совести. – Теперь ты пожинаешь плоды упрямства и глупости! Скоро об этом происшествии узнают все, и будут тыкать в тебя пальцем!» «Пусть тыкают. Принцип есть принцип, – возражал другой. – Человек должен быть готов отстаивать правое дело, даже если это ведёт к эскалации конфликта». «Хочешь отстаивать правое дело – на войну езжай. Тоже мне, героическая защитница овса». Через пятнадцать минут разговоров с самой собой и лихорадочной уборки в дверь постучали. – Стража, откройте. Я ничего не могла ответить, разумеется, поэтому продолжала, стоя на четвереньках, тереть пол и ждать, пока они сообразят, что дверь не заперта. Сообразили быстро. Это были двое стражников Кирин Тора, очень молодых, едва ли старше меня: юноша и девушка. – У вас всё нормально? Нам доложили о беспорядках. Я пожала плечами, потом кивнула. – А что здесь произошло? Студенты жаловались на крики, битьё посуды. Нам сказали, что кто-то получил травму. Я снова пожала плечами. Что мне еще оставалось? – Почему же вы мне ничего не отвечаете? – Лиам, – девушка тронула напарника за плечо. – Она, кажется, глухонемая. Стражник отшатнулся от меня, как от чумной. – Ох, Свет… Идём проверим наверху. Они вышли, почему-то пятясь. В дверном проходе мелькнуло и пропало бледное лицо девочки-альбиноса. Это она, наверное, сбегала за стражей... Я продолжила убираться. В лихорадочных размышлениях о том, что им сейчас выдаст наверху покалеченный Иона и как они вернутся, чтобы арестовать меня, я провела следующие несколько минут – не прекращая при этом тереть уже абсолютно чистый пол. Через некоторое время снова раздался стук. «Они идиоты?» – раздражённо подумала я. Однако это была не стража. На пороге появился тот, кого Иона чуть раньше назвал «каннибалом», «вонючей зверюгой» и «тролльим лакеем». Дверной проём оказался для него низковат, так что он сутулился еще больше, чем раньше. Я смотрела на него снизу вверх, всё еще стоя на четвереньках. На «каннибале» были начищенные до блеска сапоги, идеально выглаженные чёрные брюки, рубашка цвета яичной скорлупы и плотный шерстяной жакет с завязками. В руках он держал какую-то белую ткань. – Добрый день, – учтиво поздоровался «каннибал» с лёгким акцентом – таким же, с которым разговаривал Сид. – Моё имя Клетус. Мастер Эрона попросил меня помочь вам. Что я могу сделать? Я беспомощно покачала головой. – О. Да. Прошу простить меня. Я не хотел вас обидеть. Он вёл себя более учтиво, чем большинство людей, что я встречала в своей жизни… Клетус развернул ткань, которая оказалась аккуратно сложенным белым фартуком, надел его и предложил мне руку. Я, поколебавшись секунду, приняла. Он помог мне подняться и тут же сказал: – Вам необходимо отдохнуть. Присядьте, я займусь пока, пожалуй… – он оглядел кухню. – Да, пожалуй, крупой. Он без особого труда поднял гигантскую кастрюлю с гречкой, слил в водосток, налил свежей воды из-под скрипучего крана. С интересом оглядел полки и шкафы, деловито подбросил дров в печь. Затем, неуклюже опустившись на слишком низкий и маленький для него табурет, продолжил то, чем занимался Иона, пока его пьяная истерика не дошла до точки кипения. Неужели Клетус служил и дворецким, и поваром? Где он находил для всего этого время?! На небольшой кухне он выглядел отнюдь не органично, контрастировал с ней примерно так, как кальдореи-друид с храмовой молельней. Словом, выделялся. Отдыхать я отказалась и занялась хлебом. Ещё через пару минут вернулся Сид. Он рухнул на стул у окошка, ведущего в зал, сложил руки на груди и принялся, практически не моргая, следить за нами, как угрюмый надзиратель. Я поймала его взгляд, и он как будто слегка смягчился. – Ушли, – сказал он, имея в виду стражу. – Прошарились по всем комнатам, махнули рукой и сбежали. В молчании прошло еще несколько минут. – Нет-нет, – внезапно подал голос Клетус, увидев, как я тянусь к муке. – Прошу простить меня, но… Больше не надо. Пожалуйста, продолжайте месить его, и вы убедитесь, что через несколько минут тесто перестанет липнуть к рукам и станет более воздушным. Я скептично насупилась. Тесто было слишком мокрым, обязательно надо добавить еще хотя бы немного муки. Однако теперь я уже не была уверена в том, что правильно помню количество. – Разрешите, я покажу, – Клетус поднялся и аккуратно оттеснил меня от стола. Я, честно признаться, немного побаивалась его, и отступила сама. Вместо того чтобы месить тесто как полагается, он принялся бережно растягивать его, подбрасывая, как скатерть над столом, затем складывать, и снова растягивать. Я никогда не видела, чтобы пшеничный хлеб делали так. Папа им обычно кидался об стол, густо засыпанный мукой, не проявляя при этом никакой нежности. – Подобным образом можно добиться потрясающих результатов, – увещевал он меня. – Тесто напитается воздухом, будет более воздушным, лучше поднимется. Он продолжал методично растягивать, складывать и аккуратно разминать массу, не добавляя больше ни унции муки, и, к моему удивлению, тесто действительно стало плотным, эластичным, прекратило налипать. Настоящее чудо! Страх был моментально забыт, а, стоило мне увидеть, как ловко Клетус управляется с хлебом, я перестала считать его неуклюжим. Передо мной был настоящий мастер. Наверное, папа нанял бы его на работу без разговоров и сразу... – Вот, видите. Теперь скатаем в аккуратный шар… Вот так… Необходима посуда и чистое полотенце… – я подала требуемое. – Премного благодарен. Я с восторгом пялилась на Клетуса: вдруг откроет ещё какой-нибудь профессиональный секрет? – Теперь необходимо поставить его в тёплое место... С этим, как я вижу, проблем нет. – Да уж, – встрял Сид. – Каждые полчаса его необходимо аккуратно приминать, вот таким образом сложив руку, оно должно подняться неоднократно. Сид вдруг рассмеялся. Я посмотрела на него и одними губами спросила: «Что?!» – Ты бы себя видела… – сказал он. Помотала головой, нахмурилась: а что со мной не так? – Да так, ничего. Ты просто… – он коротко глянул в сторону Клетуса, кашлянул, покачал головой и добавил очень тихо: – Ты чудесный перламутровый единорог. Клетус даже не подал вида, что слышал это. – Прошу вас, присядьте, – снова попросил он. – Я займусь гречневой кашей. Вы ведь собирались сварить гречневую кашу на ужин? Я рассеянно кивнула. С чего это вдруг – «чудесный»?.. – Рекомендую не мешаться у него под ногами, – добавил Сид. – Лучше даже выйти. С этими словами он стёр пот со лба. Мне стало его жалко: теперь он решительно взял на себя роль моего телохранителя, а это значит, что, если я сидела на душной кухне, он считал своим долгом тоже сидеть, хотя явно не привык к любому физическому дискомфорту. Любое благородство в принципе явно было для него в новинку. – У тебя есть дела? – в его голосе слышалась мольба. – Давай сходим по твоим делам, если они у тебя есть. Например, ты можешь пойти к своим рогатым друзьям и собрать вещи… Я закатила глаза. Он уже решил всё за меня, да?.. – Возвращайтесь через два-три часа, – добавил Клетус, который тоже, видимо, всё решил за меня. – Тесто как раз подойдёт. «Чёрт с ним, – решила я. – Пойду к Лесли». «Официантка болеет, – написала я на аспидной доске. – Я хотела бы зайти к ней и помочь». «Фокусник» опустел уже почти совсем. Бармен, по совместительству являвшийся охранником, как обычно сидел за стойкой с очередной книгой, два студента переговаривались над конспектами. Все трое повернулись на скрип двери и окинули нас взглядами различной степени заинтересованности. – Кто будет обслуживать? – спросил бармен безо всякого энтузиазма. Таким тоном говорят: «Дождь вроде идёт?». Обычно он приходил к обеду, не раньше, так что не застал утренний скандал со студентами, хотя второй, недавний, наверняка прослушал от начала до конца. Мне стало ещё более неловко. – До ужина – никто, – ответил Сид за меня. – Еды всё равно нет. Бармен пожал плечами и вернулся к книге. Лесли снимала комнату поблизости – в одном из тех зданий учебного квартала, где проживали студенты, так что, пока мы шли к дому, пока выясняли у открывших нам дверь, куда идти, пока поднимались на пятый этаж по широкой лестнице, на нас смотрели, глазели, пялились десятки глаз. Свет, у них, что – послеобеденные занятия отменили? Создавалось ощущение, что весь старший курс собрался в коридорах и на лестнице, чтобы поглядеть на нас, будто мы были животными в зверинце. Я готова была провалиться сквозь землю от стыда. «И это ещё очень маленькая часть того, что тебе придётся вытерпеть, – ликовал голос. – Пока что они просто смотрят, но ты погоди чуть-чуть, только погоди…» Голос был вынужден заткнуться, когда на площадке четвёртого этажа нас остановил человеческий юноша лет восемнадцати. – Спасибо, – сказал он. – Обществу нужно больше прецедентов за пределами нашей организации. Вы подаете прекрасный пример. Я восхищаюсь вашей отвагой. Мы все восхищаемся вашей отвагой. Вы прекрасная пара. Сид почесал затылок, я же просто стояла с открытым ртом, пока юноша тряс мою ладонь. Глазные яблоки у него, кстати, сильно покраснели. Я ощущала странный травяной запах, незнакомый мне. – Сепаратисты не пройдут, – он продолжал жать мне руку. – Унификация, интеграция, всеобщий мир. Тут он тихо икнул, и из его ноздрей вышли струйки дыма, остро пахнущие горелой хвоей. – Да, спасибо, – Сид мягко отвёл его руку в сторону. Мои пальцы уже успели затечь от такого энергичного рукопожатия. – Мы ценим вашу поддержку. Юноша скрылся в коридоре, Сид посмеивался. – Они считают нас парой. Я вскинула брови и сжала губы. – Не самый плохой вариант, между прочим. Я пытливо посмотрела на него. То есть? – Это решило бы многие проблемы, – сказал он, пожимая плечами. Какие, например?.. В коридоре пятого этажа никого не было. Студенты здесь не жили – только обслуживающий персонал Цитадели, вроде библиотекарей, ключников и садовников. Отыскав нужную комнату, я постучала, однако мне никто не ответил. Я постучала ещё раз, настойчивее. – Дверь не заперта, – заметил Сид. И правда. Нажав на ручку двери, я зашла в небольшую комнату. Здесь была узкая кровать, шкаф, тумбочка с умывальником… Помещение казалось покинутым: не удивительно, учитывая то, как мало времени Лесли проводила тут. Заключив, что хозяйки нет, а значит, она достаточно хорошо чувствует себя, чтобы прогуливаться, я собралась уходить. – Лин, – Сид схватил меня за плечо и кивнул в сторону кровати. – Не двигайся. Это может быть ловушкой. Первые несколько секунд я ничего не видела, потом до моих ушей донёсся слабый стон. Ох, Свет. Лесли лежала на полу за кроватью, свернувшись и обхватив колени. Она беззвучно плакала. Я рухнула на колени рядом с ней. Сид что-то говорил, я уже не слышала: полезла внутрь сразу, почти инстинктивно, и оказалась не готова. Чужая боль – новая, доселе незнакомая, чудовищная разновидность, – ударила мне в живот, сжала в спазме, закрутила внутренности. Выкидыш. Я и не подозревала, что Лесли беременна. И ничего уже не могла поделать, потому что пришла слишком поздно. Задыхаясь, захлебываясь слезами, плохо понимая, от чего именно плачу на самом деле, я потянула боль на себя, и она вырвалась цепью кровавых сгустков. Не больше пяти недель, и Лесли сама, наверное, не знала… Через минуту всё было кончено; по её юбке расплывалось кровавое пятно. Лесли всхлипывала, вцепившись в меня. Сид сидел на полу рядом, зачем-то держа в руках таз для умывания. Может ли этот день стать ещё хуже?..