***
О черт, не думала, что меня так накроет с одной бутылки вина. А должно? Я уже и забыла, какого это. Да, наверное, неважно я сейчас выгляжу. Хорошо, что вокруг темно, не хочу испугаться. А может, не все так страшно? — Мда… — смотрю на свое отражение в зеркале над раковиной. Вожу по незнакомому лицу кончиками пальцев. Кожа такая гладкая, но недостаточно. Никогда не была достаточно идеальной. Забавно, я пыталась довести все до идеала буквально с 4-х лет, а в 17, когда я была близка к своей цели, меня сбили с пути все эти штуки типа «Люби себя», « Каждый человек прекрасен». Жалкие завистники с отсутствием силы воли не могут за собой следить, вдобавок еще и сбивают с истинного пути. И вот, посмотрите, к чему привел многолетний застой. Даже если убрать размытую тушь с щек и слегка растрепанные волосы — это ужасно. Теперь не уверена, что смогу выйти на улицу. А должна ли? Только посмотрите на эти мешки под глазами. Я глубоко заблуждалась, когда думала, что гримеры их убирают. Тогда почему заметила это сейчас? Неохотно перехожу в спальню. Да, могла бы этого не делать, но следует, пока не стало хуже. Как же сложно начинать все с нуля. Прохожу через зал прямо к пустой спальне, стены которой сплошь увешаны фотографиями с друзьями, фанатами, семьей. Дрожащие руки неохотно нажимают выключатель, и комнату заливает слишком яркий для глаз свет. Создается больничная обстановка, которая раньше не так сильно бросалась в глаза. Точнее, вообще не ощущалась. Воображение рисует историю, где все эти годы я находилась в больнице под сильными транквилизаторами, а все прожитое — иллюзия. Но эта идея быстро растворяется. Я не на столько сумасшедшая, я просто ничего не чувствую. Абсолютно. Я даже не чувствую, как подхожу к огромному зеркалу и приподнимаю платье, чтобы увидеть то, чего видеть больше не хочу. Теперь, когда мои глаза полностью открылись, я чувствую… обиду. Будто я смотрела на мир через кривую призму все эти годы. Я чувствую обиду. Как они могли врать мне, что я прекрасна? Они были моими самыми близкими и родными людьми. Зачем им врать, ведь сейчас, когда я вижу голую реальность, мне больно. В буквальном смысле. Рука сжалась настолько сильно, что ногти оставили на ладони кровавые отпечатки. Боже, как же больно. Моя грудь, она вот-вот разорвется от груза слов, которым я верила с каждым днем все сильнее, словно наивный ребенок, которому говорят, что именно Санта кладет подарки под елку. Ненавижу их. Ненавижу их всех. Сейчас я снова, совсем как тогда, поняла, что совсем одна. Только теперь это еще хуже. Я стала видимой для всех. Любая забегаловка, в которую я зайду, станет популярной после моего ухода. Никто не сможет не заметить пропажу моей внушенной уверенности. Страшно… Ноги сами спускают меня по стене на пол, а слезы безжалостно щипят искусанные губы. Плач в пустой темной квартире. Звучит так знакомо. Так избито. Но на этот раз в комнату не забежит мама, чтобы меня успокоить. Нет. Я одна. * вибрация телефона*. Слезы заменяет истерический смех. Ну конечно, кто же еще. — Деми, что это все значит? — его голос, он такой сладкий. Такой родной. Мерзко даже подумать, что этот голос шепчет его новой… Я злюсь. Ничего не могу поделать. Он тоже врал. Врал, пока ему самому не стало мерзко от моего вида. А теперь он нашел себе новую. Идеальную. Ту, чья кожа мягче бархата, а сквозь платье видны выступающие ребра. Ненавижу. Отражение напротив залилось красной краской и оставило красные, почти кровавые следы от ногтей на ногах. — Пош-ш-ел *ик* к черту, Валь… Валде… Черт! — Это то, о чем я думаю? Ты что, пьяна? Где ты? — Я пьяна из-*ик*за тебя. Ты * ик*. Ты врал мне! Вы все*ик*! Я ненавижу*ик* вас! А из-за вас я ненавижу * ик* себя! Пошел к черту! — Не делай глупостей. Я еду, — Не делай глупостей. Самая тупая фраза, которую этот мудак мог сказать. Ненавижу. Всем сердцем ненавижу. О, черт, почему я плачу? Не хочу думать, что из-за него. Я просто устала. Мне… Мне просто нужен отдых. Да, думаю так. Иначе быть не может, да? Как я теперь могу знать, чего я хочу? Я хочу чувствовать себя хорошо. Но сейчас этого не чувствую. Не хочу начинать все заново. Я устала. Слишком много накопилось. И теперь я не знаю с чего начать. Я не знаю, как себя вести. Я не знаю, получится ли исправить это вообще. Не знаю, что будет, когда кто-то придет домой. — Я не знаю! — снова тишина. Она сводит меня с ума. Что я должна делать? Кем я должна быть? Быть может, вся эта слава не мое? Может, мне не суждено было найти себя. Это ничего. Многие не нашли себя. Но нет. Я точно уверена, что хочу дать людям. Отомстить. Продолжать говорить им, что они прекрасны, точно так же, как они пичкали этим меня. Ничто другое не причинит им большую боль. Я уничтожена, растоптана. Они все насмехались над моей ошибочной любовью к себе. Смеялись, когда я говорила им о своих пройденных этапах, насмехались над моей слабостью, ведь все это я так глупо упустила. Смеялись, когда я пошла на программу «Топ-модель по Американски». Я не достойна там быть. Смеялись все время, заставляя меня думать, что так и должно быть. Какого черта тогда я теперь делаю? Какого черта я делаю в этом городе? В этой стране? В этом мире? Хах, перестань, Ловато, я знаю, к чему ты клонишь. Нет, милая, ты свободна, поживи для себя. Ты была скованна уже слишком много времени. Не упускай свободу. А свобода ли это вообще? Тоже мне, философ нашелся. Ты не можешь помочь себе обрести свободу, потому что люди распределили твою судьбу до тебя. Это они решили, что ты будешь вечно себя ненавидеть, говоря тебе, какое ты дерьмо. Это они решили, что ты будешь зависима от гребаных наркотиков, пичкая тебя ими каждый день. Это они внушали каждый день тебе образ идеальной девушки, чтобы ты была их куклой, а потом сделали еще хуже, говоря тебе, что ты идеальна. Ну, и кто ты сейчас? Никто. Ты стала никем, потому что позволяла всем лепить из себя то, что они захотят. Демитрия Ловато — никчемный кусок потрепанного пластилина, ничего более. Дверь с грохотом открылась ровно тогда, когда новый поток слез хлынул из моих уже опухших глаз. Кажется, ее выломали? От усталости меня начинает подташнивать. Еще пять минут непрерывного плача и меня вырвет. Определенно вырвет. Но мне так интересно, кто это, что этот процесс можно и отложить. Хотя, какая разница? Даже если это и маньяк, мне плевать. Хуже эта жизнь уже не станет. Звучит очень глупо. Жалею, что подумала об этом. — Нет. Не снова. О боже, Деми, зачем? — а вот и «принц» в своем черном костюме с красной бабочкой. Такой красивый, что аж тошно. Кстати о «тошно». Я начинаю чувствовать, как вечерний шпинат жаждет вырваться наружу. Так унизительно. Больше всего сейчас я хочу убежать далеко, туда, где нет ни души. Однако желудок заставляет бежать лишь до ванны. Тем лучше. Еда мне не светит ближайшие две с половиной недели. Из-за мокрых от слез волос, прилипших к унитазу, я не могу видеть его лицо. И не хочу. Не хочу видеть разочарование в его глазах. Я ужасна. Чудовище. Нельзя плакать. Только не сейчас. Вот дьявол! Выгляжу смехотворно, рыдая в унитаз, где мой плач отдается эхом. Хотя, он, возможно, сейчас больше считает меня убожеством. Это и правильно, ведь какой же он меня сейчас видит: растрепанная, с задранным по пояс платьем, головой в унитазе, воняющая за километр алкоголем и рвотными массами, с черным от туши лицом. Нет. Я не перенесу такого. Он не должен меня такой видеть. — Уходи! — Нет, Деми. Я могу помочь. Я не уйду. Не теперь. — Не нужна *ик* мне твоя помощь, уходи! — попытка встать обрушилась крахом. Я осталась сидеть на полу, обнимая унитаз и борясь с желанием посмотреть на него. Он не должен меня такой видеть. Не должен. Нельзя. Нельзя, чтобы он меня видел. Нельзя показывать ему слабость. — Прошу, не заставляй меня мыть тебя в ванной, — я снова плачу. Кажется, это истерика. Определенно, да. Я помню, как так же плакала в школьной раздевалке, и от этих воспоминаний меня еще сильнее колотит. Он касается моего плеча. Такие теплые руки. Его прикосновение будто ток. Нет. Нельзя. Я отползаю в угол комнаты. Практически ничего не вижу из-за прилипших к лицу волос. Нельзя. Я разбиваю стеклянный флакон с жидкостью для снятия макияжа о стену. Пахнет спиртом. Приношу острый конец к горлу. Как забавно: слезы стекают в сосуд и выливаются из горла на мое платье, смешиваясь с первоначальным содержимым. Сколько пафоса и наигранности в этой ситуации, но, увы, уже поздно что-то менять. — Если подойдешь, я сделаю это *ик*, клянусь. — Нет! Нет, прошу тебя, не надо. Ты просто не в себе, все хорошо, позволь мне помочь, — он с опаской приближается ко мне, но как только я плотнее прижимаю стекло к горлу, сразу отстраняется, — Я виноват. Прости меня, умоляю. Я идиот, но ты не виновата ни в чем, милая. Прошу тебя, отдай мне это. Злость. Она снова кипит во мне. Я так зла, что действительно готова надавить сильнее. И, возможно, это решило бы множество проблем, но нет. Я хочу показать им. Показать, что меня не сломить внушениями красоты. Я из стали. Я воин, черт возьми! Не знаю как, но я сдула часть волос, которая закрывала мне глаза и теперь я могу видеть его: по прежнему идеальный. На его фоне я выгляжу как неприкасаемая. Глаза полны эмоций, уже непонятных мне. Но одно я знаю точно — он боится. Кто бы мог подумать, что этот брутальный сердцеед стоит в ванной, отдающей не самыми приятными запахами, и боится, что его бывшая-алкогоичка убьет себя. Я могу видеть, как трясутся его руки, насколько высоко вздымается его грудь, когда он делает очередной напряженный вдох, как глаза то и дело бегают по моим кистям рук и опухшему лицу. — Это глупо, Деми, отдай мне флакон. Это не ты. Посмотри же со стороны. Ты не такая. — *ик* О нет, именно сейчас я — настоящая. Что, *ик* мистер идеальность, не нравится? — у порога раздается звук шагов. Не могу определить точно, чьих. Мне и не понадобилось. Через секунду в дверном проеме были мама с Эдди. Похоже, «мой отважный принц» не может справиться без их помощи. Не удивительно. — О боже! Милая… — снова слезы мамы. От этих звуков я невольно прокусываю губу до крови, зажмуриваюсь от боли. Невыносимо терпеть то, что терпела я, но еще сложнее было представить хоть малейшую боль матери, видящей свою дочь в таком виде. И хоть она тоже все эти годы разыгрывала спектакль, она не достойна мести. — Деми, будь разумной, доверься мне и я помогу тебе, — бархатный голос Уилмера опьянял и отрезвлял одновременно. И снова оно — распутье. Сколько раз я еще на нем окажусь? На этот раз надо принять верное решение. Нельзя допустить ту же ошибку второй раз. То ли от выпитого алкоголя, то ли от ситуации, мне сложно собрать мысли в кучу. Становится страшно. Я уже не знаю, что реальность, а что постановка. Неопределенность нарастает вместе с амплитудой моих трясущихся рук. Да, это не первый случай, когда я не знаю, что мне делать, но самый страшный. — Почему?! Почему ты меня бросил?! — я кричу. Кричу так, как никогда. Кричу так, что, наверное, живя я в квартире, все соседи услышали бы. Стены давили с такой силой, что хотелось выбежать в неизвестном направлении, и все люди, с которыми я находилась здесь, меня раздражали. Нет. Меня раздражала… я. Злость, она вышла из-под контроля. Хочу проснуться, понять, что это сон, но это не он. Я чувствую боль как никогда раньше, это не может быть сон. — Не надо сейчас. Просто доверься мне, прошу, — он думал, что я не замечаю, но он приближался ко мне. Медленно, но заметно. Нельзя. Нельзя верить, пока я не пойму, что мне делать. Нет. А если да? Если он прав? Если мне нужна помощь? Но какая? Что он мне может дать? Что мне может дать хоть кто-то? В прошлый раз на терапии мне говорили, что мы живы, пока мы дышим, но это не так. Мы живы, пока мы чувствуем себя хорошо. Внутри меня пустота, которую уже ничто не заполнит. Я устала с ней жить. Я… Я не знаю. Я не могу! — Я не могу! Я бросаю сосуд в стену напротив, ее осколки разлетаются по всей комнате. Разлетаются словно моя душа, каждая часть которой идет своей дорогой. Я снова издаю истошный крик, от которого хрипнет горло. Вся сжимаюсь, будто это как-то меня защитит. — Ох, милая, все хорошо, мы справимся с этим, — мама с Эдди сжимают меня в объятиях, словно это соберет остатки меня. Словно это как-то поможет мне. А Уилмер? Он просто рухнул на пол, закрыв лицо руками. Этот ад. Он снова будет, так? Я не знаю. Я не знаю, что мне делать. Я просто лежу на коленях у Уилмера в темной машине и вижу мигающий свет от вспышек камер. Одна его ладонь лежит на моей талии, а вторая так крепко держит за руку, будто он боится, что я выбегу из машины, едущей на полном ходу. Это одновременно то, чего я боялась, и то, чего так сильно ждала. Тогда почему сейчас я думаю не о его прикосновениях, а о лишнем весе, которого он касается? В моей голове это происходило миллионы раз, но всегда принимало иной оборот, лучший. Я могу видеть заплаканное лицо мамы и напряженное лицо Эдди через зеркало заднего вида. Я сделала им больно. Они этого не заслужили. Все, что они хотели — чтобы я полюбила себя и была счастлива. В том, что я неизлечима, нет их вины, как и вины многих других. Как я только могла думать о ненависти к ним? Хочется верить, что это все влияние алкоголя. Мне нельзя пить. Это одно из многих ограничений, которое будет сковывать меня всю жизнь. Все происходит мучительно медленно. Знаю, они говорят иначе, но купленный дом неслучайно расположен так близко к реабилитационному центру. Они всегда сомневались во мне, ждали, когда я сорвусь. Это можно увидеть по сосредоточенному выражению лица Эдди. Он явно знает, что делать. И, возможно, меня уже ждут. Определенно ждут. Не хочу представлять, как снова соберу все свои вещи, как буду смотреть на уезжающую машину мамы и Эдди из окна чересчур охраняемого центра, как буду бороться с желанием сделать себя лучше обычным, не супербыстрым способом, и вновь привыкать к тому, что имею. Это мучительно сложно, но необходимо пережить. Теперь я знаю это.Распутье
6 июня 2017 г. в 21:47
Примечания:
21 pilots - goner
Нет, я больше так не могу. Мне нужна помощь. Снова. Нет! Нельзя! Иначе все поймут, что я снова не в себе. Нельзя этого допускать. Но что делать? Соберись, Демитрия. Но как? У меня больше нет опоры. Уилмера нет рядом. Больше нет. Нет почти никого: Марисса улетела во Флориду, пока я тут, в Нью Йорке, в городе полного соблазнов, мама с Эдди ужинают в ресторане, а Даллас с Медди развлекаются в гольф клубе. Черт, не думала, что сложно найти компанию, когда у тебя 4 миллиона фанатов.
Кого я обманываю. Я знаю, что мне никто не поможет. Нельзя скрыть тот факт, что полчаса назад я сорвалась. Будь проклято то благотворительное мероприятие вместе с его чертовым баром. Я до сих пор ощущаю вкус этого вина на своих губах. Все еще ощущаю, как оно слегка жжет горло. Теперь вся борьба не имеет смысла. А почему я вообще боролась с этим? Почему мне запрещают делать то, что я хочу? Я же, черт возьми, Деми Ловато. Теперь это имя пишут не только на стенах школы, приписывая к нему издевки. Мне никто не может ничего запрещать. Я получаю то, что хочу. Идите вы все к черту. А кстати, о «идите к черту».
11:35 PM
— Катись лесом, Вальдерама, ты больше не сделаешь мне больно.
О да, какое облегчение. Стойте-ка. Раз я теперь вольна делать то, что хочу, почему бы не продолжить банкет? Кажется, у мамы где-то было вино. Нет. Я должна бороться. Нельзя вычеркнуть все 5 лет труда. К черту.
Свет от холодильника включается, и я вижу кучу спиртного. О боже, эта женщина что, надеется, что к ней случайно нагрянет банда байкеров на чашечку виски? Ладно, тем лучше. Все запасы сегодня иссякнут. Нужно наверстать упущенное. Сажусь на кресло. Наконец-то могу снять эти адские каблуки. Никогда не любила их, как и все, связанное со светской жизнью.