Ретровай

Он останавливается за несколько шагов до квартиры. Как же это чертовски сложно! С одной стороны — хочется забежать в дом и броситься к ней на шею, а с другой — надавать по шее себе за то, что он такой идиот и пропадал неизвестно где около года. Аннабет ободряюще улыбается и крепче сжимает его руку. — Просто вдохни побольше воздуха, Рыбьи Мозги. У твоей мамы очень крепкие объятия. Ей, наверное, легче говорить. Она не была похищена богиней, чему Перси, разумеется, несказанно рад. У него куча сомнений по поводу того, что она вообще ему скажет, как поведет себя. Там, на корабле Верховного главнокомандующего Лео Вальдеса Перси не редко думал о том, а что сейчас происходит с ней. И в голове представлялся её милый и такой любимый образ. А сейчас он боится дверного звонка, который стоит на пути долгожданной встречи. — Боги, ну что ты на него уставился? — фырчит Аннабет и нажимает эту проклятую кнопку. Она всегда была решительной, а вот он стоит как столб. И без того сильное сердцебиение ускоряет свой ритм. Перси кажется, что он готов провалиться сквозь бетонный пол, лишь бы вернуть всё назад, повернуть время вспять. А ещё он мечтал о том, чтобы прогуляться до Олимпа, встретиться в очередной раз с Герой и сказать ей, что он, собственно говоря, о ней думает. Он все же не понимает​, как можно быть такой богиней материнства, и так грубо относится к чувствам матерей? Однако, это Боги, их вообще сложно понять. Они-то могут не видеть своих детей годами, десятилетиями, лишь изредка приглядывая за ними свысока. Возможно, в этом и есть преимущество быть обычным человеком — у тебя есть привязанность к близким. За дверью раздается трель, а у Перси перед глазами мутнеет, как если бы он читал обычные книги около одного часа с его-то дислексией, что бывает очень редко. Затем слышится шорох и мужской голос, извещающий о том, что сейчас дверь откроется. И вот она распахивается. — Ох, пресвятые локоны моей бабушки… — У Пола, кажется, теряется дар речи, настолько ошеломлён. Он удивленно хлопает глазами, словно проверяя, а не очередной ли греческий миф стоит перед ним. Перси замечает, что отчим немного подстриг свои волосы, но всё ещё напоминает юноше актера, играющего в телесериалах. — Пол! — слышится приятный голос из квартиры, от которого перехватывает дыхание. — Сколько можно стоять у раскрытой… Сердце уходит в пятки. У неё всё те же тёплые черты лица, синие глаза, едва заметные морщинки появились вокруг глаз и на лбу. Длинные каштановые волосы собраны в пучок на затылке, кое-где виднеются седые пряди. И он видит её сейчас, здесь, на пороге их квартиры. Салли прикрывает рот рукой, но слёзы, стекающие по щекам, все равно выдают её. Перси, до этого момента даже не способный сдвинуться с места, за несколько шагов сокращает расстояние между ним и матерью, хотя оно и так кажется малым, и крепко сжимает женщину в объятиях. Кажется, что прошла целая вечность, ведь он выше её чуть ли ни на целую голову. Как так быстро могло пройти время? — Год… — над ухом слышны всхлипы. — Целый год… Он ненавидит себя за это. Просто терпеть не может за то, что оставил её, как когда-то это сделал его отец. Но от запаха шоколада и сахара, исходившего от волос матери, становилось немного лучше. Он снова дома. Он больше никуда и никогда не пропадет. — Прости. Прости, мам, — говорит он, сильнее прижимаясь к родному человеку. Как же хочется сказать больше! Сказать, что он тоже невыносимо скучал, что такое не повторится, и всё теперь будет по-другому — лучше. Но язык предательски отказывает, и он просто расслабляется в объятиях, замечая, что мама стала немного… Полнее? Она перебирает его волосы и поднимает его лицо, нежно проводя по щеке. Кожа на её руках до невозможности приятная. — Как же ты вырос, Перси. Сын Посейдона поднимает взгляд и улыбается. — Я надеюсь, это будет не Одиссей. Салли смущённо краснеет, словно восемнадцатилетняя девушка, и треплет сына по голове. Кажется, всё вновь встаёт на свои места. Через несколько секунд к ним присоединяются и Аннабет с Полом — это уже большие объятия. А ещё через двадцать минут, Салли допрашивает полубогов, словно опытный следователь, и пытается приободрить хоть синими печеньями, видя как парочка замолчала вспоминая о чём-то не совсем хорошем в той самой страшной черной яме, куда Салли точно когда-нибудь сбросит всех богов (почти всех). А утром следующего дня Перси высказывает, что новорожденную сестру ни в коем случае не нужно называть Еленой, Афродитой, Дианой и «прочей ересью, от которой меня немного тошнит». А Салли с гневом смотрит на его наплечную татуировку, говоря, что рано ему такое, он ведь ещё несовершеннолетний, и что она совершенно не помнит, что говорила вчера, будто он вырос.