Позволить счастье

Летальный. К этому невозможно привыкнуть. Никогда. Можно нарастить толстую кожу. Можно не впускать глубоко и надолго в сердце. Но привыкнуть — так, чтобы забыть, переступив порог операционной — нельзя. Не получается, даже если бы и захотелось. Летальный — это всегда потрясение, всегда сомнения: а вдруг можно было сделать что-то еще? Вдруг у пациента был еще шанс, который мы упустили?... А вдруг?... А если?... Эти «вдруг» и «если» терзают душу, заставляют мысли хаотично нестись вперед, выстраивая параллельные реальности, где был бы сделан шаг в другую сторону, где операция началась бы раньше, где сложилось бы по-другому еще тысяча и одно обстоятельство, и пациент обязательно бы выжил... И вот здесь снова накрывает это безумное чувство вины, что не было сделано всё возможное. Оно сверлит. Оно зудит. Оно доканывает и доводит до крайностей, и бесконечно трудно изжить его, неимоверно трудно справиться с его настойчивостью, его злорадством, его ехидством... Им обоим было несладко в тот вечер. И они оба подсознательно чувствовали, что есть только одно спасение от этой тупой, ноющей, зудящей боли, но оба до последнего сопротивлялись самим себе, своим желаниям, прекрасно понимая, что приняв эту «таблетку», они встанут на путь, с которого обратной дороги не будет уже никогда, и до последнего пытались справиться со своей болью в одиночку. Но боль оказалась сильнее. Сочувствие оказалось сильнее. Инстинкт самосохранения оказался сильнее. Отвлечься. Забыть, чтобы не измотать себя до предела. Ничего не помогало, и их словно магнитом тянуло друг к другу... Разговор. Всё о том же. Я виноват. Нет, я виновата. Да оба хороши... Молчание. — Жень, ты никогда не жалела, что занялась медициной? — вдруг спросил Илья, садясь рядом с ней. Она инстинктивно повернулась к нему всем корпусом, отзеркаливая положение его тела. Заданный вопрос повис над ними в воздухе. Последние ноты голоса затихли и растворились в тишине кабинета завотделением. А Илья уже и забыл, что спросил. Вот она, эта сила, дающая возможность вынырнуть, спастись, исцелиться. Эти глаза. Эти глаза снова были так близко и снова не было барьеров и границ. Они больше не излучали иронию, холодность, серьезность, сарказм, раздражение. В эту минуту он прочел в Жениных глазах надежду. Надежду, что вот сейчас боль утихнет. И его боль утихнет. Она станет спасением и будет спасена сама. Им обоим было невыносимо быть виноватыми. Им было так необходим быть любимыми. Понятыми, прощенными и любимыми. Сейчас. Здесь. Сию секунду. Илья сделал движение вперед, сокращая расстояние между их лицами, но в последнюю секунду остановился, давая Жене еще один последний раз право на шаг назад. Ей не нужно было это право. Вспышка в глазах — надежда, превращенная в призыв — одно единственное движение век, и теперь уже больше не остановить. Ничем. Никак. Никогда. Ни за что. И в этот момент забыто было всё. Кроме одного — как долго. Как же долго она не чувствовала этого вкуса. Его вкуса на своих губах. Как же она скучала по этому вкусу... Как же бесконечно долго она обманывала себя, что всё — блажь, что всё это — мимолетный служебный роман. Как же смешно ей было теперь. Она смеялась над собственной наивностью. Ведь невозможно отрицать. Теперь она понимает это. Вот сейчас, когда его рука касается ее затылка, когда его губы накрывают ее рот, и их дыхание сливается в одно. Пусть. Будь, что будет. Всё это будет завтра. А сейчас она признается себе, что это любовь. Настоящая. Которую не спутаешь ни с чем. Она признается себе. И забудет обо всем на свете. Хотя бы до утра. Ее пальцы гладят его волосы, тело требует быть ближе, еще ближе... Илья понимает импульсы без слов, и вот уже в следующее мгновение он подхватывает ее под руки, и они, не разрывая поцелуя, встают, только чтобы оказаться вплотную друг к другу. Последний проблеск сознания. — Дверь... — охрипшим от переполняющего чувства голосом произносит Илья, отпуская на мгновение Женины губы. — К черту... — с придыханием шепчет Женя, перемещая ладонь на затылок Илье и снова требуя внимания его губ. Он не спорит. Он согласен. К черту. К черту всех и вся в этой больнице. В этом городе. В этой стране. В этом мире. В этой Вселенной. Вот она, его Вселенная. Здесь. Сейчас. В его объятиях. В его дыхании. У него под кожей. В его сердце. У него в крови. Ведомые непреодолимым желанием быть еще ближе, они перемещаются до дивана, и вот уже один за одним на пол падают совершенно ненужные предметы одежды. Они инородные. Они мешают. Этой ночью они — последняя граница, которая должна быть разрушена, чтобы открыть единственный путь к спасению. Спасению от безумного напряжения, нагнетавшегося весь прошедший день... Узкий диван казался идеальным — они так тесно прижимались друг к другу, будто хотели срастись в единое целое, чтобы уже больше никто и никогда не смог их разлучить. Не только душой, что произошло даже еще раньше, чем они успели это понять, но и телами, разгоряченными, сверхчувствительными от долгого воздержания от любимого наркотика. Илья жадно целовал каждый сантиметр Жениной кожи, наслаждаясь ее бархатной мягкостью, а она изгибалась под его губами, повинуясь инстинкту быть ближе. Казалось, что если потеряется контакт, то будет нечем дышать. Словно она дышала кожей, а воздухом были его поцелуи. Время остановилось. Застыло и наблюдало, как с новой силой вырывается на свободу разделенная пополам и загнанная в две клетки любовь. Жестоко, но должно было случиться несчастье, чтобы они наконец позволили себе признать очевидное и перестать играть в никому ненужную глупую игру, которая тянулась уже на протяжении нескольких недель. Время замерло и любовалось, как всё встаёт на свои места — нежно, протяжно, глубоко и до сладкой истомы, стремительно и ярко. От переполняющего и наконец-то разделенного чувства звенело в ушах, а глаза видели только любимые глаза. Женя и Илья были настолько поглощены друг другом, что всё другое буквально перестало для них существовать, и неожиданное вторжение, чуть слышные шаги на пороге и даже слишком громкий щелчок торопливо закрывающейся двери остались где-то там, в том застывшем времени. Постепенно шум в ушах начал затихать, сердца стали биться размереннее, а на место тяжелой, изматывающей усталости пришла тёплая, вязкая утомлённость. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, обнимая друг друга и почти физически ощущая настоящее счастье. Руки обоих продолжали свои теперь уже неспешные движения, лаская, поглаживая, обрисовывая контур, будто бы им всё ещё было нужно убедиться, что всё происходит на самом деле. Женя устроилась головой на груди у Ильи и изо всех сил старалась удержать это блаженство, отгоняя так настойчиво прорывающиеся к ней мысли о том, что с первым лучом солнца всё исчезнет, как в сказке про Золушку, с той лишь разницей, что реальность подарила им всю ночь целиком. Женя хотела еще хотя бы немного задержаться в этом счастье, которое — она была уверена — рухнет, не успев окрепнуть. Но одно она поняла безошибочно — она бесповоротно любит Илью. И ничего не может с этим поделать. Она снова прикрыла глаза и подставила лицо под медленные поцелуи мягких любимых губ. Пусть. Пускай всё закончится. Но сейчас она еще не отпустит. Для Ильи же всё стало предельно ясно. Конечно, он ни капли не сомневался в собственных чувствах к Жене, и пусть ему было больно тогда, но он не стал держать ее, отпустил, желая ей счастья. Потому что любил. Потому что любит. Но теперь! Теперь он чётко понимал, чувствовал в каждом ее движении, вздохе, взгляде, что его чувство взаимно и только укреплялось, несмотря ни на что, с той самой, первой, ночи, пусть тогда они оба еще не совсем верили этому. Илья был не в силах скрывать счастливую улыбку. — Ты же понимаешь, что так дальше не может продолжаться? — скорее констатировал, чем спросил он, прижимая Женю к себе еще ближе, как будто бы это было возможно. — Как — так? — она знала, что этот момент наступит. Момент, когда придется возвращаться на землю. Она не хотела, но была готова к этому. Еще немного расправить крылья, чтобы мягче приземлиться. Не упасть. Еще немного насладиться близостью и нежностью. Запасти, запомнить, сохранить. Женя слышит улыбку в голосе Ильи, а тот даёт такой очевидный — для него — ответ, что она и сама почти начинает верить. — Мы взрослые люди. — «Правда?» — Зачем себя мучить? Ты нужна мне, а я — тебе. Женя так хотела безоговорочно согласиться, так хотела наплевать на всё и вся и быть счастливой! Пусть недолго, но быть. Но этот неумолимый здравый смысл! Этот беспощадный жизненный опыт!... — У нас нет будущего... — глубоко и шумно, почти обреченно, вздохнув, произносит Женя фразу, в которую ей самой хочется верить меньше всего на свете. Но она не хочет боли. Ее сердце больше не выдержит. Поэтому лучше закончить, не начав. Так будет лучше. Она так думает. — Ну, это еще неизвестно, — самоуверенно возражает Илья, слегка усмехнувшись. Для него здесь больше нет вариантов. Он любит. Он знает это. И знает, чего хочет. — Я завтра Лану отправлю в Москву. Он говорит, а в Женином взгляде уже проскальзывает беспокойство. Лана... Одно это имя, как ушат холодной воды... Илья не видит перемены в ее взгляде. «Пусть хоть кто-то из нас побудет счастливым», думает она. Он касается теплой ладонью ее щеки и нежно целует в переносицу. По телу снова проносится волна блаженства, и Женя закрывает глаза, потому что хочется плакать. От обиды. На жизнь. Но это мимолетное чувство. Она сильнее. Она всегда была сильнее. Будет сильнее и сейчас. — Зачем? — спрашивает она, стараясь вложить в голос как можно больше беззаботности. — Я всё равно не буду с ней конкурировать. — Но взгляд уже направлен куда-то в себя, а в глазах начинает тускнеть свет... — А мы не будем вместе, — снова так же уверенно продолжает Илья. Он не понимает, какие еще могут быть сомнения. Он чувствует, что Женя начинает беспокоиться и напрягаться, и ему так хочется убедить ее в том, что теперь у них уж точно всё будет хорошо. — Это уже ясно, — подчеркивает он. Женя резко поднимает голову. Она должна видеть его глаза. О таких вещах не говорят, глядя в стену. Нет. — Ну что тебе ясно? — почти с вызовом спрашивает она, боясь встретить во взгляде Ильи смятение или неуверенность. Ожидая этого, но боясь. Но, к счастью, он обманывает ее ожидания. Его слова звучат твердо и без тени сомнения. Словно высечены в камне. — Мне ясно, что пришло время определяться. Я хочу быть с тобой. Он видит всё в Жениных глазах. Видит, что ей трудно поверить, но прежде, чем она успевает что-то возразить, он касается ее губ своими. Потом еще, и еще. И с каждым прикосновением поцелуй становится требовательнее. Женя закрывает глаза, отгоняя непрошенные мысли, и отвечает на поцелуй любимых губ. «Пусть, — решает она. — Я подумаю об этом завтра. А сейчас я позволю себе счастье...»