Si la vision еchoue

Когда Мисси плачет - это ни на что не похоже - её глаза напоминают тающие ледники Аляски, и Доктору странно-неловко от мысли, что эти соленые капли воды способны настолько изменить её лицо. Скулы становятся острее, губы подрагивают, и фигура её теперь как-то изломана, словно углов на теле стало несоизмеримо больше, словно каждый поступок бездумно вспарывает кожу и из пустого превращается в свежие раны-шрамы-переломы со смещением, которые сначала покрываются корочкой, а потом, зарубцевавшись, оставляют после себя фантомные боли. "Я даже не думала, что помню их имена", — отталкивается от стен Хранилища и расскаленным железом, по капле, стекает прямо в горло, и, видимо, она ассоциируется у Двенадцатого с "Русалочкой" господина Ганса, потому что для Мисси тоже каждый шаг сейчас - тысяча игл под ногтями (но ведь добро именно так и выглядит, поэтому Таймлорд просто смотрит на неё тем взглядом человека, который повидал больше Вселенной). От неё пахнет хаосом - первозданным, липким и холодным, манящим, как желание пройтись босиком по первому зимнему льду - за зрачками прячется Солнечный ветер, и где-то в волосах запуталось калтуном время. Настолько это красиво, что хочется акварельными разводами пачкать холсты и бумагу изводить (но настолько мерзко от одних этих мыслей, что руки сами себя выдергивают в реальность, и возвращается Доктор только тогда, когда чужие пальцы касаются лба). А потом она говорит, — С тобой все в порядке? [Если "в порядке" можно считать желание вгрызаться зубами в горло тому, кто без надежды, любви, воздуха - без всего живого и погребенного - твой друг (и им останется), даже когда ты будешь захлебываться битым стеклом и пачкать кровью её платье, то, да - он в порядке. Только почему, о звезды, ему так невыносимо-больно-трудно смотреть на нее такую - всю податливую и уязвимую - и так трудно выдерживать этот взгляд сквозь прозрачность консоли ТАРДИС (который совсем по-особенному отражает в себе оранжево-теплый свет ламп, заберается под кости и поштучно перемалывает ребра в минеральные удобрения) и верить (не верить) каждому слову.] А она все вычерчивает морщинки на коже, и слезы капают Двеннадцатому на щеки, скатываются по подбородку и остаются пятнами на отвороте рубашки. Мисси часто подходит так близко, что не было и шанса, что она не увидит то, что хочет увидеть за надбровными дугами. Иногда ему хочется выжигать ее по дюйму, особенно сейчас, когда она - оголенный нерв и ни капли не похожа на Вселенское Зло, но он замер, словно по горло застывший в мраморе, и не в силах нарочито-грубо отнять от лица эти руки. Доктор думает, что, наверное, её положено любить (как вообще её можно любить?) как-то иначе - без оговорок на изощренные убийства (на мазохизм) и клятвы, в которых она раскурочивает его всецело и упивается кровью досыта, измазывая губы и облизывая ладони. Сейчас она только выглядит как тихая водная гладь и блики преломляющегося света, а через секунду - превратится в волну, которая размозжит его голову о скалы и оставит глотать легкими воду и рыб. Если бы они были пьяны, Таймлорд пошутил бы, что с этой женской регенерацией (то, что он женщина - в принципе уже шутка), голосом и "скажи что-нибудь приятное" Мастер слишком уж походит на учительницу младших классов, и вообще "Ты во всем этом похож на чертову сливу, понимаешь?" (видимо, так и происходит, иначе Доктор-дурак, не может себе объяснить, почему комнату теперь насквозь пропитало хрустальным звоном). Только смеётся Мисси нелепым-лакричным смехом, словно ей жалко себя (и бедного-бедного Повелителя Времени) и свою никчемность, и эту отвратительную фарфоровую регенерацию. [Ладонь ненавязчиво ложится на чужое бедро, а потом он целует кожу чуть выше коленной чашечки (а у Мастера неприлично развязывается язык, и она вольно разбалтывает про это-ее-привычное-непривычное-тело и как смешно - когда в твоей голове уживается несколько голосов, и между тем, где должна случиться драма с сексуальным подтекстом, Доктор говорит, что он точно не имеет в виду такую пошлятину), но когда их зубы и десны сталкиваются до мелких язв, и плечи липнут друг к другу, Двенадцатый готов разрешить ему/ей (Мастеру/Мисси/обоим) вышить весь их великий язык на собственном теле, лишь бы и дальше от каждого её изгиба пахло родным Галифреем, лишь бы он чувствовал себя дома и хотя бы на йоту затягивались дыры в сердцах, и четыре-восемь ударов гашеной известью оседали под диафрагмой. ] — Ты только скажи мне - ты правда в порядке? Если "в порядке" можно считать желание откусывать по кускам мясо у того, кто без надежды, любви, воздуха - без всего живого и погребенного - остается твоим, даже когда ты будешь захлебываться битым стеклом и пачкать кровью её платье, то... Он не знает. И где-то уже взорвалась Сверхновая, станцевала польку с соседними планетами, превратилась в Черную дыру и теперь пожирает их остатки, а он так никогда и не сможет ответить на этот вопрос ни себе, ни ей, ни светлая-тебе-память-Кларе-Освальд. И Мисси все обтачивает клыки о его грудную клетку, а потом самовольно зализывает рваные раны.