Вместо слов

      Над Башней Бдения шел снег. Частый, мелкий, почти колючий, падающий под большим наклоном. Отчетливо ощущалась каждая снежинка, упавшая на губы и быстро на них тающая. Отдельные попадали в глаза, другие путались в ресницах. Страж-командор смаргивала, щурилась, но продолжала всматриваться в выбеленную даль. Там уже угадывался силуэт всадника.       В эрлинге снег выпал еще с неделю назад, с тех пор то подтаивал, то выпадал новый. Сегодняшний снегопад был из самых затяжных, и чернота земли уже почти не проглядывала. Ветки деревьев и кустарников сперва облепил иней, потом длинные, ломкие сосульки, а теперь – густые снежные шапки. Так же дела обстояли и с крышами домов, и с воротами Башни, на которые Страж-командор изредка поглядывала. Она вставала с тем расчетом, что они защитят ее от снега, но ничего подобного. Оставалось только плотнее кутаться в меховую накидку и ждать.       Всадник ехал понурым и нахохлившимся, снег путался в черных волосах, оседал на подбитом мехом дорожном плаще. Поводья он небрежно держал одной рукой, второй придерживая так и норовящие разъехаться полы плаща. Конь плелся, вяло переставляя ноги и почти не реагируя на тычки в бока. Логейн, впрочем, и не слишком стремился его подгонять – пока животина плелась медленно, бьющий в лицо снег был еще сносным. О крыше над головой, жарко затопленных каминах и сытной еде он предпочитал пока не думать, хотя Башня Бдения уже гостеприимно скалила окна – он слишком хорошо знал, как обманчиво расстояние на этой дороге.       Логейн удивился, увидев одинокий силуэт у ворот. Женщина смотрела с мягким спокойствием и легкой улыбкой – как и всегда. Только непривычно раскрасневшиеся щеки на бледном лице выдавали долгое ожидание. Она не произнесла ни слова, лишь чуть склонила голову в знак приветствия, не отводя глаз. Так же безмолвно прошла нога в ногу с конем, пока задние копыта не ступили во внутренний двор, после чего взяла животное под уздцы, придерживая. Снова подняла взгляд - выжидающе.       Всадник спешился, шагнул к ней, намереваясь забрать поводья. Амелл отрицательно мотнула головой.       - Иди в крепость, я отведу коня.       Голос у нее был такой же, как и прежде – негромкий, шелестящий.       - Я думал, в Башне хватает конюхов, - после долгого молчания получилось хрипло и неприятно.       - В такую погоду они не ждут приезжих, - улыбнулась – наметила улыбку - она, коротко глянув в сторону конюшни. В окне угадывался подрагивающий свечной огонек.       Однако вопреки ее словам из двери спешно выскочил паренек, на ходу натягивающий кожух. Женщина с усмешкой покачала головой. Дождалась пока он, запыхавшийся, подбежит, небрежно отмахнулась от извинений и передала поводья. Тот поспешил откланяться, радуясь, что избежал нагоняя. В такую погоду все служащие крепости отсиживались у печей и каминов, пользуясь тем, что выходить под снег, чтобы распекать их за отлынивание, желающих не было. Но попасться на невыполнении своих обязанностей – да еще и не кому-то, а Стражу-командору – тот еще подвиг.       - Ты так совсем разбалуешь слуг, - без особого неодобрения заметил Логейн.       Амелл не перестала сдержанно улыбаться, только вскинула бровь в молчаливом, почти ироничном «Думаешь?» и неспешно двинулась ко входу в Башню.       В крепости, как и всегда, были жарко затоплены камины, а по стенам развешаны факелы – в смурные дни света совершенно не хватало. В редкие визиты Логейну порою казалось, что он и не уезжал. Башня всегда встречала с одинаковым гостеприимством. Усилиями хозяйки ли, сенешаля или еще кого-то из обитателей, но ее все же удалось превратить в достаточно уютное место. Несколько самых обитаемых помещений, по крайней мере.       - Я думала, ты приедешь с еще одним Стражем, - в задумчивости произнесла Страж-командор.       От поданного в неурочное время обеда осталась только вазочка фруктов. Женщина уже несколько минут крутила в руках выуженное из нее яблоко.       - Я тоже, - мрачно и невесело усмехнулся Логейн.       Амелл подняла заинтересованный взгляд.       - Отравился на полпути, - презрительно хмыкнул он, тоном выразив все свое отношение. – Орлесианские неженки.       - Все к лучшему, - философски пожала плечами она. Только на секунду дрогнувшие уголки губ выдали ее. Мак Тир не обвинял Стража-командора в черствости. Напротив, вдумавшись в ее слова, вернул ухмылку.       Вполне довольная, женщина, снова переключилась на фрукт в руках. Еще раз перехватила его и все-таки взялась за нож, разрезав яблоко. Одну половину отложила в сторону.       Она никогда не ела целые фрукты, всегда резала. И почти всегда оставляла вторую половину. Логейн смотрел на это с неодобрением и презрительно фыркал, но молчал. Амелл могла позволить себе такое баловство.       Когда-то она рассказывала шутливую историю про это. Говорила, что все ученики Круга любили приворвывать еду с кухни, особенно фрукты. А у нее даже специальный ножик для них был. Сказала, что ее из-за этого ножика однажды чуть не приняли за мага крови. А она всего лишь резала им ворованные фрукты. Он так и не понял, не сочинила ли она это.       За окном продолжал сыпать снег. Он покрупнел, а ветер усилился, и снегопад превращался в настоящую метель. Мак Тир проследил за взглядом женщины, рассеянно мазнул глазами по окну.       - Вовремя добрался, - заметила она.       - Да, - рассеянно подтвердил он. – А Страж-командор лично встречает всех гостей?       Амелл лишь улыбнулась, предлагая додумать ответ самостоятельно.       Она не менялась. Ни в чем: ни внешне, словно стриженные длинным каре темные волосы вовсе не росли, а неизменно мягкие черты лица были неподвластны ни невзгодам, ни самому времени; ни в характере. По-прежнему неболтливая, по-прежнему с толикой смешливой иронии... По-прежнему самодостаточная в своем одиночестве.       За прошедшее время им не встретился никто из обитателей Башни, кроме нескольких слуг, словно она опустела. Нашла ли Амелл им всем занятие или напротив распустила заниматься своими делами, но Логейн ни на секунду не сомневался, что она сделала это специально. И потому радовался, что проезжая один из городков на границе эрлинга, черканул записку, что задержится из-за снегопада. Просто потому что знал, что она ждет. И всегда оказывается подозрительно ничем не занята во время его визитов.       Однажды он заговорил об этом, но Амелл все так же молчаливо улыбалась. И по этой улыбке ответ был понятен.       Амелл скучала по нему во время долгих разлук. Скучала отчаянно и глушила это чувство упорной работой, чтением, долгими вылазками – хотя, говоря откровенно, Стражу-командору вовсе не обязательно было лично разбираться с мелкими шайками контрабандистов. Вся ее жизнь в Амарантайне была ролью, и временами она чувствовала, что она пытается влезть в чужую, явно ей не подходящую шкуру, исполняя ее. Однако продолжала делать это так, чтобы никто не допустил и мысли о том, насколько лишней она чувствует себя в собственной крепости. Не хотела докучать, не хотела обнажать эту сторону своей натуры, да и просто понимала, что это ничем не поможет. Но тем острее ощущалась необходимость хоть иногда, хоть перед кем-то стряхнуть с себя всю эту шелуху. Побыть, наконец собой, напомнить себе, что хоть кому-то Амелл настоящая еще нужна. Она, впрочем, никогда об этом не говорила – к чему? Ее жалобы нисколько не изменили бы ситуацию.       - Я могла бы подать в Вейсхаупт прошение, чтобы тебя перевели в Ферелден, - вместо этого говорила она.       Вечера в Башне Бдения имели свою атмосферу. Темнело рано, как и всегда зимой, метель завывала с присвистом. Несмотря на душное каминное тепло, холод снаружи ощущался почти физически. И тем уютнее казались тонущие в разгоняемом свечами и факелами полумраке комнаты, тем приятнее потрескивало пламя. Темные провалы окон скалились чернотой, подернутой мутными силуэтами отражений. Снег набился на подоконник с внешней стороны и лепился к стеклам. Казалось, теплая комната может в любой момент лопнуть, оставив все, что внутри, на растерзание мороза и метели.       - Мы уже обсуждали это.       Она некоторое время молчала.       - Да.       Обсуждали. С тех самых пор, как пришел приказ. Обсуждали в разговорах, обсуждали в письмах. И всякий раз с неизменным результатом: он никогда не соглашался, а Амелл никогда не настаивала. Только снова заговаривала об этом. Изредка.       Не то, чтобы он не хотел вернуться на родину – скорее он не хотел, чтобы эту проблему решала она. Чаще всего рассуждал о том, что у нее все равно ничего не выйдет - когда удавалось забыть, что она из тех, кто всегда добивается своего, пусть это считают хоть трижды невозможным. За этими рассуждениями удавалось спрятать нежелание быть обязанным ей еще и этим. И осознание, что теперь уже отказывается скорее из упрямства и привычки.       Логейн отчетливо помнил промелькнувшее в голове «Еще чего не хватало», когда она, только недавно разделавшаяся с Мором, едва назначенная Стражем-командором, по уши ушедшая в дела запущенного эрлинга, впервые предложила это ему – тогда еще уже не врагу, но все еще не… Они быстро нашли общий язык, быстро сработались, но он не хотел верить и доверять – а она не пыталась ни в чем его убедить. Она вообще ненавидела кого-либо в чем-либо убеждать. Тогда он отказывался, чувствуя себя даже несколько уязвленным – не хватало еще соплячке начать заступаться за него. За прошедшие с тех пор годы многое изменилось. А свалить это на нее он по-прежнему отказывался.       Женщина медленно свистяще выдохнула, прислонившись лбом к ледяному стеклу и бездумно глядя в темную пустоту сквозь свое отражение. Она снова не стала настаивать. И снова не стала жаловаться. Только спрятала безнадежно тоскливый, почти отчаянный взгляд, который говорил громче слов. Как и всегда.       Порою ее одолевали те же чувства, что захлестывали во время Мора – почти неудержимое желание собрать вещи и глубокой ночью, когда никто не заметит, ускользнуть и не возвращаться уже никогда, оставив все эти проблемы на других. Чтобы они разбирались сами и чтобы никто никогда уже ее не увидел. Потому что на самом деле ей никогда не хотелось быть героиней-спасительницей. Ей, в сущности, было плевать, на чьи плечи свалилась бы эта ноша: не на нее - и ладно. В ней не было жгучего чувства справедливости и она не чувствовала себя обязанной все это делать. Она бы ушла – и гори оно все огнем за ее спиной.       Но во время Мора нашелся Алистер, который сказал: «Не оставляй меня, я сам не справлюсь». И она осталась. Много раз ей еще хотелось взять и уйти. Но каждый раз она смотрела на своих спутников и понимала – сами они не справятся. Ей было плевать на весь мир в целом, но не на тех, кем она дорожила и кому доверяла.       Теперь, спустя годы, она зачерствела и избавилась от идиллической веры в дружбу и верность. В ней вообще стало слишком много цинизма и слишком мало веры в людей, как ей самой порою казалось. И потому теперь бы ее не удержали просьбы, не удержало бы осознание, что без нее не справятся. Не удержало бы, пожалуй, даже то, что она бы бросила и предала своих друзей и боевых товарищей, вздумайся ей в самом деле уйти.       Но она дожидалась приезда Логейна. И каждый раз, глядя ему в глаза, понимала, что не смогла бы сказать: «А давай бросим все». Потому что, в отличие от нее, для него долг многое значил, и он принимал его с покорностью и достоинством. Вряд ли он когда-либо хотел стать Стражем – его беспокоило благополучие Ферелдена, и едва ли – всего остального мира. Быть Серым Стражем здесь было хотя бы разумно, но бороться с порождениями тьмы там, в Орлее, – лишено всякого смысла, как ни посмотри. Но он нес свою службу, как положено всякому Стражу. А забота о Ферелдене легла на нее – и она не смогла бы бросить эту страну уже только поэтому. Иногда она думала, не потому ли он с легким сердцем может служить там, что знает, что она сможет защитить его страну от любой беды – как уже однажды спасла ее от Мора.       И думая об этом она раз за разом глотала свои жалобы, свои малодушные предложения бежать, бросив весь мир на произвол судьбы, и отчаянно ненавидела себя за свою слабость. Потому что она ясно понимала: дело не в том, что ей не хватает сил справиться с обязанностями Стража-командора – это было бы простительно, ведь никто не всесилен, - она просто не хочет с ними справляться. Ей хочется жить для себя, занимаясь тем, что ей по душе, и не быть никому обязанной. Вместо этого она тратила – именно бездарной тратой ей все это виделось – свою жизнь на то, чтобы сражаться в чужой войне и решать чужие проблемы. И однако же она продолжала. Продолжала улучшать положение дел во вверенном ей эрлинге, продолжала восстанавливать орден в порученной ее заботам стране. Продолжала, молчаливо ненавидя то, что она делает.       Логейн не был слеп и не был глуп. Сколько бы Амелл ни молчала, сколько бы ни прятала свои переживания за мягкой улыбкой, он понимал, что это не более, чем красивый внешний фасад. Что именно было за ним – он мог только гадать. Она была не их тех, кого можно читать, как открытую книгу. Обычно он предпочитал не лезть в душу. Хотя бы потому, что знал, как мало в этом приятного. Для нее самой – в первую очередь. Но и вечно закрывать глаза он не мог. Да, признаться, и не хотел. Но…       У Стража-командора была совершенно несносная привычка отвечать на вопросы молчанием – молчанием таким выразительным, что ответ в нем был различим лучше, чем в любых словах. Одной приподнятой брови, одного коротко брошенного взгляда, одних мельком дрогнувших уголков губ было достаточно, чтобы почти услышать так и не озвученную фразу. Самым, пожалуй, несносным в этом было то, что она позволяла читать эти ответы на ее лице – потому что в иных случаях оно было непроницаемой маской, под которой не читалось ровным счетом ничего. Кроме, разве что, иллюзорной наивности, в которую быстро переставали верить те, кому доводилось иметь с ней дело.       На сей раз даже Логейн, знающий ее лучше, чем, пожалуй, кто бы то ни было, не мог рассмотреть, что прячется в тенях под безмятежным спокойствием и мнимо-невинным взглядом. Зато заметил, что глубже прорезались линии, тянущиеся от внутренних уголков глаз к щекам – не то усталость, не то старение, а может лишь игра неверного свечного света. Но вот взгляда, взгляда настолько загнанного, настолько наполненного удушающей безысходностью, что мужчина больше не мог молчать – его было уже не рассмотреть.       Должно быть, она просто не хотела отвечать на заданный вопрос. Или, может, не могла подобрать слов. Но думала она долго, рассеянно глядя в никуда. От окна несло сквозняком, от которого подрагивали свечные огоньки – а вместе с ними и тени. Амелл отчего-то почти любила сквозняки.       Женщина тяжело вздохнула, медленными шагами подошла, ведя кончиками пальцев по столу, за которым он сидел, потом по предплечью и, наконец, положив руку ему на плечо. Стала за спиной, медленно наклонилась, почти невесомо коснулась затылка губами – словно еще один сквозняк по комнате прогулялся. И так же молча вышла из помещения. Он не стал оборачиваться ей вслед.       «Не бери в голову» - хотела сказать этим она. Но вышло только убежать от ответа.       Она почти до смешного любила все то, чего старательно избегали иные люди. Она любила одинокие холодные вечера, любила воющий за окном ветер, любила зябкие сквозняки, свистящие в ночной тишине, любила холодный полумрак в подрагивающих голубоватых тенях от свечей. И любила запах жженой бумаги.       С горящего листа на гранитную столешницу опадали тлеющие хлопья серого пепла. Пламя подрагивало и колебалось – не то в такт дыханию, не то от сквозящих от окна потоков холодного воздуха. Сенешаль Вэрел предлагал как следует законопатить окна к зиме, чтобы из-под них не дуло. Страж-командор согласно покивала, но проследила, чтобы до ее покоев так никто и не добрался с подобными благодеяниями.       Теперь же она с отстраненной меланхолией наблюдала то за свечой, то за горящей бумагой в руке. Когда огонь начал обжигать пальцы, позволила ей упасть и догорать на пестром граните, оставляя черные следы. На какую-то секунду ей подумалось, что кто-нибудь мог бы дать ей по шее за бездарный перевод дорогой бумаги – белой, плотной, приятно шершавой, на которой чернила сохли почти мгновенно. Но всего на секунду.       Мысли неизменно возвращались к оставшемуся без ответа вопросу. Она могла бы, как она любила делать обычно, вскинуть левую бровь и чуть приподнять уголки губ – в этом выражении все всегда видели тот ответ, который хотели видеть. Прекрасный способ избежать лишней болтовни, прекрасный способ уйти от неудобного вопроса. Прекрасный – и совершенно бесполезный в данном случае.       - И зачем было его задавать?.. – себе под нос пробормотала Амелл, поджигая следующий лист бумаги.       Ей не слишком хотелось скрытничать. Но что бы она сказала? «Прости, мне наскучило играть во взрослую женщину и героиню, надоело исполнять свой долг, мне хочется свободы и безответственности» - так что ли? Врать хотелось еще меньше. Да и ей, прямо сказать, претило сочинять жалостливые истории про бедную маленькую девочку, чьи хрупкие плечи на выдерживают сваленных на нее обязанностей – она ужасно ненавидела прибедняться, ненавидела, когда ее жалели.       И если уж на то пошло, маленькой девочки давно уже не было. Хотя иногда она и готова была свалить вину за все это на бурлящую в ней молодость, из-за которой ей так хотелось ветреной свободы. Жаль только, жизнь слишком часто бросала ей в лицо прямо противоположное.       Логейн как следует запомнил произошедшее, но предпочел отложить расспросы до тех пор, пока она сама не захочет об этом рассказать. Или по крайней мере до следующего раза. Мог бы, конечно, настоять и выспросить, в чем дело, но не стал. Слишком хорошо понимал, что он вынужден будет уехать самое больше через несколько дней, а она с разбереженной душой останется сама по себе.       Амелл же просто была рада не касаться больше этой темы, потому об этом больше не заговаривали. В конце концов, - рассуждала Страж-командор, стараясь сосредоточиться на чем-то, что отвлекло бы ее от этих переживаний, - у него достаточно собственных проблем, и вовсе незачем нагружать его своими.       На этот счет она не питала никаких иллюзий – жизнь в Орлее шла по своим правилам, которые можно было понять, но принять их – другое дело. Амелл быстро поняла, что то, что она сперва приняла за дорожную усталость, было усталостью совсем иного толка. Такую она видела в зеркале, когда навязанная ей роль становилась совсем уж невыносима.       И потому на те несколько коротких дней, что Логейн проводил в Башне Бдения, она отбрасывала все свои переживания, забывала, как тяготит вверенный ей эрлинг, и просто старалась сделать эти дни наиболее приятными – для них обоих.       Время пролетало быстро, дни сливались в один. Последним вечером они сидели за одним столом, переговариваясь, и каждый ловил себя на том, что слишком мало было времени – для всего.       Потрескивал камин, вскидывались языки пламени, отражаясь в темном стекле оплетенной бутыли. Говорили мало. И Амелл в основном молчала и неявно, с ноткой мягкой грусти улыбалась – вместо слов.       Они толком не прощались. Амелл, молчаливая, проводила его до ворот. Под ними остановилась, словно не могла ступить за пределы Башни, и подняла взгляд. Она не говорила напутственных слов, только прощально улыбалась, придерживая коня под уздцы, подавая поводья и отходя. Он мешкал. Страж-командор, сцеживая усмешку, легким кивком указала в сторону дороги в молчаливом «Пора».       Никто из них не любил долгие прощания. Поэтому он согласно кивнул, подстегнул коня. И вскоре обернулся.       Амелл стояла не шевелясь, по-прежнему кутаясь в меховую накидку, все так же тоскливо улыбалась, провожая его взглядом. И в этой улыбке заключено было больше, чем в любых словах.       В ней было достаточно, чтобы он натянул поводья, соскочил с коня, бросив того на дороге и в несколько шагов оказался возле нее. Привычно потянулся было коснуться лица, но так и остановил руку, чуть не доведя – вспомнил про жесткую дорожную перчатку на меху. А напряженно замершая женщина медленно выдохнула облачко сизого пара, глядя в глаза и все так же улыбаясь. Печально и с легкой укоризной, сглаживаемой мягкостью черт лица. И Логейн вместо начального жеста положил руку ей на плечо, взъерошив длинный мех накидки, и наклонился, прощально касаясь губ.       Она чуть усмехнулась – горьковато, почти желчно – и снова посмотрела прямо в глаза. Взглядом и улыбкой прося ехать. И он кивнул, отвернулся, подобрал вывалявшиеся в снегу поводья, вскочил в село и больше не оглядывался.       Потому что снова увидел бы эту улыбку, говорившую громче слов.